ДГ продолжает публикацию монографии самарского архитектора и профессора СГАСУ Сергея Малахова «Поэтика городского пространства Самары», написанной в соавторстве с Анной Мишечкиной и Дарьей Романовой.
В книге авторы обращаются к исторически сложившейся среде старой Самары как ценности художественно-изобразительного и художественно-литературного свойства. Первая глава «Поэтики», эссе № 1-8, были опубликованы ранее.
лодки – эссе №9
«лодки», публикация в газете «культура» №28, декабрь 1996
Лодка является очень важным формальным и содержательным моментом нашей жизни. Рассматривая форму и содержание лодки как важнейший источник ассоциаций, я хотел бы заметить, что, в отличие от “островов”, лодки ассоциируются с движением отдельных персонажей или коллективов граждан (команд “тиимс”, как говорят англичане) в некотором пространстве, которое мы тоже воспринимаем по ассоциации с океаном как достаточно неопределенную вещь.
Космические спутники и “тарелки” эффектнее соответствуют ощущению зависания, что также из нашей жизни, но не отдельно от движения, а как часть его. Лодка поэтому более глобальная форма, чем спутник. Наши “лодки” иногда почти не движутся, и мы смотрим в окно по ночам, а там огни — свидетели параллельных движений, когда никто не ушел вперед, что означает, что энергия экипажей и лодок уступает энергии течения. В этом смысле наши лодки не движутся, а стоят. Но стояние как идея почти не имеет смысла, так как стоять нам особенно нечем и не на чем. Корабль по сравнению с океаном – пустяк.
Во сне иногда видится, что стои́шь, но при этом пари́шь. Тебя как бы выносит слегка вверх и вбок. Но это уже не о лодках…У лодки – вытянутая форма. Квадраты и кубы более удобны для обитания, но они движутся, вращаясь дополнительно вокруг собственных центров. Они не приспособлены для команд, увидевших на горизонте какую-то цель. Будучи именно “спутниками” (“тарелками”), кубы являются частными случаями интересующего нас пространства, малоудачной разновидностью настоящих лодок. Доплыть в них почти невозможно. Зато их иногда выносит
на берег. В кубах никто не гребет коллективно: наивно предполагать, что движения совпадут. Равновесие здесь является стратегической парадигмой. Цели для обитателей куба (“спутника”) ставят другие.
Иногда я живу в кубах (“спутники”, “станции” и т. п.), иногда в лодках. Хорошее дело — совпадение метафоры и пространства. Один такой “Дом-лодка” находился на улице Самарской и назывался Руфом (“крышей”). То есть фактически наша лодка называлась Руфом, и она плыла высоко, выше остальных лодок. В реальном контексте дом представлял собой длинную комнату, не имеющую перегородок. У нее были с одной продольной стороны три здоровых окна, через которые открывался тот самый вид на “чужие крыши” старого города: пожарку. церковь и голубятню. Я думаю, что мои дети – одни из последних детей в Самаре, кто видел и запомнил нормальный вид из окна. В этой лодке обитали моя жена Джоан, я, двое сыновей, кот и пес. Кот слез с лодки первым и был найден замерзшим на суше, в сквере на снегу, и там же схоронен. Руф, как и всякая лодка, имел четко выраженные нос и корму. В архитектурном смысле мы могли бы обсуждать зонирование т. н. “линейного перетекающего пространства”. Нос был кухней: а что важнее для Дома и Лодки, чем это самое место? Ящик, принимающий по воздуху цветные изображения, находился в корме. Там же располагались наши кровати. В центре лодки стоял дореволюционный липовый стол, подаренный Подовинниковым. Общая конструкция лодки “Руф” должна быть дополнена такими значимыми деталями, как поза-поза-позапрошлой осени заволжский букет, над ним приколотая стрекоза, папина настоящая морская фуражка с фирменными детальками на кокарде дохрущевской эпохи и такая же настоящая белая эмалевая вывеска с последнего деревянного угла за “Диетой” – “Одесский переулок”, основная улица Руфа.
В формальном отношении я выдержал две вещи, указывающие на мое положительное отношение к лодкам: я открыл архитектурную мастерскую с названием самой старой из известных лодок — “Ковчег”, и второе – нашел для “Ковчега” комнату, пространство которой опять обладало ссылками на прототип.
Содержательное в этой производственной лодке зависело уже от гребцов, а не от того, как что положено. Здесь все могли соучаствовать и одновременно смотреть за мерой этого самого в каждом из всех. Спустя два года с момента выхода экспедиции в океан нас несло, как Виганшина и Крючкова, в необитаемую часть акватории. Еще пара лет дрейфа, и вот мы у цели. Вон он, берег, такой спасительный и спокойный. Я выхожу, но выхожу последним. С гордо опущенной головой бреду в поисках новой посудины — пусть поменьше. Только бы не оказаться в кубе.
Таким образом, если мы говорим о лодках, то мы все-таки должны находить достаточно адекватную форму. В более абстрактном смысле лодка — это все же две основные вещи: собственная жизнь или судьба команды. Я поэтому упомяну одну программу, которую лет пять назад объединила группу архитекторов и художников из Самары и Нижнего Новгорода. Содержанием программы поначалу являлась такая особенная форма тусовки, которая сопровождалась разработкой “не за деньги” коллективных инсталляций. Возник вектор движения, а значит, и лодка. Самое забавное в этой истории, что в конце концов усилиями спонсоров и участников был построен настоящий деревянный двухмачтовый парусник, на котором мы плыли уже “без фокусов”: в натуральной воде до натурального города Амстердама… Я бы очень хотел рассказать об этой истории, но это отдельно от лодочного сюжета.
Лодка, наверное, потому такая соединенная с нашей судьбой метафора, что она возникла еще раньше, чем лошадь с повозкой: мы ведь тоже вначале были рыбами и плавали в океане… Если у кого-то из читателей возникнет ощущение, что автор хотел бы выглядеть слишком умным, вспомните о том, как вы живете и во имя чего… Не вам ли лично принадлежала вырвавшаяся ненароком достаточно крылатая фраза “Гребу-гребу, а куда гребу?..” (см. аналог: — “Гребем-гребем, а…”)… Какой-нибудь потомок индейца спел бы: “Лодку моей судьбы несло в океан…”
дорога в аэропорт – эссе №10
«старая дорога в аэропорт. записки персонажа, вооруженного фотокамерой», публикация в журнале «всё небо» № 4(17) 2001
Я шел в магазин или на встречу с другом, а может быть, в банк и вдруг — кто-то выстрелил, и пуля точно попала мне в грудь, и я упал и стал как бы умирать или спать, было так приятно, лежу в углу, рядом прохожие, какой-то свет, стал лежать, умираю так потихоньку, в голове воспоминания: про любовь, про всякие жизненные события, жизнь в общем-то была удивительной, например – я очень любил дорогу в аэропорт, и все мои связи с космосом были обязаны этой связи, вернее – они начинались с нее, с темы отъезда и возвращения — утром, в сумерках или в ночи. Днем как-то не ладилось, билеты были не те, авиакомпании не думали о земной дороге, зато заботились, чтобы перелететь куда-то в одно мгновение и чтобы успеть потом в министерство или к началу собственного доклада на международном симпозиуме ЮНЕСКО, суть-то одна: летай — не летай, все равно прилетишь к такому углу и будешь вот так лежать и вспоминать обо всем хорошем, если, конечно, сможешь и если будет о чем. Мне нужно было вспомнить ДОРОГУ, и я ЕЕ вспоминал.
Во-первых,– и это самое главное – у этой дороги был какой-то промежуточный пункт, который, еще будучи совсем молодым, я назвал почему-то «Мидлсбро». С тех пор старая дорога в аэропорт стала называться «Дорогой в Мидлсбро», хотя она была дорогой в АЭРОПОРТ, а то местечко осталось слева и в стороне, где все было уже разрушенным, никто там теперь не жил. Странное это место — Мидлсбро. Собственно, не только оно… На Старой Дороге существовали иные жизненные перспективы, поэтому, даже не купив билеты и не собравшись в полет, я любил оказаться на ее искусственной пространственной полосе. Промчавшись, к примеру, всего лишь до середины пути, куда-нибудь до МОСТА, я будто бы на время подпрыгивал над землей, как будто бы уже полетал, а сам АЭРОПОРТ со всеми своими ревами и огнями оставался при этом на время недосягаемой целью.
Старая Дорога (СД) изгибается по холмам, ее серая масса пластична, ночью фонари исчезают за поворотом, вид окрестностей открывается как в кино. Раньше я ездил в «Икарусах», но называл их «Бизонами» – так было более романтично. Мне хотелось, чтобы понятие дороги связывалось с Америкой, а не с Венгрией. Мне так же не подходило название Управленческий, поэтому появился Мидлсбро (но это уже как’в Англии). И далее – все в том же духе. Если я и оставлял какие-то реальные имена, то только если в них что-то было особенное. «Бизоны», плывущие ночью домой, были в 70-х совсем еще новыми, все работало, горело, жужжало, подревывало, элегантно клацало, хлопало, переключалось. Вдоль подиума с креслами существовала голубая подсветка. Голубая линия наклонялась, автобус взревывал и шел на подъем. Голова уходила в сторону на повороте. Скорость была приличной. За тридцать последующих лет никто так и не начал бы ездить быстрее, если бы не появились сумасшедшие иномарки, которые, когда проносятся мимо, напоминают преследующий цель «Томагавк». Впрочем, я бы теперь и сам не прочь пронестись в какой-нибудь этакой штуке, потому что любое перевоплощение представляет свой интерес, но только на время.
Вот основные объекты, входящие в Систему Старой Дороги (ССД): Кольцо на Ташкентской («CLSRR» — The City Last Street Road Ring); Поворот на Студеный (it does not concern The Old Road itself); Первая Аттрактивная Полоса (FASSR — The First Attractive Space of the Road); Кольцо с развилкой на Ракитовское шоссе и далее — КБТ (Кусок Быстрой Трассы) с гибэдэдэшной ловушкой в нижней точке седла (sometimes it works); поворот на Управленческий (Мидлсбро) и далее — собст-венный поворот с куском узкой и довольно опасной трассы по окраинам Мидлсбро (КУДОП), идущий до Статуи Счастливого Строителя Родины (СССР), а затем — Особо Опасный Участок (VDP -Very Dangerous Pies) — с серпантином до поворота у основания Сокольих гор (Falcon Hills).
Спуск по VDP одновременно является вторым по выразительности участком дороги (отсюда открывается пейзаж с Жигулями). Часть трассы от VDP до Моста наполнена такими милыми мелочами (объектами Подсистемы МОСТ -VDP), как Поворот на Красную Глинку; Лодочная Стоянка; кафе-притон «У ВАСИ»; Строящаяся Бензоколонка «ЮКОС»; Шашлычный Культурный Центр (ШКЦ), за которым начинается ОД (Остров Дамб); гора Лоб Карьера, внешняя оболочка гигантского карьера, внутри системы Сокольих Гор; кольцо с поворотом на дамбу и МОСТ. Мост идет через реку (Juice-river), впадающую в Волгу (пролив Ленге). Перед мостом — пост ГИБДД. Мост состоит из двух параллельных частей: нижней с фермами по бокам, уже не используемой, и верхней – новой – в виде простейшей однопролетной балки. Сбоку от ГИБДД и въезда на дамбу торгуют раками. Раками торгуют пацаны. Один отдельно взятый рак подвешен на веревке и исполняет роль торговой рекламы.
У Старого Пролета в берег врос большой железный корабль. Сразу за мостом -поселок Волжский, но все называют его Царевщиной, хотя по карте Царевщина находится у другого моста — железнодо-рожного, выше по течению Сока. В Царевщине — несколько славных вещей: Курган; Церковь; Площадь с рынком; пирожки с картошкой; цыганские дети; колонка; пес, живущий на крыше магазина, и сам магазин под названием «ВСЕ, ЧТО НУЖНО В ДОРОГЕ» («All you need in a trip»). Привык останавливаться на этой площади.
Следующий важный объект — ПЕРЕЕЗД, за ним по серпантину подъем, и вот мы углубляемся в лес, затем — еще поворот — и мчимся до самой Новой Дороги, замыкая петлю, Прямая Линия Трассы (ПЛТ), затем пересекаем НД по мосту и выходим на Финишный Отрезок Пути (ООП). Когда выезжаешь на финиш, начинаешь присматриваться к вывескам и ангарам, оцениваешь Хозяйство Аэропорта (ХОЗАЭП), его готовность принять тебя еще тепленьким, зарегистрировать и отправить внутрь серебристой машины, которая оторвется потом от Земли (3) за счет искусственно создаваемой при разбеге Подъемной Силы (ПС).
Забавная это штука — Последующий Потом Перелет (ППП). Зачем улетаем? Не знаю… Ведь самое главное остается здесь: у того кургана, у пункта ГИБДД, у въезда на дамбу, где пацаны уже подвесили раков, на вертолетной площадке в Мидлсбро или на Втором Никому Не Нужном Пролете Моста Через Сок (ВНННПМЧС).
Итак, мы возвращаемся в ГОРОД, встретив своих голландских друзей, и останавливаемся под вечер на этом самом Никому Не Нужном Пролете… Это самое что ни на есть кино. Прекрасные ржавеющие фермы уводят взгляд в угрожающе молчащую пустоту. Не сговариваясь, все, кто прибыли на МОСТ, представили себя партизанами Второй Мировой или участниками съемок внутри самой настоящей съемки сцен на мосту в знаменитом фильме «Трюкач», или в фильме «Дорога», или в фильме про то, как мы с Луизой возвращались из города Дринкера и на одном таком же мосту нас поджидала засада, и как мы остались живы, но это уже было взаправду. Тамара вынула из багажника столик, и мы разложили на нем холодную родниковскую водку, огурчики, деликатесную нарезку из карбонада, слабосоленой форели, сыр «Тильзитер», немножко пивка, разумеется – кока-колу, «Бородинский» хлебушек и батон, зелень и 
майонез, салфетки, вилки и даже зажгли свечу. И вовремя, между прочим, потому что начало вдруг темнеть, русская и иностранная речь смешались, потом накрапывал дождь, с моста открывался чудесный вид на серебристую вечернюю даль Пролива и горы Луки; легко леталось, вцепившись в МОСТ. А потом сломалась машина, нас подцепили за трос, и Марк а Кампо, напевая, рулил в ночи, и мы что-то тоже пытались петь, а, может быть, это все неправда, потому что я приписываю персонажам причастность к пению и полету, оттого что я хотел бы, чтоб из простого факта случилось КИНО ПРО ДОРОГУ; на мой взгляд, оно случилось.
Старая Дорога интересна в обоих направлениях: в Аэропорт и обратно. Дорога в Аэропорт, если собрался лететь, воспринимается чуть более нервно, если же — всего лишь имитация или встреча — то это не имеющий отношения к делу театр. Впрочем, с годами я убедился, что театр куда более необходим, чем все остальное. Чем более образован человек, тем все более условные вещи он делает, и чем более он условен, тем он все больше по-человечески естественен. Это потом мы говорим, что естественность обретается через простоту и спонтанность, а поначалу мы просто учимся принимать и адаптировать весь этот жизненный хаос и не находить при этом врагов.
Старая Дорога сложилась и существует как Большой Линейный Объект (The Big Linear Object — BLO), а все, что линейно, напоминает жизненный путь, или маршрут авиационного перелета, и даже движение пули, пытающейся отыскать твой лоб. В середине Старой Дороги находится СССР — Статуя Счастливого Строителя Родины. К НЕМУ не зарастает тропа. Сам по себе СТРОИТЕЛЬ не одинок. На пьедестале рядом со СТРОИТЕЛЕМ – женщина, вероятно, жена. На руках расположился ребенок, девочка, и машет рукой. Кому она машет? Не знаю. Вероятно, всем проезжающим. А может, предупреждает, чтоб не спешили: здесь начинается VDP — Особо Опасный Участок, зато – и самый красивый. По бокам, почти вплотную к обочине, уже выросли особняки. Судя по стилю, в некоторых из них обитают теперь наследники европейских престолов. Вон там – сын французского короля. Если бы Леонардо знал, проектируя свой Шамбор, что спустя пять столетий нечто похожее воздвигнут наши Новые Русские. Здесь вдоль всей Старой Дороги «шамборы» то тут, то там выглядывают из-за кустов.
Ночь, полная луна зловеще сияет за облаками, мотор гудит, я мчусь по шоссе один, покуривая сигарку «Dannman». Потом луна исчезает, ночь становится абсолютной, и весь видимый мир проваливается в Королевство ТАРТАР, по стеклам струится ливень, дворники работают словно весла, грохочет гром. Обочины я не вижу и не вижу середины дороги. Останавливаю машину, чтобы спрятаться от всего, потеряться в пространстве совсем. Со мной бутылка «FRAPIN», вполне приличного французского коньяка, но когда я вытащил пробку, из бутылки, подхихикивая, выбрался наружу мой старый приятель джинн Элвис Колон и начинал заливать истории, о которых я и сам давно позабыл, и вот, в частности, – эту. Мол, лет десять назад я и Кэтрин нашли неподалеку от Царевщины совершенно лунный ландшафт, воздвигнутый из отвалов Карьера. И что, мол, забравшись на вершину одной такой лунной горы, занялись там любовью и назвали потом этот холм ФУДЗИЯМОЙ. Среди белой крошки отвальных пород пробивались побеги березы. Один из побегов Кэтрин отвезла на кладбище Ауровиль на могилу своей матери, которая скончалась не так давно, и что будто бы эта смерть была связана с изменой ее обожаемого супруга по имени Юзеф, законного родителя Кэтрин. А еще Элвис припомнил, как мы с другом Эллипсом в жаркий июльский полдень возвращались из Аэропорта и завернули в сторону, спустившись за Переездом к одному из озер, и как пили там лимонную водку, и как Эллипс нырял за раками, фыркая и плескаясь, и как при этом мы громко обсуждали с ним один неудачный контракт, а потом ехали в его белой большой машине, пристегнувшись ремнями, но без трусов, и приехали в РУФ, где нас встретили Джоан, Джакко и пес Самуэль о’Брайан, и мы вместе варили раков в ведре, в то время как Мэттью с племянницей и сестрой совершали перелет из Самары в Кейптаун — городишко на самом краю Земли. От гибэдэдэшного блок-поста на Дамбу ведет какой-то железный путь. Рельсы давно за-росли травой, и шпалы превратились в труху. Мне кажется, что Дорога пыталась здесь повернуть, но вовремя осознала ошибку. «По этой дороге никто не придет в эту осень», – выразился Джимми Лодд, поэт из Коломбо, небольшой провинции, расположенной за мостом. На Дамбе у обочин «железки» хорошо устраивать пикники. Каждый летний вечер из-под моста выплывает на каком-то корыте сомятник Серега и гребет на остров Голодный, на самый МЫС. В сумерках поставит оттуги, утром, поймав сома, судака или даже стерлядку, возвращается в один из домов у Кургана. На рынке Ирина Васильевна продает серегин улов. Расходится, и недешево. Особенно хорошо просят за стерлядь. Копченый жерех уходит за 80 — 100 рублей. Свежий балычок под холодную водочку где-нибудь в стороне, на песочке, с друзьями – совсем нормальное дело. У самого Переезда на холме -замок Эдмона Дантеса. А кто бы еще мог позволить себе обиталище подобных размеров? Зато за Переездом до самого Аэропорта – тишь да глушь. Луиза переключает на пятую. И мы буквально ввинчиваемся в эту собственную почти что взлетную полосу — серую нить асфальта, в безлюдный лес, в никуда. Но мы все-таки верим во что-то, и я обнимаю Луизу, как будто перед совместным прыжком с небоскреба. Хорошо бы сегодня на ужин — какой-нибудь жареный прибамбас с салатом и овощами и пару стаканчиков «Божоле», но вот уже — мост над Новой Дорогой. Теперь экспрессы сворачивают на нее. Экспрессам, водителям, пассажирам кажется — так, мол, короче. Да только укорачивают они не дорогу, а жизнь. Потому что жизнь — это дорога. Система Старой Дороги (ССД) – соответствует концепции жизни как приключения, и я поэтому ее всегда выбираю, или она выбирает меня…
P.S. На самом деле, девочка – дочь СТРОИТЕЛЯ – никому не машет рукой. Она просто обнимает папу. Некоторые другие факты также могут слегка не совпадать с реальностью.
Фото: 
Фото: Тимур Рубцов
Скриншот видео: Александр Карягин
Иосиф Сталин, Сергей Киров и Николай Шверник, 1926 год 
Строительная площадка Белого дома.
В постановке шекспировского театра «Глобус» ведут давнюю вражду два знатных веронских семейства – Монтекки и Капулетти. После очередной схватки герцог Эскал объявляет, что следующий, кто вновь посмеет пролить чужую кровь, будет казнен. Ромео, сын синьора и синьоры Монтекки, не принимал участия в драке – его думы были заняты размышлениями о Розалине, в которую юноша безответно влюблен. Его кузен Бенволио и друг Меркуцио пытаются отвлечь Ромео от грустных мыслей, развлекая шутками и уговаривая тайно посетить бал, на котором будет присутствовать Розалина.
Император Николай II, принц греческий Николай и неустановленное лицо
Фото: 
