В Центре исторического моделирования «Древний мир» в селе Каменный Брод прошел реконструкторский фестиваль «Путешествие в прошлое». Рыцарские поединки, джигитка и джигитовка, стрельба из лука, метание ножа и топора, а также многочисленные кузнецы, гончары и ткачи, показывающие свое мастерство, немного приблизили нас к той эпохе, когда ради дамы сердца скрещивали мечи.

Ряженные тамплиеровцами, Марфами-искусницами, Ричардами Львиное Сердце, шутами и скороходами динамично и с размахом фестивалили, гуляли и забавлялись за деревянными стенами «Древнего мира». По другую его сторону ездили автомобили, здесь же рыцари гремели доспехами, а дамы вытирали пот с их лбов и плели венки из полевых цветов.

На развернувшейся под открытым небом ярмарке ремесленники выложили на диво народа свой товар. Для желающих в ремесленной слободе мастера проводили мастер-классы, демонстрировали свои умения и рассказывали истории, связанные с тем или иным мастерством. Здесь же проходила выставка крупнейшей в Поволжье коллекции холодного оружия, доспехов и военной миниатюры.

Гости фестиваля сами могли принять участие в любой средневековой забаве. Культурный центр «Светлица» учил ходить на ходулях, военно-спортивная организация «Железный век» показывала, как правильно держать нож, чтобы наверняка поразить противника. Выступали не только вращатели шашек, но и блинопеки с «летающими блинами». Отдохнуть провожали в казахскую юрту, где можно было поваляться среди подушек и выпить чаю с молоком и казахскими пончиками – баурсаками.

Текст, фото: Светлана Гребенникова

Полторы недели назад в Самаре состоялась конференция Московского урбанистического форума «Города и территории завтра: инструментарий позитивных перемен». Мы долго переваривали большой объем информации, многим делились. А вместо подведения итогов решили выбрать самые яркие цитаты участников конференции.

Розалия Тарновецкая

старший аналитик КБ «Стрелка»

“В Самаре сложно сказать, где самое центральное место в городе, то ли это улица Ленинградская, то ли перекресток Мичурина и Московского шоссе. Очаги функциональности возникают там, где есть качественные здания, которые имеют помещения, пригодные для размещения бизнеса. В Самаре наблюдается сыпь городской активности вместо крупных ареалов, что свидетельствует о низком качестве среды и высоком спросе на коммерческие помещения в центре города”.

Елена Васильева

ведущий аналитик Фонда «Общественное мнение»

“Первое впечатление, что Самара — это очень спокойное и благополучное место. С одной стороны мы видим показатели благополучия, положительные ожидания, высокий уровень доверия к властям. Но с другой стороны наблюдаем низкую на фоне России в целом социальную активность горожан, готовность взаимодействовать как горизонтально — между собой, так и вертикально — с властями.

Мы предполагаем, что Самара принадлежит к тем городам, которые в советское время быстро урбанизировались, и урбанизация, когда развитая промышленность притягивала к себе людей, сильно опередила развитие города как полиса — сообщества людей. И до сих пор жители города ведут образ жизни, который нельзя назвать городским в полном смысле этого слова. Мы назвали это латентной недоурбанизацией при внешней гиперурбанизации».

Евгения Репина

архитектор, доцент кафедры инновационного проектирования СГАСУ

“Самара сегодня экспортирует студентов, людей, кадры, а нам кажется, что Самара может экспортировать другой продукт — образец настоящего города и модель естественного развития. Если мы посмотрим на карту Самары, мы увидим три типа среды — историческую среду, ИЖС и микрорайоны. И всем понятно, что только историческая среда является подлинным городом, который может стать основой для постиндустриального города. Исторический город обладает огромным количеством ресурсов невыявленных и неактуализированных, материальных и нематериальных. Если говорить о культурных смыслах, которые можно обнаружить в историческом центре, то на одном квартале Самара может сделать бренд мирового уровня».

Олег Шапиро

партнер архитектурного бюро Wowhaus

“Город — это довольно сложная система. Вообще таких сложноустроенных систем много. Скажем, в области психологии давно понятно, что вы не можете воздействовать на систему, не вызывая ее изменений одновременно. Любое ваше воздействие изменяет систему. Ровно так и город. Профессор математики Пиявский сформулировал как-то один из принципов управления города: “…принятие решений в условиях неустранимой неопределенности”. И это правда, вы не можете объять все проблемы города рационально, а развитие города может быть разным.

Я бы сформулировал три принципа развития Самары так: во-первых, сохранение и реновация исторической структуры, исторического центра и срединной части города, той, которая пока не разрушена окончательно. Во-вторых, публичность, и в-третьих, разумная достаточность, потому что в условиях нашей экономики хорошо ставить разумные цели и пути их достижений».

Франсуа Декостер

основатель, партнер и содиректор L’AUC

“Когда я впервые увидел карту Самары, я не мог отделаться от ощущения, что вижу небольшой участок Манхэтена — здесь такое же слияние двух рек, сеть дорог, квартальная система. Но когда гулял вчера на улице, возникло ощущение, что я в Детройте, в таком постиндустриальном городе. Самара обладает прекрасным городским центром, но полностью заброшенным, в котором никто не живет. И я не совсем верю в то, что люди могут быть довольны состоянием города. Очень хотелось бы, чтобы эти люди сами что-то сделали”.

Сергей Малахов

архитектор, профессор СГАСУ, кандидат архитектуры

“Естественная форма города, как наиболее богатая форма, сложная форма, неоднозначная форма, возникает на основе культурного компромисса и встречного проектирования горожан, власти и бизнеса. Ни одна архитектурная голова, ни один мозг, даже Ле Корбюзье, не смогли придумать город завершенный, от и до, настоящий живой город. Город возникает из диалога, но ни один из архитекторов не собирается признавать себя в качестве партнера по диалогу, по прежнему оставляя за собой прерогативу принимать решение за других. Соответственно, форма города остается выдуманной и искусственной. Мне представляется давно устаревшей концепция проектирования города на своем рабочем столе. Это утопия. Максимум, что способен позволить себе нормальный архитектор, — это спроектировать дом. Два дома. Больше человеческий мозг охватить не в состоянии. Поэтому возникает совершенно естественная претензия к тому, чтобы среда была иной».

Денис Соколов

партнер, руководитель отдела исследований Cushman and Wakefield, FRICS

“Мы сейчас в достаточно глубокой рецессии, из которой в ближайшие пять лет, судя по всему, выхода не будет. Западных денег у нас сейчас тоже нет. Это значит, что большие проекты строится не будут. Судя по всему, эта история (строительство торгового центра про проекту «Стрелка» — прим. ред.) будет законсервирована.

Мы совсем не учитываем, что в России мобильность населения с каждым годом увеличивается. Надо понимать, что не исторический центр конкурирует с периферией, а Самара конкурирует с Петербургом или Москвой. И та городская среда, которая не создана в Самаре, уже создается в Перми, например, и в этом заключается самый большой риск для города”.

Григорий Ревзин

партнер КБ «Стрелка», профессор Высшей школы урбанистики, специальный корреспондент ИД «КоммерсантЪ»

“В Самаре пройдет чемпионат мира по футболу, будет построен стадион, а для того, чтобы все это было не зря, в будущем все учебные заведения центра будут сконцентрированы вокруг этого стадиона. По-моему, это очень плохая идея. Идея кампусного развития характерна только для американских университетов. Но европейский университет находится в городе, и он город оживляет.

Центр Самары является национальным достоянием! Те особняки, которые здесь стоят, особняки модерна, особняки эклектики — это потрясающие памятники! То, в каком он состоянии сегодня, — это позор! Просто откровенный позор. Вы знаете, я вчера ходил и думал: на что это больше всего похоже? Ну, на Флоренцию после чумы. Двадцать лет чумы прошло, все уже умерли, но кто-то остался жив, даже лавку открыл. Вот “Горилка”. А так — все пусто и темно. Это катастрофа! Центр надо оживлять! У вас будут деньги на чемпионат мира по футболу. Пустите их на исторический центр. Вот пускай университет будет там, и вы тем самым вытянете ваш центр“.

Николай Меркушкин

губернатор Самарской области

“Совсем недавно я был в “Кошелев-проекте”, мы там школу закладывали. Неделю назад был в Южном городе и хочу сказать, что это одно из самых приятных впечатлений за многие годы моей работы. Абсолютное большинство жителей Южного города говорят, что живут они на курорте, в маленькой Швейцарии. И все, с кем нам удалось побеседовать, говорили, что здесь живут другие люди, люди хорошие. Откуда они здесь появились? Это самарские люди сюда переехали, оказались в другой среде, и эта среда их очень быстро поменяла.

Когда мне говорят, что самарцы привыкли к тому, что в городе грязно и неблагоустроенно, я привожу в пример Саранск, в котором еще 15 лет назад 142 улицы не имели никакого асфальтового покрытия. Было не понятно, Саранск — это город или деревня. В течение 10-15 лет мы его благоустроили, люди сами подбирают окурки с пола и даже чужой окурок может поднять и перенести его в урну.

Самара строилась в различные периоды, и у нас есть огромные микрорайоны, застроенные в военное время двухэтажными бараками. Например, Зубчаниновка вся застроена двухэтажками, в которых нет железобетонных перекрытий, все в таком достаточно ветхом состоянии, и приходится думать, как обустраивать, что делать с этими районами.

Кампус будет расположен недалеко от центра — 10-15 минут на транспорте. При этом базы университетские сохраняются, а в новом месте мы создадим технополис, построим новые корпуса, в которых будут изготавливать опытные образцы. Наука ведь не для того, чтобы диссертацию на полку положить, а получить продукт, который можно запустить в производство, чтобы он мог конкурировать с западным продуктом.

Задача стоит в том, чтобы в вузах появилась наука, чтобы заниматься ей на самом высоком уровне. У нас другого выхода нет. Самара — это космический центр, нам надо конкурировать и с NASA, и c китайцами, и индийцами. Нам нужна другая среда, другая аура. Мы планируем, что движение там будет осуществляться только на электробилях и велосипедах.

Татарстан нас сейчас опережает. Потому что они вовремя начали работать. А мы до сих пор аплодируем, но не тому. Мы еще не поняли о чем речь идет, и аплодируем или обсуждаем стенку, а это вовсе не стенка. Это совсем другое. Поэтому важно все поглубже осмысливать”.

Елена Короткова

старший аналитик Центра городских исследований бизнес-школы СКОЛКОВО

“Октябрьский район Самары второй по собираемости налога на землю, и в этом же районе находится площадка, на которой был расположен завод ЗИМ. Центральный район города, ценнейшая территория, обеспечена инфраструктурой, транспортом, коммуникациями, а территория пустует, повышаясь в цене. Девелопер не хочет сбрасывать ее, и это понятный спекулятивный интерес. Вопрос к городу: в чем смысл держать эти территории не стимулировать развитие города в этом месте, при этом говоря, что у нас в центре негде строить, и вынося стройку за черту города?”

Виталий Стадников

экс-главный архитектор Самары, управляющий партнер в ТМ «Местные планировщики»

«Самара движется не вверх по отношению к городам-конкурентам, особенно по качеству жизни. Теряет образованное население, а пополняется население за счет неквалифицированных мигрантов. Теряет в том числе и в зарплате. Короче говоря, по сравнению с городам-конкурентами, это город-аутсайдер.

Что такое город и субурбия, тут, наверное, не нужно объяснять. Но, тем не менее, “Ашан”, “Леруа Мерлен”, километровая стоянка перед ними — это не город. Это субурбия. Это паразиты на теле города. Город — это там, где людям комфортно, удобно. Они ходят, заходят в магазины, стрит-ритейл и люди ходят по улицам. Что такое моллы? Моллы — это продажи, продажи, продажи. Там нет творчества, общения, дружбы, уюта. Дружба — это город. Это открытая городская среда. Это старая Самара. Что такое моллы в Самаре? Это главный драйвер пространственного развития».

Григорий Ревзин

“Совершенно ясно, что тот исторический центр, который Самара имеет, ей не по карману. Тогда не надо его продавать и вместо существующих домов строить высотные здания. Допустим, вам в наследство достался Рембрандт, но вам не по карману его содержать, но что же его уничтожать?

Исторический центр Самары — это национальное достояние России. Параметры кварталов и их структура — это те дворы, которые потеряны в Тбилиси, потеряны в Ростове, вообще это и есть исторический город. Это то, из чего получились итальянские палаццо и французские пале.

Урбанистика — это вообще мирная профессия, когда люди собираются вместе, чтобы сделать что-нибудь хорошее для родного города. Вот такая степень конфликтности мне кажется нездоровой или необычной по крайней мере. В Самаре сложилась сильная архитектурная школа и то, что ее отталкивают постоянно, — это нездоровая ситуация. И хотелось бы найти какие-то формы взаимодействия. Эти люди — патриоты города».

Фото с официального сайта Московского урбанистического форума.

ДГ продолжает публикацию монографии самарского архитектора и профессора СГАСУ Сергея Малахова «Поэтика городского пространства Самары», написанной в соавторстве с Анной Мишечкиной и Дарьей Романовой.

В книге авторы обращаются к исторически сложившейся среде старой Самары как ценности художественно-изобразительного и художественно-литературного свойства. Первая глава «Поэтики», эссе № 1-12, были опубликованы ранее.

doors and windows – эссе №13

«doors and windows», публикация в журнале «всё небо» №1 (24-2003)

Я думаю, что Майкл Броуди имел в виду шум, напоминающий ритмический (мерный) звук авиамотора или набегающих волн. Тексты, подобные данному, возникают как бормотание, что меня не смущает, поскольку это все-таки речь, то есть слова, порожденные смыслами, промелькнувшими в нашей жизни. Когда речь идет о фотографиях, то это как раз и является попыткой возбуждения шума, так как сами фотографии поразительно молчаливы, или это неозвученный разговор, похожий на звуки мыслей. В поисках сюжета для “возбуждения шума”, я собрал несколько фотографий, в основном сделанных Джейн во время ее блужданий по городу. Понятно, что мы любим архитектуру, однако мотивы ее чересчур прагматичны или, наоборот, – до предела неуловимы. Фотография изображает наш взгляд, нацеленный на окно или дверь, но при этом за дверью или в окне вдруг обнаруживается что-то лишнее. Под “лишним” я понимаю не секрет изображения, а скорее всего – один из многих секретов или промелькнувших смыслов. Смыслы дверей и окон, кроме “чисто архитектурных”, должны быть теперь замечены через совместное восприятие текста и изображений, шума и света, – такая вот, простите, у нас с вами игра.

Как-то так получилось, что с проблемой windows я столкнулся чуть раньше, чем с doors, а позже мне так пришлось по душе, что двери и окна по-английски звучат как “doors and windows”, – хотя я и понятия не имел, что Моррисон – это “The Doors”, а какие-то парни из “Microsoft” устроили окна в придуманную реальность…

Сначала мне просто нравились окна как форма и как идея. Все-таки, согласитесь: стоит себе дом, в нем кто-то обретается – со скарбом своим и тайной мечтой, но вот в стене прорезается дырка, – и ты уже на виду. У нас вот в теле тоже есть несколько дырок, но они как-то больше смахивают на тоннели: не больно в них высмотришь, что там – у тела – внутри. Итак, в доме сидит обитатель, зажигает в сумерках лампочку, и я — это тот, кто крадется по улице той же ночью, у меня временно дома нет, поэтому я как бы мельком окидываю взглядом дом сквозь окно, то есть вижу то, что у дома внутри, а там, разумеется — койка и шкаф, у подоконника – телек, а на койке субъект: в руке сигарета, и дни его сочтены. Об этом глубоко задумались на выцветшем коврике два лебедя, задумались в поцелуе, а за озером – замок, в котором кто-то уже растопил камин и смотрит теперь в окно на двух лебедей, но это не тот субъект, что лежит сейчас с сигаретой, и, наверное, уже не я.

Я вот думаю: когда эти парни из “Microsoft” сочиняли свой “WINDOWS”, как выглядели те дома, в которых они открывали окна, и в каком это было городе? Потом-то – понятно! – они сказали: это ГОРОД ЛЮБОЙ, но ведь поначалу у каждого из нас один единственный город – такой гигантский компьютер, по которому ползаешь всю свою жизнь, все что-то высматриваешь, все что-то пытаешься уразуметь…

Страх — это дверь, где ветры
устремляются на север,
Лицо в Окне, что
превратилось в лист,
Орел, почуявший свое несчастье,
Но медленно парящий в высоте,
Кролик, мерцающий в ночи

(“Страх — это дверь”)

То, что фотографировала Джейн или то, что фотографировал я – это страсти по городу, жизнь, увиденная как разрушение, амбиции или шутка. Был такой город, его звали ROOF, а на самом-то деле – всего лишь квартира на последнем этаже старого дома, и вот отсюда я, пожалуй, впервые взглянул на мир сквозь окно. Through the windows. И вот я увидел двор, а во дворе стояли машины, в том числе – и моя, и была уже осень или, может быть, середина июля, и только что пронесся ливень, нет, он случился вчера, и никто ничего не понял. “Нажмите клавишу “Insert”, – сказал я себе, и город ожил, как компьютер, замелькали страницы дней, на самом деле — открывались окна в события, и сейчас невозможно вспомнить, когда и где и что там случилось; я помню лишь внезапный утренний солнечный блеск на стекле, как будто я смотрел не в окно, а в печь, и потом, когда солнце ушло, я увидел, что наступила зима, машины все также стояли, не двигаясь, во дворе и были засыпаны снегом. Тогда я подумал, что время сыграло шутку, и что так не бывает, что вчера было лето, а на другое утро – зима, но вот, быть может, кто-то сменил программу, как будто выпавший снег — какой-то новый язык, и можем теперь говорить на нем. Допустим, что это – английский.

Fear is a porch where winds
slide thru in the North
A face at the Window that
becomes a leaf
An eagl sensing its disaster
But soaring gracefully above
A rabbit shining in the night

(“Fear is a porch”)

За окнами в мире имиджей, представленных в фотографиях Джейн или в моих, все как-то спокойно, то есть страсти не кипят. Окна на снимках или темнеют, как будто взгляд в черный космос, или поблескивают, как стекла в очках слепых. А двери замкнуты. То есть, это не “двери восприятия”, как у Хаксли, это – знаки закрытости. Двери закрыты, но это кажущаяся глухота, так как за всем за этим — театр, или, по крайней мере, — легкий перфоманс, как здесь, где представляется, будто за синей-пресиней дверью квартиры номер “2А” живет душа человека, быть может, – это Рей или Джон Денсмор, а может, — они оба, пока еще дети. Их души – как маленькие автобусы – зеленый и красный, а синий потом придумает Джим.

Каждый дом похож во всем На другой дом, машина зверя в окружении утра.
Все теперь спит, бесшумные ковры Пустые зеркала, нетронутая пыль под кроватями
(“Поклонение ящерице”)

Окно с восходящим солнцем – картина в изумрудно-зеленой раме, а солнце – белая графика в черном проеме – портале космического театра, и занавес слегка приоткрыт, о чем будет эта безмолвная и безумная пьеса? Может быть, ее автор сам Меттерлинк или Мариуш Вильк?

Люди на фотографиях будто бы говорят, но этого я не слышу, и не слышит никто, даже если мы видим движения губ, – значит в доме сквозь окна и двери свет переносит паузу в речи, и нам не важно, что будет сказано в ней: человек становится таким же безмолвным, как свет, и тогда манекены легко общаются с ним, а человек – легко превращается в манекена. Все теперь говорит так громко, как может гудеть и реветь океан, – стоит только к уху поднести раковину. За пределами человеческих слов гораздо громче взывают окна и двери, и вот – разражается ливень ассоциаций, а на самом деле – распрямляется скомканный лист манускрипта, на котором записаны прежние и будущие голоса.

Сами по себе фотографии окон и дверей – это поэзия, и Джейн это знает, – а теперь и особого рода музыка. И вот для примера я разместил бы рядом для вас две такие микропоэмы: внизу голубоватую, а сверху – горчично-охристую, по тону очень весеннюю. Что характерно – в них задан похожий ритм, парный речитатив и даже мелодии; сначала аккорды “теплого” снижаются к линии, разделяющей два сюжета-линии наподобие горизонта, а потом – восходящая тема – “голубые аккорды”, и оба сценария – в прямоугольниках 10 х 15, а вместе – одновременно – как “симметричная музыка”, или как пьеса, где в качестве кульминации – линия горизонта, ось симметрии, ноль. Заодно – это следы на стене, будто дырки от пуль, или брошенные в пространстве слова, или знаки тайных молитв. Изображение ассоциативно до бесконечности, как бесконечны тишина и улыбка, или утренний сон, из которого нет никакого выхода в реальность, то есть, нет языка пересказа, как нет настоящего описания чувств. И все же, мы применяем СЛОВА, чтобы делать что-то еще, кроме того, что мы хотели бы ВИДЕТЬ. Слова не хотели бы жить в тишине, но, видимо, им придется. Как на той фотографии, где утром горела лампа; и не говорите, что вы и здесь не слышите, как безумствует ГОЛОС СВЕТА, то есть — столкновение оранжевого с синевой, — и что окно превращается в Мир “Beetwins”, и это значит, что ЭТОТ ДРУГОЙ в это время слышит, как лампа еще го-рит, но ЭТОТ ДРУГОЙ – стоит на “той стороне” границы, того странного тела, весь материал которого образуется за счет столкновения оранжевого с голубым, утра и ночи, холода и тепла, меня и тебя, стоящего за окном: вот и иди себе! Когда двери закрыты, это ладно, но когда заколочены окна? Не знаю, не чувствую смысла, то есть вижу как стершийся макияж, но это значит, что в доме уже не живут, There is no Life and it is empty! Если уж заколотили окно, – так уберите его со стены!

“The Doors” and “Windows”, Моррисон и Гейтс, душа и компьютер: какая-то таинственная интеграция двух откровений, и в этой интеграции затем происходит все: и город и каждый дом. Число “два” дает изобразительный и сюжетный бином; ловлю себя на мысли, что только так начинаю понимать, какой сценарий скрывается в фотографии. Конечно, СЕРИЯ ОБНАРУЖИВАЕТ СЮЖЕТ, а сюжет рождается через серию, и мы это почувствовали, когда Джейн делала выставку после поездки в Париж. Тогда это были черно-белые снимки, мы объединили их в СЕРИИ по 8 или 10 штук в два ряда. В конечном счете, мы выяснили, что смысл события никак не возникает помимо чисел, а также, что особенно странно, без совпадения тона или фактур, ритма линий или характера встроенных ВНУТРЬ объектов. И сразу предлагаю пример – “оконный бином”: роскошная лоджия, забранная в решетку, и единственное окошко в белой стене маленькой хижины в деревне Рождествено (Potato). И там, и там – суть одна: одиночество.
В “римской клетке” поселился человек-император, но его одолевает страх. В белой хижине человек ничего не боится, но все его страсти похожи на кислый творог; персонаж этот уютен, на поле возможной битвы вы найдете его в обозе, он варит воинам кашу или кулеш; такие долго живут, или могли бы жить. А впрочем, случайная пуля найдет любого.

“The killer awoke before dawn,
He put his boots on.
He took a face from the ancient gallery
And he walked on down the hall…”

(“The end”)

У Моррисона, впрочем, все не совсем случайно. Двери, которые он открывает, я бы оставлял на запоре. Мне больше нравится подразумевать, нежели видеть. Когда две фотографии располагаются рядом, одна из них становится мысленным продолжением первой. Женщина в черном – это Керри Сайленс, у нее хорошая пластика, фотография делает ее движения черными росчерками на белой стене, и сама она тогда исчезает, и мы говорим о городе, где линии наподобие росчерков Керри – превращаются в форму кронштейнов, а если не так? Если сначала “руки над входом”, то есть кронштейны, и только потом – движения Керри?

“Есть вещи, которые вы знаете, и вещи, которых вы не знаете, известное и неизвестное, а между ними есть двери – ЭТО МЫ”

(Джим Моррисон)

Таким образом, у окна есть пространство, имеющее особенные очертания и размер. В одних случаях оно ограничено массой ОКОЛООКОННОГО СВЕТА, где исчезают субъекты, оказавшиеся у окна, в других – дистанцией, где растворяется взгляд. И вот в этом пространстве толщиной метра два (первая версия), однажды исчезает Эр Рейнджер, а далее – Джейн и мистер Могильников. Эр живет в петербургском колодце, неподалеку от места, где умер Peter the Greate, и вот я запечатлел тот самый момент, как Эр растворяется в контражуре вместе с вещами на старинном дубовом столе. А в это самое время Джейн и Могильников исчезают в околооконном пространстве Гарви. А я стою у противоположной стены, и мне очень странно, что эти две тихо беседующие тени вытеснили изображение за окном. Весь мир прекрасен, и я это знаю, и все те, кто летят сейчас в самолете, так замечательно пристроились в креслах, и те, у кого номер кресла начинается с “А”, смотрят на Землю сквозь “windows”: а там — одни облака, а впрочем, уже занимается утро, и над облаками возникает Солнце – то самое, что “нарисовано” на окне, но только – огненно-жгучее, как в городе ROOF.

Дверь в квартиру № 1 (расслабьтесь: мой текст не имеет конца, и в этом виновен Билл Гейтс): зеленое — с розово-красным. Как будто мы опустились на палубу корейского корабля — авианосец великой культуры “чучхе”, и в красном почтовом ящике – реклама “кимченировских” макарон из крахмала, и – вот она: красная заветная кнопка “на старт”! На палубе завозились, отклоняется дверь, и мы обнаруживаем, что все жужжало впустую: вместо дома в пространстве над огородом зависла квартира номер один, разве это странно? Нисколько.

We are not constant
We are an arrow in flight
The sum of the angtes of change…

(“Time works like acid”)

Каждое окно – это взгляд. Каждая дверь – это кнопка вызова, спрятанная удача, напрасная цель визита. В городе, где очень много похожих окон и дверей, теперь живет Мэттью, мой сын, и он говорит, что это очень красиво. И я ему верю. Потому что никто не знает, где истина, и по-хорошему – лучше ее не знать. Понятно, что я бы не стал разбираться в особой энергетике монотонности. В квартире № 1 – все единично, кроме принадлежности к городу, причем – с причудливой претензией на красно-розовые аксессуары и номер дома, в котором находится квартира, хотя этого дома нет, а быть может, нет ничего, хотя, вероятно, существуют красные письма, написанные розовыми чернилами, и все эта читает женщина в красном по имени Вероника Кук, соседка Могильникова, а сам Могильников растворяется в контражуре, о чем-то беседуя с Джейн. О чем же?

Да, это странно и смешно, когда мы превращаемся в письма, и далее, следуя “Принципу “П”, нас относят на ПОЧТУ. И вот теперь, по улице имени Фрунзе движется, прихрамывая, женщина-почтальон, в руках у нее послания для родственников и друзей, то есть МЫ, превращенные в письма, и для нас, вы видите, существуют узкие-узкие двери – ИСПРОБУЙТЕ НОВЫЕ ОЩУЩЕНИЯ! – то есть, кайф от путешествия сквозь черную-черную щель, “Horizontal door”, – но чтобы вас потом прочитали и чтобы узнали просто, что Иван Григорьевич устроился на работу, а Митя не сдал экзамен по физике, и что горели летом леса в Ярославской губернии, и что утром “сегодня” у Джима случился приступ, Памела подумала, будто Моррисон шутит, но это была не шутка, а позже ей, вроде бы, подтердили, что Моррисон не шутил, и что в общем-то даже умер, как этого ему и хотелось. Билл Сиддонс примчался из Лос-Анджелеса, но застал лишь заколоченный гроб. Ну, что же – со всеми может случиться! Ведь были и лучшие времена. Когда я брожу по городу, мне нравится ВИДЕТЬ ОКНА И ДВЕРИ.

Одни из них очень скромные, другие — большие, наряженные и богатые — как в бывшей лавке Мошкова, на улице бывшей Троицкой. Но вот ведь, что интересно: простое окно говорит порою о большем, чем выряженное, как на свадьбу! Любой роскошный наряд – if it is not perfomance – всего лишь подтверждение статуса, в то время как simple window — “черная дыра” в бесконечность.
Хотя САМА БЕСКОНЕЧНОСТЬ, может выглядеть как веселая бирюзовая рама с тюлевой занавеской, и я этому страшно рад, потому что на самом деле терпеть не могу трагедию, особенно — трагифарс. Лично мне нужны DOORS and WINDOWS, за которыми начинается жизнь. И перед которыми — тоже ЖИЗНЬ, то есть – это МЫ: письма, прохожие, почтальон. И это НАШИ ВЗГЛЯДЫ пронизывают МИР ОКНА, и нечего особенно скромничать: дом продырявлен окнами, чтобы избавиться от одиночества и нелюбви. А Мариуш мне в ответ: “Одиночество — это зрелость. Мы все одиноки, но это нужно понять”. Нет уж, Мариуш: даже Яша, штукарь из Люблина, и тот оставил себе окно.

Некогда шумная площадь Славы опустела. На тротуарах, выложенных плиткой, больше не видно молодых людей на скейтах и роликах, совсем не слышно об уличных соревнованиях, которые еще недавно собирали огромную массу молодежи.

Мы недавно писали о житье-бытье самарских роллеров, о том, что мест для катания в городе становится всё меньше. А сегодня ДГ встретился с Дмитрием Синотиным, одним из активных участников движения скейтбордистов, который рассказал, чем был и чем сейчас живет самарский скейтбординг.

В начале 80-х годов прошлого века, когда “железный занавес” еще надежно защищал советских граждан от тлетворного влияния загнивающего Запада, на улицах городов начали появляться молодые люди, катающиеся на скейтбордах. Несмотря на очевидное иностранное происхождение нового средства передвижения, советская промышленность неожиданно быстро оценила перспективы и начала массовый выпуск досок. Прибалтийские RULA и RIPO, ленинградский «Вираж», пензенский «Старт». В Краматорске выпускали «Восток», а в Рыбинске — РПОМ.

К началу 90-х годов в СССР делали миллионы скейтбордов, а наиболее популярным стилем катания считался слалом благодаря Яни Седерхеллу, нынешнему президенту Международной ассоциации слалом-скейтбординга в 1980-х — самому известному пропагандисту этого стиля и президенту Европейской ассоциации скейтбординга. Седерхелл выпускал небольшой специализированный журнал, через который в Европе узнали о советских скейтерах, а те в свою очередь получили возможность получать информацию о развитии слалома.

Конец 1980-х был настоящим “золотым веком” советского скейтбординга. Одесская киностудия сняла фильм «Приморский бульвар» с участием саратовских скейтеров, вернувшихся с соревнования в Чехии. Тогда же в видео салонах крутили американские фильмы «Достигая невозможного» и «Столкновение», после которых в СССР начался бум нового стиля street, в котором трюки исполнялись в городской среде на ступеньках, карнизах и прочих препятствиях.

Кульминацией советского скейтборда стал Кубок Союза, прошедший в Саратове в 1991 году при поддержке 20 предприятий города и советского представительства компании «Пепси-кола».

Развал Союза и последующее тяжелое время сказались и на движении скейтеров. До 1996 года скейтборд был в тени. Только с этого года публика вновь обратила внимание на скейтеров, когда на День города в Москве установили первое стрит-оборудование и рампу. С этого момента началось новое бурное развитие — производители оборудования и атрибутики ворвались на рынок, выступая спонсорами и организаторами соревнований и сборов.

“Вы нам мешаете”

В Самаре скейтбординг как организованное движение сложился в начале 2000-х, а расцвет пришелся на 2007-2009 годы. В городе образовалось два центральных спота, мест сбора и катания скейтбордистов — на площади Славы и на площадке перед областной библиотекой. На площади Славы были практически идеальные условия. Большие и гладкие, но не скользкие плиты, ступеньки, грани.

Потом начался кризис. Стало меньше спонсоров, меньше соревнований. В связи с этим стал пропадать интерес и у тех, кто катался давно, и у новичков. Когда на площади Славы началась реконструкция, стало понятно: это место для скейтеров потеряно.

Нам не просто никто не помогает, но и сносят то, что мы делаем.

 — Подъезжали на площадь в “Ауди” люди в костюмах, подходили к нам, говорили: “Что вы тут катаетесь? Вы нам надоели”. И шли к себе в Думу и Белый дом. Как мы им мешали, не понятно, — Дмитрий рассказывает почти без эмоций, за годы своего увлечения привыкший к такой реакции людей. — Люди делятся на три вида. 80 процентам по барабану, 15 считает своим долгом остановиться и делать замечания, что вы переломаете себе ноги, руки и шею. А 5 процентов одобряют, говорят: “Молодцы”. Но где бы мы ни катались, обязательно кто-нибудь подойдет и скажет: «Уходите в другие места».

Кататься в Самаре после реконструкции площади Славы практически негде. Площадки в Струковском парке и на Воронежских озерах в ужасном состоянии. Кроме того, для скейтеров они не слишком подходят. В отличие от распространенного представления о них как о скачущих по трамплинам в шлемах и защите спортсменах, скейтеры предпочитают невысокие, но специализированные конструкции для выполнения трюков. Гнилые металлические конструкции травмоопасны и не пригодны для их досок. Поэтому центральным спотом стала площадка перед областной библиотекой, с которой у скейтеров некое подобие нейтралитета.

Последний оплот

Несмотря на нейтралитет, любая инициатива скейтеров пресекается.

 — Парни сами, на свои деньги сделали грайндбокс. Это такой бетонный параллелепипед для отработки трюков. Потратили 10 000 рублей. После этого пришли какие-то мужики, покрасили красный красивый гранит площадки серой краской и унесли грайндбокс. Ребята привозят перила, их крадут и сдают на чермет. Даже к деревьям цепью приковывали, бесполезно. Нам не просто никто не помогает, но и сносят то, что мы делаем. Да, это все с нашей стороны неофициально делается, но можно как-то договориться. С нами просто никто не идет на контакт. Есть люди, которые годами пишут заявки, просьбы, обращения. Но все без толку.

Школа жизни

Чтобы за зиму не потерять навыков, скейтерам нужно место для тренировок. На свои деньги парни организовывают скейтпарки. Например, сняли небольшой ангар в районе Ленинградской, построили рампу. Все на личной инициативе. Делали скейтпарк в кинотеатре “Россия” в “Манхеттене” возле парка Гагарина. Обучение тоже проходит в подобной атмосфере. В основном новички приходят на спот и сами стараются отработать первые трюки. Если сразу не пасуют перед более опытными и старшими, то постепенно набираются храбрости и присоединяются к тусовке. Зачастую старшие скейтеры сами подъезжают к новичкам и помогают советами. Это напоминает сплоченную общину, в которой объединяются люди разных возрастов.

Не все на споте, кстати, катаются. Здесь собираются как скейтеры, так и сочувствующие. Несмотря на внешний минимализм в атрибутике, самарские скейтеры избегают защиты ввиду особенностей street стиля, расходы немаленькие. Если раньше сама доска стоила в пределах полутора тысяч, то теперь от 2200 до 4000 рублей. Доски меняются в среднем раз в два месяца, в зависимости от интенсивности катания и сложности трюков. Иногда борд живет один день. Подвеска долговечнее, как и колеса. Регулярно приходится менять подшипники.

— Кеды! — вспоминает Дмитрий и смущенно смотрит на потертые свои. — Не все кеды подойдут. Нужен антишок, чтобы не травмировать пятку при выполнении трюков, тонкая, но не протирающаяся об шкурку на доске подошва и специальный материал сверху, чтобы цеплялся за доску. Иначе трюки не выполнишь.

Кеды при активном катании “убиваются” за пару месяцев. Стоят до 4000 рублей. Поэтому логичной целью скейтеров является обретение таких навыков, чтобы получить спонсорство компаний-производителей атрибутики. Но кризис сильно ударил по такой практике. Магазины закрываются, бюджеты компаний сокращаются. Соревнований все меньше, а это значит, что и стимула и примеров для подражания тоже не остается.

На площадке перед областной библиотекой катаются всего пять человек. Доски стучат по плитам, трюки отрабатываются десятками, а то и сотнями попыток. Иногда здесь собирается внушительная толпа, довольно шумная, как и любое скопление молодежи. Задаю вопрос, что будет, если сгонят и отсюда. Дмитрий, столь невозмутимый за все время разговора, замолкает и пожимает плечами, что красноречивее любых слов.

Самый активный возраст скейтбордистов — от 16 до 25 лет. Тот самый период, когда так необходимо, чтобы молодые люди не наделали ошибок. Спрашиваю, что движет скейтером: вот так, изо дня в день идти сюда, бить доски, падать, подниматься и без какого-то обязательного поощрения.

— Есть несколько видов кайфа, — говорит Дмитрий. — Наркоман кайфует от наркоты. Семейный человек — наверное, от улыбки маленькой дочери. А скейтер — от трюка. Выполнить трюк даже с сотой попытки — это кайф.

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город» и ВКонтакте

В Самаре уже в пятнадцатый раз прошел международный турнир по синхронному плаванию «Принцесса Волги». В этом году в соревнованиях приняло участие более 200 спортсменок из России, Казахстана и Германии. Фотограф Анар Мовсумов побывал не только на соревнованиях, но и на тренировке юных синхронисток.