Цикл «История самарской журналистики» придумали Илья Сульдин и Андрей Кочетков чуть больше года назад. Призвали они меня и говорят: ты всех знаешь, всё помнишь, пиши. И как-то потихоньку я начала в этой теме ковыряться, признаюсь, с удовольствием. Сначала был цикл про издания советских времен: «Волжский комсомолец», «Волжская коммуна», «Волжская заря», от которых — прежних — давно ничего не осталось. Потом пришла пора 90-х.

История, которую описывает Андрей Федоров, генеральный директор ЗАО «Коммерсант-Волга», это краткий период небывалого взлета самарской прессы. Это период авторитета газеты, уважения к профессии журналиста. Всё это закончится в новом веке, когда в органах власти введут понятие аккредитации, когда появится первый договор «об информационном сопровождении» и когда интервьюируемый скажет: согласуйте со мной вопросы. История Андрея Федорова здесь представлена довольно суховато, как и его «коммерсантовский» образ мышления. Но здесь есть факты, о которых многие давно позабыли.

Надо было что-то выбрать 

 — В журналистику я попал, можно сказать, случайно. Еще на втором курсе авиационного института мы с моим другом Дмитрием Сивиркиным решили для себя, что инженерами не будем, не интересно нам это. После института распределились на заводы – он на ЗИМ,  я на «Металлург». С полгода проработали, он мне и говорит: «Знаю, что делать, я заметки начал писать в заводскую многотиражку». Ну и я начал. Понравилось. Потом его взяли в «Волжскую коммуну», а  следом, осенью 1987 года, и меня. Тогда в Самаре было всего 3 газеты, и «Коммуна» — это был вышак!

— Уже в первой половине 90-х в «Волжскую коммуну» пришел Валера Лебедев, он был младше нас лет на 7, по-моему, но так-то мы люди одного плана. Время было сжатое такое, и поколения нарубались. Валерка смотрел на нас, как мы водку пили и гужбанили, с ужасом, но отношения между тем были хорошие. Году в 94-м мне стало как-то скучно, и я начал искать работу в Москве, так, чтобы жить здесь, а работать там. Сначала работал в «Интерфаксе», потом в «Постфактуме», было такое информагентство.  В 95-м меня пригласили работать в «Коммерсантъ». Именно пригласили, моей инициативы в данном случае не было, и уже покойному ныне Саше Сафронову, он тогда региональным отделом руководил, меня пришлось даже уговаривать. Ну, а параллельно я работал заведующим экономическим отделом «Волжской коммуны» и где-то в это же время начал делать приложение, которое называлось «Самарское экономическое обозрение».

— У меня был кабинет в Доме печати на 2-м этаже, крайний, № 83. Туда ко мне еще дипломником истфака самарского «педа» пришел сначала Костя Ланге, потом его друг Володя Ивинов, следом – Дима Антимонов.  В кабинете стояло два стола, и мы как-то их делили… Не все пацаны в штате были, поэтому мне им иногда приходилось подкидывать из своей зарплаты. А Валерка Лебедев к тому времени из «Коммуны» уже ушел и работал собкором «Комсомолки». И вот как-то заходит он ко мне в «Коммуну» и говорит: «Слушай, давай свою газету делать!» И я к этому отнесся так: ну давай… в надежде на то, что идея рассосется и не нужно будет поднимать зад с теплого кресла. А Валера — инженер-строитель по первому образованию и человек жутко системный. Всё у него по полочкам, он великолепный организатор и блестящий журналист. Он затею эту не оставил, и на определенном этапе я вдруг понял, что попал. Валера познакомил меня с Мишей Матвеевым, он у нас должен был заниматься рекламой, и с Сашей Бояркиным, который претендовал на должность директора. Денег не было.

Газета с запахом «Коммерсанта»

— Валерка всё разрабатывал концептуально. Он говорит: «Надо денег». А я занимался экономическими вопросами и знал хорошо всех банкиров. Я предложил: «Поехали к Андрею Когтеву съездим».  Он на тот момент возглавлял Волго-Камский банк. Когтев нас послушал и дал денег.  Я не помню сейчас эту сумму, но в 1996 году она воспринималась как грандиозная. Это были то ли 100 тысяч долларов, то ли 120 тысяч долларов. Андрей дал деньги, в залог к нему ушел весь пакет акций будущей газеты. Но это было не так строго, как сейчас. Тогда и бизнес был какой-то милый, хороший.

— В «Самарское обозрение» на первом этапе влились две команды. Вместе со мной пришли Костя Ланге, Володя Силантьев, Володя Ивинов,  Дима Антимонов и Леша Сиверкин, а Валера Лебедев привел Мишу Матвеева , Сашу Бояркина, Андрея Борсукова, Арнольда Эпштейна. Команда тогда была небольшая, но люди постоянно подтягивались.

Лебедев и Силантьев

— 25 марта, в день рождения моей мамы, которой уже не было два года как, мы стартанули.  Все охренели, когда газета вышла в понедельник, потому что до этого даже ежедневки начинали выходить со вторника, чтобы журналисты тоже отдыхали в выходные. А мы в выходные работали. Дизайн-макет был совершенно грандиозный, его делал Гриша Банных, звезда. Кстати, с тех пор газета мало изменилась. Я помню, на рынке СМИ в то время было затишье, и на этом фоне мы произвели фурор. Потому что никто не ожидал, что выйдет газета в 24 полосы и в ней будут хорошие тексты.

— Владимир Мокрый, на тот момент практически второй человек в области, руководитель аппарата администрации, тогда сказал, что от этой газеты «пахнет «Коммерсантом».  Но это было очевидно, потому что вкладывались в газету люди «коммерсантовские». «Коммерсантъ» в то время был самой крутой газетой страны, и, естественно, он служил примером.

— Концепция делового издания произвела эффект разорвавшейся бомбы. Я помню,  день выхода «Самарского обозрения» мы отлично отпраздновали «У Палыча», пропили массу денег, наприглашали туда всяких известных людей со всего города, и было очень весело. Но буквально сразу же мы столкнулись с тем, что рынок ужаснулся от содеянного и оказался не готов каким-то образом  поддерживать новое издание своей трудовой копейкой в виде рекламы.

Всё ушло к газовикам

— Довольно быстро выяснилось, что 120 тысяч долларов небольшие деньги. Мы же стартанули, ничего не понимая в прикладном бизнесе. А через год пришел срок отдавать те самые стартовые деньги, которые мы брали у Андрея Когтева. Понятно, что никакой прибыли у нас не было, поэтому мне пришлось ехать к тогдашнему заместителю председателя правления Росэстбанка Виталию Вавилину и просить его нас перекредитовать. Он денег дал, причем, по сути-то, под честное слово. Еще через год, опять-таки с моей подачи, пакет перекочевал к Льву Хасису. А к этому времени газетой уже активно интересовались люди из «Волгопромгаза» и лично Владимир Евгеньевич Аветисян. Андрей Когтев, у которого еще тогда, на первом этапе, осталось 30% «Самарского обозрения», к тому времени работал в структуре «Волгопромгаза», и газовики хотели этот пакет добить до 100%.

В редакции СО

 — Это понятно — газета была бойкая, интересная, но с финансовыми проблемами, вплоть до задержек зарплат. Мои партнеры были готовы принять инвестора, но только не я. Плохо понимаю, что со мной тогда произошло, но эти газовики были мне как кость в горле. Я уперся и один раз по сути сорвал сделку. Мы сидели у Владимира Аветисяна в его офисе на Ленинградской, и я довольно резко поинтересовался: есть ли у него уверенность, что он приобретает готовое издание с коллективом, а не просто «обложку»? После этого всё расстроилось на какое-то время… А потом Лев Хасис переехал в Москву, и находящийся у него в залоге пакет «Самарского обозрения» (насколько я понимаю, с подачи тогдашнего губернатора Константина Титова) плавненько так перекочевал к газовикам.  В апреле 1999 года я и Саша Комраков, который тогда работал редактором «Самарского обозрения», ушли из газеты.

С Геннадием Зюгановым

 — Перед этим сильно переживал, ночи не спал. А когда закрыл за собой дверь, почувствовал совершенно замечательное облегчение. Была весна, я по-прежнему работал в «Коммерсанте», мне было пока еще 37. Сейчас, уже с высоты прожитых лет и куда большего практического и житейского опыта, я многое бы сделал иначе. Но даже с теми ошибками, которые были сделаны, нужно сказать, что «Самарское обозрение» многое мне дало. И не только мне, всем, кто прошел его школу.  Есть что вспомнить.

 Костя Ланге сказал мне как-то раз: «У вас всегда были хорошие стартапы, а дальше было тяжело». А я ему ответил: «Журналистика вообще дело сложное».

— В новогоднем номере 1997-го выпустили потрясающий календарь — шаржи на элиту Самарской области, были там и Титов с супругой, Андрей Калмыков, Павел Иванов, Владимир Аветисян, Светлана Хумарьян, все известные спортсмены. Его рвали из рук.

— А выборы 96-го года?! Когда подсчет голосов закончился в 4 утра, а в 9.00 результаты уже были в газете, снабженные живым репортажем. Андрей Борсуков, Володя Силантьев, другие журналисты ездили по штабам, собирали факты. Такие штуки работали на репутацию.

— В «Обозрении» был большой, постоянно действующий цикл публикаций про АвтоВАЗ. Тогда на автозаводе была жуткая криминогенная ситуация. АвтоВАЗом занимались Дима Сурьянинов, я, Костя Ланге. Мы были на короткой ноге со всем директоратом, я с ними изредка водку пил. Позиция по АвтоВАЗу была жестковатая, при этом они очень спокойно ко всему этому относились.

— Уже после нашего ухода на последней полосе «Самарского обозрения» появилась рубрика Story (такая же была в журнале «Деньги», опять коммерсантовский след!), где публиковались откровенные материалы о сильных мира сего, вытаскивалось и публично полоскалось всё их грязное белье. Это было коллективное творчество, потому что все собирали информацию. А город гадал: что за смелый журналист такой Марк Рабинович?

«Вас надо спасать»

— В апреле 99-го я ушел, а в июле мы уже выпустили новую газету. Мой друг Дима Сивиркин, Боря Шариков, Валера Бурла, все мы собрались дома у Сивиркина и решили: давайте сделаем газету. И вот уж «Репортер»-то мы делали совсем на коленке, без денег, без всего.

— Сейчас, когда говорят, что мы получили бесплатно помещение в профилактории Дома печати и возможность печати (Сивиркин тогда был директором Дома печати), то это неверно. За офис мы платили, за печать платили. И должны никому не остались.

— Первый номер «Репортера» был ужасен, ужасен!!! Лена Золотых, звезда дизайна и жена нашего тогдашнего редактора Саши Комракова, посмотрев на это, сказала: «Вас надо спасать». Лена пришла и начала работать. И она сделала дизайн, который, я считаю, и на сегодня является выдающимся. Мы получали за него профессиональную премию «Золотой гонг».

— Наши первые сотрудники — Ира Кудрина, тогда совсем молоденькая выпускница пединститута, Валера Ржевский, Андрей Борсуков, Илья Чернышев (они с нами пришли из «Самарского обозрения»), Гена Коломеец. Зачет можно поставить нам всем.

— Когда прошло столько времени, особенно приятно вспоминать, потому что газета «Репортер» — это была такая вольница донская, где было очень хорошо. Зарплату мы задерживали, но это был дух такой, когда никто не довлеет над тобой. Ты можешь делать что угодно, единственное — должен сдать текст точно в срок. У нас была очень жесткая литературная редактура, когда садились мы с Комраковым и правили тексты. Это была газета с великолепным русским языком, с ве-ли-ко-леп-ным! Это были лучшие годы моей жизни.

Были такие времена, когда мне угрожали, сжигали машину, когда я ходил с охраной, когда работники ФСБ мне советовали внимательно оглядеть днище, прежде чем сесть в машину, и я там сделал систему зеркал, чтобы смотреть, нет ли там взрывного устройства.

— Газета была очень приличная, но оппозиционная. На тот момент времени мне, видимо, надо было отдать долги перед обществом, и я все время вляпывался во что-то. Мы расследовали убийство менеджера Андрея Сафонова, и я из судов не вылезал. Потом у нас начался период жуткой и жесткой критики Георгия Сергеевича Лиманского. Я не жалею о том, что я его критиковал, но я думаю, что не надо было посвящать этому такой большой отрезок жизни. О «Репортере» говорили, это был хороший бренд, резонировал очень серьезно. Были такие времена, когда мне угрожали, сжигали машину, когда я ходил с охраной, когда работники ФСБ мне советовали внимательно оглядеть днище, прежде чем сесть в машину, и я там сделал систему зеркал, чтобы смотреть, нет ли там взрывного устройства. Но я вообще такой человек… я войну люблю, если война за правое дело.

— Мне тогда приходилось конкурировать с тем, что я и породил, в чем есть моя кровь. Это сложно, потому что «Самарское обозрение» попало туда, куда надо, его ждали. Поэтому «Репортер» вынужденно ушел в некую оппозиционность. Мне надо было эти два издания развести. И люди меня поддерживали, им нравилась война, потому что во время войны журналисты воспитываются.

— Саша Комраков, въедливый журналист, в 2001 году взялся посмотреть, как строится бизнес «ЮКОСа», у которого в Самарской области была основная перерабатывающая база. Я помню, как он пришел с большими глазами и говорит: «Слушай, а у них там много чего интересного!» Была заметка, которая вызвала жуткий резонанс в Москве! После неё меня пригласили в Москву, в центральный офис «ЮКОСа», и предложили нам очень выгодный  контракт. И сейчас, когда все рассказывают про политического узника Ходорковского (теперь уже бывшего), я вспоминаю слова Комракова и ему верю. Я сам тогда не вникал в тонкости дела «ЮКОСа», но Комракову я верю. Если этот человек сказал, то это так и есть.

— В 2004 году у газеты появился инвестор. Это были физические лица, аффилированные с компанией «Новатэк». В 2004 году позиции губернатора Константина Титова пошатывались, была знаменитая пресс-конференция, где он сказал, что олигархи его чуть ли не заказали, и под политическую конъюнктуру у меня произошло соглашение с инвесторами. А в марте 2006 года я ушел из «Репортера». Понятное дело, в «Коммерсантъ», из которого никогда и не уходил. Как раз весной 2006 года московское руководство ИД «Коммерсантъ» предложило мне поработать генеральным директором в Поволжье. В 2015 году я отметил свой 20-летний юбилей в «Коммерсанте». Целая жизнь.

Интервью: Анастасия Кнор

ДГ попросил написать Наталью Фомину про гололёд. Но получилось нечто совершенно иное.

Теперь мы начинаем понимать, почему некоторые представители блогосферы окрестили её порнописательницей.

Зимой, которая наконец-то кончается, в Самаре было очень скользко. Не найду в своем кругу человека, который бы хоть раз не упал на улице. Падают все: юные девушки с тубусами, юные девушки в джинсах «армани», матери семейств падают, одинокие женщины, желающие познакомиться, падают тоже. Мужчины в чистых ботинках падают, в грязных ботинках падают, принципиально босые падают ещё хлеще. Ледяные улицы манят, очереди в травмпунктах растут, расход гипса на душу населения бьёт все поставленные ранее рекорды. После такого хищного сезона, чего доброго, возненавидишь лед, а это было бы неправильно. Выступлю адвокатом дьявола и расскажу две жизнеутверждающие истории.

История первая, эротическая

Как-то у детского библиотекаря Жанны загулял муж. Обыкновенно так загулял: в комнату входил боком, воротник отстирывал от помады в кухонной раковине, а еще и ящик стола забил посторонними женскими трусами. Библиотекарь Жанна ужасно расстроилась. Она не хотела перемен в семейной жизни и отправилась за советом и пожеланием к коллеге по работе. Коллега трудилась во взрослой библиотеке и могла дать хороший совет.

— Ты, Жанка, настоящая дура, — сказала взрослый библиотекарь без обиняков. – Тебе стоит разнообразить секс. Расскажи, насколько многообразен ваш секс? Какие девайсы используете? Какие ролевые игры практикуете? Сколько поз в привычном обиходе? Что с публичным обнажением? И так далее.

Жанна смотрела на коллегу, и слезы отчаяния катились по ее щекам, демократично напудренным чем-то бюджетным. Поз в привычном обиходе она насчитала две, но про вторую говорить было как-то неудобно. Из ролевых игр вспомнила, как позапрошлой осенью болела гриппом и носила дома медицинскую повязку в санитарных целях. Про «и так далее» она вообще боялась подумать.

— Я и говорю, — резюмировала коллега, — дура. Короче, чтобы тебе не заморачиваться с игрушками и костюмами, поступим легко и просто – устроим ему царский минет, со льдом и охлажденным шампанским.

Жанна пискнула. Она не понимала, как и что.

Коллега подробно обрисовали детали. И даже кое-что проиллюстрировала, бегая с кружкой воды и колотым льдом. Иногда высовывала язык. Жанна в эти моменты сильно зажмуривалась.

— Можно по-разному, — разошлась взрослый библиотекарь, — самый эффективный, конечно, способ – набрать в рот ледяного шампанского, а уж потом!..

— Как же я, — страдала Жанна от идиотизма ситуации, — с полным ртом?

— Да, — сказала коллега, взрослый библиотекарь, — это тебе без подготовки не справиться. Но есть выход!

Жанна моргнула с надеждой.

— Наберёшь, — командовала коллега, — в рот льда. Кубики заморозишь, поняла? Потом выколупаешь их из гнезд и запихаешь в рот. Только незаметно! Потому что наш главный козырь – это неожиданность! Неожиданность и драйв!

Последняя реплика приглянулась коллеге, и она несколько раз с разными интонациями её повторила. Жанна записывала на листочке алгоритм действий: кубики, выколупать, неожиданность, драйв.

Потом они с коллегой выпили зеленого чаю. Коллега рассказала, что вот недавно они с другим взрослым библиотекарем ездили на конференцию по архивированию в Пензу и там проделывали разные штуки; в числе прочего голыми бегали по ночным Тарханам, где жил и творил Лермонтов. Потом Жанна отправилась домой, по пути заглянувши в супермаркет по соседству, где купила курицу, хлеб, молоко, сосиски для детского завтрака, а вот пакеты для льда не купила. Забыла. Так бывает. Именно поэтому в решающий для спасения семьи момент она запихала в рот пару мороженых пельменей – каждая хорошая хозяйка должна иметь запас еды для неожиданных гостей. Жанна, несомненно, была хорошей хозяйкой. Пельмени назывались «сибирские» и содержали, по словам производителя, свинину и говядину в равных пропорциях.

А подгулявший муж никуда, кстати, не делся, несмотря на внезапное для себя знакомство с оборотной стороной пельменей. Еще и прощения просил, цветов приволок. Так что взрослый библиотекарь оказалась права – неожиданность и драйв! И горсть мороженых пельменей.

История вторая, ностальгическая

Шла как-то с сумками, скользила, слушала в наушниках музыку, как вдруг меня кто-то потряс за плечо, очень существенно потряс. Оказывается, буквально напротив образовался скандал и заклубился вокруг.

Детские санки (пустые) покатились по ледяному тротуару, заехали под автомобиль и застряли там. Прочно застряли. Автомобиль был джипчик, типа Mitsubishi Outlander, но не ручаюсь. И вокруг столпились люди: хозяйка санок с мелким ребенком в комбинезоне, владелец машины в пальто, его жена в распахнутой шубе из щипаного животного, а из машины без остановки бубнила старуха. Старуха даже открыла окно, чтобы ей сподручнее было бубнить, она говорила:

— Что за безобразие, на минуту нельзя оставить авто, сразу набегают и портят!

Мамаша санок хотела их заполучить обратно, владелец автомобиля не пускал ее ухватиться за спинку и потащить. Он говорил:

— Ага, давай, развороти мне тут все, ты уже глянь, что наделала, вот сюда глянь! А?! А вот здесь?!

И показывал, скорее всего, на царапины, мне видно не было.

А за плечо меня трепала щипаная супруга, она мало того, что за плечо, она обращалась ко мне довольно эмоционально:

— Нет, вы посмотрите, женщина! Нет, вы посмотрите, женщина! Скажите ей, ради бога, женщина, что мы не отвечаем за эти их тупые санки! Мы сейчас их в лепешку раздавим, скажите ей! Вы верите?!

Я перехватила сумки и немного не в тему, но ответила:

— Главное, чтобы вы верили.

Супруга слегка удивилась на мгновение, но настаивала:

— Нет, скажите! Нет, скажите!

Не знаю, почему я была выбрана для такой странной миссии. Но полноценно задуматься не успела, так как мамаша одной рукой схватила своего младенца поперек живота, а другой резко дернула санки на себя, присев при этом. Санки выдернулись с ужасным скрежетом, мамаша упала на лед, младенец сверху; младенец радовался новой игре и смеялся. Начал засыпать материнское лицо грязноватым снежком. Я поставила пакеты, подняла мамашу, немного отряхнула младенца, а младенец ловко метнул в меня куском льда размером с полкирпича. Это был хорошенький мальчик – голубые глаза, льняные кудри, все дела. Румяные щеки.

Владелец машины кинулся головой вниз на четвереньках рассматривать возможные повреждения, старуха крякала свое, опустив стекло по максимуму, я развернулась и зачем-то сказала:

— Ну, всем спасибо.

И как бы пошла. Но мамаша вдруг остановила меня:

— Наташка, что ли?..

— Ага, — сказала я.

— А я Ирка, — представилась она, — ну, Ирка! Помнишь, мы в спортлагере вместе жили… Тебя еще оса прямо в рот укусила.

Осу я помнила хорошо, Ирку тоже вспомнила. Это была симпатичная девочка. Она подавала спортивные надежды. Но я бы ее не узнала, нет. Не то чтобы она выросла и сделалась несимпатичной. Просто совсем другой.

— Как же ты меня узнала, Ирка? — спросила я.

— Да легко, — ответила она, — ты всегда болтала какую-то ерунду не по делу.

И мы пошли с ней, ступая по сугробам, избегая льда, и Ирка разрешила мне повезти немного санки, а по пути нашлась пиццерия, где мы немедленно выпили по бутылке пива, съели на двоих пиццу и хорошо повспоминали былое – спортивный лагерь, бег на коньках и «нашего мэра» Мотынгу, который тоже на этих коньках бегал. Иркин ребенок предпочел минеральную водичку, кажется, без газа. Он вел себя очень смирно и почти не мешал.

***

Ну вот. Все это, конечно, не отменяет травматизма. Потому что этой зимой в Самаре падают все: девушки с тубусами и девушки без тубусов. Женщины падают, мужчины, старухи и золотистые ретриверы. Голуби скользят своими неприятно красными лапами, воробьи улетают в кювет, виданное ли дело.

Со времени, когда вышло прошлое интервью Федула Жадного ДГ, поэт перебрался на ПМЖ под Питер в город Пушкин. И сейчас уже едет в Самару с гастролями, а не добирается в клуб на маршрутке с улицы Промышленности.

Сегодня ночью в «ВКонтакте» был опубликован новый альбом Федула «Неразумное, недоброе, невечное». На обложке — картина голландского художника XVII века Адриана ван Остаде «Драка», внутри — традиционные федуловские вирши в новой упаковке с дабстепом и мощными гитарами. И несмотря на то, что сам Федул живет под Питером, альбом полностью сделан в Самаре. За музыкальное сопровождение отвечал Антон Кулагин, известный в городе по проекту Tomato Catch Up!

13 марта коллектив Федула Жадного представит новый материал в самарском баре «Сквозняк». 

В преддверии события ДГ поговорил с поэтом и музыкантом о новом альбоме, отличиях Самары и Питера, а также алкотрипах.

— Чем новый альбом отличается от того, что был раньше?

— Отличается саундом. Раньше все это было чисто собрано в электронном виде. Здесь будет немножко по-другому. Будет очень много живой гитары. Электронщина немножко другая там, с элементами дабстепа. А по текстам в принципе направление то же.

Песни все новые. То есть они нигде не выходили. Несколько песен я играл на концертах, на «Метафесте», но не все. Будут, естественно, абсолютно новые.

— Есть песни про Питер?

— Есть одна песня, называется «Город». Я ее писал как бы про Самару, но она очень подходит под Питер. Задумывалась про Самару, а я когда ее послушал, походил по Питеру, думаю, нет, наверное, это все-таки про Питер.

Фасады зданий – немытые лица,
Улицы – вырванные страницы
Учебника желтой литературы,
Здесь нет и не было архитектуры,
Где вид на жительство из окна
Погас послевкусием чугуна.
С рождения здесь недоверие синоптикам,
Город – огромный паноптикум.
Дым у подъездов – открытые рты,
Сольешься со стенами, сев на корты.
Со временем здесь стираются грани
Слов, приводящих к площадной брани.
Во всем сочетание картона и стали,
Из этого сделаны все магистрали.
И, редуцируя весь этот бред,
Бродит по городу лев-людоед.

— То есть что-то есть общее у Питера и у Самары?

— Ну, да, в общем-то. Львов-людоедов там побольше, чем в Самаре. Здесь он один такой. А там, наверное, сотня будет.

— Расскажи, чем ты вообще в Питере занимаешься.

— Осенью сотрудничал плотно с группой «НОМ», готовили программу «Семеро смертных». Я принимал в новой программе активное участие в качестве шоумена.

— Вместо Ивана Туриста?

— Получается, что Турист не участвовал, а меня пригласили. Я не знаю, насколько это у них… Турист не участвует в НОМ надолго или нет. Но пока какие-то там разногласия. Я бы сказал, не то что разногласия… Турист сейчас ушел в театр, он больше по театральным этим всем делам, то есть какие-то московские проекты. «Театр.doc» называется.

И надо сказать, что такой прям мастер-класс, как все должно быть, на репетициях. Вот я сколько занимаюсь творчеством – я впервые присутствую, вернее, не присутствую, а участвую в подобных репетициях. Это действительно каждая песня, каждое движение оттачивается до невероятных каких-то там…

То есть в этом моменте мы поворачиваемся, в этом моменте мы делаем это, делаем то. Все очень четко, как какой-то такой механизм, как часы все это работает. В общем-то, да, больших трудов мне это стоило. Потому что в своем проекте я могу делать все, что хочу. А там надо все-таки как-то подстраиваться под какую-то программу, под какой-то сценарий.

Но зато результат получился отличный. Мы вот выступили в Москве, в «Известия-Холле» большой концерт был, и в Петербурге в «А2». Во всяком случае, все довольны остались. Нет, конечно, иногда сложно, потому что были люди, которые пришли посмотреть на Туриста.

— А по сольной части?

— Несколько выступлений было в клубе DADA. И еще отличное место открылось в Москве, называется «Рюмочная Зюзино». Рюмочная – такое заведение, днем туда могут прийти какие-нибудь работяги треснуть стакан водки, но там висят картины московских художников, играет хорошая музыка. И к вечеру заведение преображается, то есть туда приходят люди, проходит какой-то концерт. Там такое пространство и стоят сложенные друг на друга деревянные щиты, это типа столы. Пиво подается там в банках – литровые, двухлитровые банки. Все как в Советском Союзе.

А ещё я занял первое место на Поэтическом московском слэме. В «Китайском летчике» проходил поэтический слэм, организовывал Андрей Родионов. И я подал заявку, приехал, прочитал стихи и занял первое место среди, по-моему, 15 номинантов. Хотя изначально меня там напугали, когда я пришел, там человек сидит, он такой говорит: «А Вы откуда? Из Самары, да? Угу… Но тут у нас очень такие строгие критерии, по которым будут судить, то есть публика такая довольно щепетильная, относится предвзято…» Но как-то вот получилось так, что я сразу вышел в финал.

— Как тебе за пределами родной Безымянки в Питере пишется?

— С переменным успехом. Вот одно большое мое стихотворение, Андрей Кагадеев назвал это «Алко-Босх». Оно вошло в новую номовскую программу. То есть на диске не вышло, а именно в концертную программу они его вставили. Стихотворение начитывает в записи Александр Ливер. Я, кстати, тоже могу прочитать.

С похмелья спать вас упаси! Глаза не закрывай!
Попал, святых всех выноси, я в очень мрачный край.
Там бился на полу дельфин, хвостом топор зажав,
И тело скользкое его обвил кольцом удав.
Там мощный всадник на коне в прихожей на полу
Держал поросшей мхом рукой огромную метлу.
Там балерун скакал вдоль стен, не видя закутов,
Суровой ниткой череп сшит его из лоскутов.
Там карлик, в пустошь забредя, под маленьким углом
Навстречу шедшего проткнул большим сухим бревном.
Там новогодний карнавал собрал под елкой тех,
Кто перепонки променял на поросячий смех.
Там шланг гофрированный рос, крутясь узлами, и
Заканчивался далеко башкой змеи.
Военный в камуфляже там зимой без обогрева
С отрезанною головой вещал из чрева.
Там, перед зеркалом склоняясь, увидев в нем кота,
Училась фразы говорить людская немота.
Открыв глаза, я ощутил удар по голове,
И в тот же миг я осознал, как страшно мне,
Что этот зыбкий с виду мир мне облобызал
И почему-то до сих пор с собою не забрал.

Это вот было после моего такого алкогольного очередного трипа. Было написано в поезде ночью.

— По Безымянке не скучаешь?

— Да по Безымянке как-то нет. Ностальгия, конечно, есть, но она по людям, именно по тем самарским всяким разным друзьям и знакомым. Потому что в Питере очень много интересного народу, с кем я общаюсь, кто близок по вот этим всем творческим каким-то мыслям, но единственный минус – что у меня с ними нет общих воспоминаний. Все хорошо, но вот так сесть и повспоминать – нет такого. А в Самаре, конечно, людей много.

— Клип будешь снимать? Это ведь главное средство продвижения музыки сейчас…

— Собираюсь. Клип вообще собирается помогать мне снимать Андрей Кагадеев. Я ему скинул новый альбом, он послушал, ему понравился, он и говорит: «Ну давай что-нибудь сделаем такое». Это у нас такое сотрудничество с НОМом пошло, то есть не только я им помогаю, но и что-то от них беру.

Пономаревой Любови Яковлевне почти целый век. Она родилась в Самаре в 1917 году в семье настройщика музыкальных инструментов и белошвейки. Возможно, бабушка — последний живой свидетель страшного голода 1920 года. В ее фотоальбоме соседствуют солидные дореволюционные фото мамы – Елизаветы Васильевны, сделанные в студии, и озорные пляжные фотографии самой рассказчицы, снятые в 1938 году. 

Несмотря на почтенный возраст, Любовь Яковлевна хранит в себе очень яркие воспоминания о каждом отрезке жизни, начиная с самого детства. Бывший комсомольский вожак и кочегар ГРЭС помнит и то, как самарские дети называли игру в прятки, и то, как по доносу насовсем пропадали взрослые люди. И нам приятно, что она поделилась воспоминаниями с нами.

Детство

— Из детства я помню, как папа на Рождество покупал елку, они ночью со старшими сестрами вешали на нее игрушки и клали под низ маленькие яблочки. Тогда их называли «крымские яблочки», их из Крыма привозили. Яблочки очень красиво висели на елке и были разложены под ней. Это было еще до того, как разрешили праздновать Новый год. Еще у нас на Рождество обязательно стоял на столе окорок. Кто приходил нас поздравить, отрезал себе от него кусочек и выпивал рюмочку вина.

— Во дворе у нас было много детей. Мы показывали друг другу представления и играли в кулюкушки. Так тогда в Самаре называли игру в прятки. Я любила читать, у меня старшая сестра закончила женскую прогимназию до революции. Я до сих пор помню стихи из ее книг, например, Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», Лермонтова «Выхожу один я на дорогу». Помню из детства и хулиганский акростих «Жасмин — хорошенький цветочек. Он пахнет очень хорошо. Понюхай, миленький дружочек, а в руки не бери его».

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Старая Самара на открытках из коллекции Пономаревой

Куйбышев с той стороны Волги

—  Я была секретарем школьной комсомольской организации. Моя фотография висела на Доске почета в районном отделе образования. Первый раз на занятиях по военной подготовке мне страшно было взять в руки винтовку и промазать по мишени. Почему-то сказала: «Давайте мне две монетки. Я их собью или нет?» Мне поставили, и я их бац — и сбила! Мне говорят: «Ты врешь, ты умеешь стрелять, ты не первый раз берешь винтовку». Но меня эти военные сразу зауважали. Всех отправляли тренироваться разбирать оружие, а меня не трогали. Если так хорошо знаю ружье, зачем меня учить? А теперь не вижу ничего.

— Купаться мы ходили на Волгу и на Самарку. На Самарке была теплее вода. В театр «Олимп» с девчонками ходили несколько раз бесплатно. Наших мальчишек брали туда на массовку изображать  народ, ну мы вместе с ними бесплатно проходили без билета. На Первое мая мы делали целые шествия по Куйбышевской улице. Однажды я на каком-то автомобиле стояла. Видимо, эффектно было.

— В студенчестве мы ездили на Уральскую кругосветку. Очень понравилось, но чуть не утонули однажды, когда наши лодки столкнулись с затором сплавляемого леса. Сплавщики наши лодки баграми держали, а  мы выпрыгивали к ним на плоты, а то бы нас с лодкой затянуло  под бревна. Приключение было!  До сих пор вспоминаю.

Голод

— Одно из самых ранних моих воспоминаний связано с голодом, который был в Поволжье в начале 20-х годов. Я была в семье самой младшей, у меня был брат Петр и две сестры – Вера и Тоня. Они получали хлеб и дома взвешивали его на больших таких громыхающих весах, чтобы были порции одинаковые. А если я видела, что неровные получаются куски, то кричала: «Тонька, Тонька, ты себе больше взяла!» Ну как они могли точно взвесить хлеб на этих огромных весах? Да и не надо это было, понятно, что я маленькая была, мне меньше нужно было хлеба давать.

— Нам повезло, меня подкармливали американцы (ARA), которые привозили в Россию  продовольственную помощь. У них была столовая где-то у Троицкого рынка. Они не всех брали. Смотрели: кто похудее – того ставили в начало очереди, а кто более-менее — тех отодвигали. Меня пускали в столовую, чтобы я ела. А брат мой Петя был на 4 года старше, его уже в столовую не пускали. Но у нас был завинчивающийся судок в форме яйца, мне американцы давали еду, а я тайком ее выносила. А брат ждал, когда я приду, мы делили эту порцию, и Петр ее тоже ел. Но это все быстро закончилось.

— Вообще мы довольно бедно жили до войны. Я мечтала с первой зарплаты купить килограмм конфет-подушечек.

Евдокия Васильевна Пономарева

Евдокия Васильевна с дочерью Антониной

Любовь Пономарева, 1925 год

Любовь Пономарева с племянником Борисом

Репрессии

Помню, как храм взрывали. Я была на даче на Сорокиных хуторах, там было слышно, как его взрывали. Сволочи! Такое было здание красивое! Но мы ведь «молодцы», нам надо все снести!

Сталина я и тогда уже терпеть не могла, ненавидела, хотя у меня никто и не пострадал тогда и никто меня этому не учил. Может быть, чутье какое-то у меня было.

— Ужасны все эти посадки. Люди просто пропадали, никто ничего не знал. Так семью Шулевицких ночью взяли из нашего двора. Они просто пропали. Мы же не знали, что их возьмут. Две-три семьи из нашего двора забрали, и больше мы их не видели. Из комитета комсомола забирали ребят, когда я в Индустриальном институте училась. Папу моего забирали, но тут же отпустили. Оказалось, что другой настройщик написал на папу донос, потому что к папе больше клиентов ходило.

— Сталина я и тогда уже терпеть не могла, ненавидела, хотя у меня никто и не пострадал тогда и никто меня этому не учил. Может быть, чутье какое-то у меня было.

Трудовой фронт 

— Я закончила Индустриальный институт. После него вначале меня распределили в Новосибирск, а в 1943 году я начала работать кочегаром на Куйбышевской ГРЭС. В моем ведении было пять котлов, но работали в основном три из них, а остальные были старыми. Нужно было следить за приборами, приходилось много ходить. Смена была 12 часов, надо было все котлы облазить. Работа на ГРЭС считалась в целом неплохой. Тяжелой, но норма выдачи хлеба была больше, чем много где еще.

Однажды у меня на ГРЭС своровали рабочий костюм, который мне для работы у котла сшила мама. Долго не крали, жалели меня, но потом всё-таки утащили.

— Столовая еще была через дорогу, где нам давали болтушку из крупы и картофеля. Сейчас я ее, конечно, есть бы не стала, а тогда была ей рада. У нас был очень хороший мастер по фамилии Меняйленко, он и в горячий котел для ремонта мог войти, и нас очень поддерживал. Еще помню, что однажды у меня на ГРЭС своровали рабочий костюм, который мне для работы у котла сшила мама. Долго не крали, жалели меня, но потом всё-таки утащили. Не у одной меня  воровали одежду на станции. А в выходные нас направляли в колхоз на помощь, картошку рыть или еще чего. Вместо отдыха. Но это было легче, чем у котла стоять.

1938, поездка в честь дня рождения и окончания института

«Фото в купальнике» 1938 год

Первомай 1939 год

Первомайская демонстрация Куйбышевэнерго 1954 год

В колхозе

Любовь Пономарева играет в шахматы

— В День Победы я была на работе. Мы все радовались, прыгали от счастья, а потом я сразу уволилась с электростанции. Мне нужно было съездить в Новосибирск к мужу, а мне не давали разрешения оставить ГРЭС во время войны. Только после победы смогла уехать к нему.

— После войны меня отправляли в командировку в Молдавию и Румынию смотреть, где валяется трофейное или наше вывезенное энергетическое оборудование, которое можно применять на электростанциях. Поскольку задание было фактически военным, то мне на время командировки присвоили звание капитана и дали шинель с капитанскими погонами. Так я неожиданно для себя сделала мгновенную военную карьеру. Но ничего подходящего я на этих складах трофеев не нашла, только небольшое количество лампочек. Да еще орехов для сына привезла. А из капитанской шинели мама сшила ему пальтишко.

Записал: Владимир Громов, фото из архива Л. Я. Пономаревой

11 марта сотрудники частных охранных агентств отмечают профессиональный праздник. ДГ публикует исповедь инспектора по охране, выслушанную и записанную Евгенией Волунковой. В ней переживания по поводу прогулов и воровства, не всегда большого ума работников и всяческих проделок, без которых охранник – не охранник.

 ~

— Знаете, как начинается утро инспектора по охране? С половины шестого утра в стену летит телефон, за ним — блокнот. Представьте: в моем ведении много магазинов. В них — много охранников. И большая их часть с раннего утра начинает звонить. Предупреждают, что на работу не выйдут. А ты раньше, падла, предупредить не мог? «Я заболел», — гундосит он в трубку. Знаю я твое «заболел»! Нажрался накануне — вот твоя болезнь! А мне надо быстро соображать, кем тебя заменить… Самое смешное, что некоторые не звонят сами. Просят мам и жен. Как-то сплю, звонок: «Мой сын не сможет выйти на работу, потому что я переезжаю». А мне какое дело до твоего переезда? Ты переезжай, а сын должен выйти! Или еще звонок: «Извините, Коля простудился». Это жена звонит, значит. А Коле сорок три года. Он говорить, что ли, не может? Я сам очень скоро «болеть» начал от такой работы.

— За все время работы я выделил три категории охранников. Первая — молодежь. Кто-то из армии пришел, кто-то только учиться закончил. Они работу ищут на время, чтобы дома не сидеть. Так что относятся к ней не шибко ответственно. Вторая категория постарше. Люди с образованием, с опытом работы… Может, не повезло им в жизни, что-то не складывается — идут сюда. Вот они больше всех инспекторам портят кровь. И третья категория — пенсионеры. Вот они самые ответственные. К сожалению, их не везде поставишь — тяжело стоять весь день. А была бы моя воля, они бы одни и работали.

Как-то в одном магазине из шкафчика пропало элитного алкоголя на десять тысяч рублей. Я полез на страницы в «ВКонтакте» к тем, чья была тогда смена. Что вы думаете? У них на стене прямо фотографии висят: стоят бутылки рядком, и они по бокам, два дебила, с вискарем в руках. Позируют.

— Они все воруют. Продуктовый магазин же! Не представляете, какие каждый месяц убытки! Один раз меня вызывает к себе директор. Так и так, в таком-то магазине из шкафчика пропало элитного алкоголя на десять тысяч рублей. Надо искать, кто выпил. Я, долго не думая, полез на страницы в «ВКонтакте» к тем, чья была тогда смена. Что вы думаете? У них на стене прямо фотографии висят: рядком стоят бутылки, и они по бокам, два дебила, с вискарем в руках. Позируют. Я им звоню: товарищи, мол, за бутылочки заплатим? Те дураков из себя корчат — какие, типа, бутылочки? В общем, наорал, сказал, что месяц будут сидеть без зарплаты, ибо не фиг красть. А тот, кому я звонил, видимо, разнервничался и звонок не сбросил. И слышу я в телефон: «Вот муд…к. Я пиз…л и буду пиз…ть!»

— Был у меня парень. Хороший. Ни одного опоздания, ни одной провинности. На дополнительные смены заступал даже — денег хотел заработать. Ну, я вижу: старается человек. Решил начислить ему в конце месяца премию. У него как-то хорошо должно было по деньгам выйти. И вот остается два дня до конца месяца. Прохожу очередной осмотр по камерам. И вижу, как этот хороший человек берет с прилавка кусок мяса и прячет за пазуху. А потом в каморке прямо с пивом начинает есть. Прибегаю. «Ты что же это, — ору, — делаешь? У тебя же зарплата скоро! Совсем идиот?!» Тот глазами хлопает — не понимает, откуда я узнал. «Камера! — кричу. — Камера под носом твоим!» Он, оказывается, даже не подумал о том, что камеры есть. Все… Штраф и компенсация ущерба. И никакой премии. А могли и уволить. Вот как так можно?

— Иногда мне кажется, что те, кто идет в охрану, живут исключительно рефлексами. Пожрать, набухаться, поспать, поиграться. Смотришь на человека — вроде нормальный. А как деньги получит — так все. Нет его. И не предупредит, ничего… Самая задница летом.  Когда тепло, охота, рыбалка, сезоны дачные. Я зарплату выдаю и прикидываю, сколько человек у меня завтра не выйдет.

— Все лето, до сентября, как зайчик, скачешь — людей собираешь. В сентябре заканчиваются дачи, и народ подтягивается на работу. Становится спокойнее уже к октябрю. И с ноября можно более или менее расслабиться.

Был у меня такой дедушка. Сторожил склад, сторожил. Потом раз — и пропал. На третью неделю взял и вышел на работу. «Извини, — говорит так искренне. — Загулял». «Что мне, — спрашиваю, — с тобой таким делать?» «Понять и простить», — отвечает. Как в том анекдоте.

— Один раз поставили двоих охранять склад. Большое здание, много окон. Стало им скучно, они начали из пневматики стрелять. В пол, в плитку. И попали в окна. Залепили дырки жвачками — типа не видно. А потом инспекция, проверка и ущерба на сорок пять тысяч. «Это не мы», — говорят. Отнекивались до тех пор, пока камеру перед носом не включили. Повеселились, идиоты. Бесплатно потом работали месяц.

— Был у меня такой дедушка. Сторожил склад, сторожил. Потом раз — и пропал. Неделя — его нет. Две — нет. А потом как-то утром взял и вышел на работу. Уже человек давно другой работает… «Извини, — говорит так искренне. — Загулял». «Что мне, — спрашиваю, — с тобой таким делать?» «Понять и простить», — отвечает. Как в том анекдоте.

— Еще такой забавный случай. На стройку в первый день должен был выйти новый человек. Утром звонок: «Мы уже здесь!» А голос женский. «Кто — мы?» — спрашиваю. «Я и мой муж!» — отвечают. Выхожу на улицу: стоит мужик лет шестидесяти и женщина. «Вы кто?» — «Это Коля», — отвечает она. — А я с ним». Я — к Коле: «Зачем женщина?» А Коля глаза в землю и мямлит, что вот, мол, не пускает его одного… «Так вы что, — спрашиваю, — вместе охранять, что ли, будете?» «Ну да, — отвечает жена. А что такого? Так веселее!»

Владимир Николаевич Самарцев долгое время работал главным режиссёром Куйбышевского телевидения (ГТРК «Самара»). 15 лет назад он оставил службу и в частном порядке занялся производством биографических фильмов о выдающихся самарских деятелях под брендом «Арт-Бурлаки».

В процессе встреч с героями своих фильмов, их родственниками и знакомыми Владимир Самарцев сканировал и переснимал их фотоархивы. Эта коллекция, разросшаяся со временем до нескольких десятков тысяч фотографий, натолкнула нашего героя на мысль о собирательстве и публикации неизвестных материалов о Самаре разных лет. И тут, как водится, к нему с разных сторон потекли предложения об оцифровке архивов, давно пылившихся на полках. Именно там Владимир Самарцев и отыскал редкие кадры, которые еще никогда и нигде не публиковались.

Анастасия Кнор поговорила с режиссёром и собирателем фотографий.

— С чего началась тема фотоальбомов… Я познакомился с Александром Абрамовичем Болтянским, библиофилом, коллекционером, издателем и просто  очень интересным человеком. Он мне дал отсканировать свои открытки и личные негативы, несколько пленок. У него же я переснял архив  известного самарского краеведа Ширманова, который Болтянский купил. Негативы пролежали несколько десятков лет, многие были в безобразном состоянии, но я большинство восстановил. Иногда на одну фотографию уходил целый день.

Однажды я случайно познакомился на улице с человеком, который продавал на ярмарке открытки. Оказалось, что это Алексей Жуков, коллекционер, который занимается собирательством открыток с 1960 года. Он мне тоже принес свою коллекцию, там Волга и Куйбышев.

Следующая история такая.  Встретился я со своим коллегой по телевидению Геной Саяпиным, зятем кинооператора Виктора Хальзова. И он мне рассказывает: на антресолях дома буквально пылятся несколько коробок с его старыми негативами. А тут надо знать, что кинооператор на съемки всегда ездил с фотоаппаратом. Даже если снимал на кинопленку, 2-3 кадрика на фото делал. А если событие не тянуло на полноценный сюжет, так и вовсе откладывал камеру и делал фотографии. Мы ведь в теленовостях раньше не всегда показывали телевизионную картинку, а часто использовали фотографии. В архиве Хальзова оказалось больше 7 тысяч фотографий. Так появился Куйбышев 50-70-х.

Когда вышла моя первая книга «Самара и Волга», со мной пришел знакомиться сын выдающегося самарского фотографа Николая Фёдоровича Финикова, который сейчас сам уже пенсионер. Он мне предложил весь архив своего отца. Несколько раз мы возили коробки туда-сюда. И в результате получилось не меньше 10 тысяч качественных фотографий. Фиников с 1929 года работал на самарской  студии кинохроники, потом перешел фотокором в газету  Приволжского военного округа и оттуда ушел на фронт. Он входит в число 127 военных корреспондентов, которые снимали хронику Великой Отечественной. Представляете, что я нашел в этом архиве?! Помимо военной тематики там и парады в Куйбышеве начиная с 1935 года. Прибытие первого эшелона победы в наш город. Сотни фотографий хроники строительства ГЭС — он был собкором центральных газет по ходу строительства гидроэлектростанции. Там уйма нигде и никогда не публиковавшихся фотографий.

В первой книжке 640 фотографий. В ней есть старинные открытки, некоторые из которых люди видели. Я специально начинал с них главу, а потом с них переходил к ранее не изданным фотографиям. Вторая книжка больше для знатоков. Здесь есть уникальная Самара, которую больше нигде не увидишь. Всего 740 фотографий, и все в изумительном качестве.

История трёх фотографий

Владимир Самарцев открывает свой альбом «Невиданная Самара»: «Вот смотри. Этого никто не видел. Редчайшие фотографии».

Это самые первые из известных фотографий, которые сделаны с колокольни кафедрального собора, который стоял на Соборной (ныне им. Куйбышева) площади. Его только-только построили и начали оборудовать садики. Это примерно 1890 год. Известны фотографии Константина Головкина, которые тот сделал 10 лет спустя. И потом еще басинские, сделанные  в 1924 году. А эти никто не видел. Чем они интересны? Если видишь, здесь нет еще здания консистории,  здание мужской семинарии в так называемом архиерейском подворье еще двухэтажное. Достроят его уже потом. Взгляни на вторую фотографию, которая смотрит на пересечение нынешних Красноармейской и Чапаева. Ни особняка Курлиной, ни костела. Эти и некоторые другие фотографии я делал со стекла. Всего со стекла у меня 24 фотографии, и все высочайшего качества.

— Как это, со стекла? — изумляюсь я.

— Раньше снимали не на пленку, а на стеклянные диапозитивы. Самые первые из известных нам фотографий, так называемые дагерротипы, это всё стекло. Те, которые ко мне попали были размером 9 на 12 сантиметров (чувствуете, откуда этот классический размер! — прим. авт.), диапозитивы вставлялись в фотоаппарат, и ими пользовались вплоть до начала 70-х годов XX века. В фирменных фотоателье стояли такие большие аппараты, куда вставляли стекло. Фотограф закрывал объектив, потом открывал его… Когда нужно было сделать настоящий портрет, например, Героя Советского Союза, снимали таким способом.  Все самарские открытки до 1912 года сняты на стекло, а потом появилась пленка, по  технологии похожая на стекло…

У меня получился двухтомник. Альбомы дополняют друг друга. Эти альбомы — моё ноу-хау, таких раньше никто не печатал. Обычно издают просто фотоальбом с минимальными подписями под фотографиями, типа: «Трудятся станочники авиационного завода» или «Новый Ту-154 готов выехать из цеха», а у меня истории, выдержки из газет, воспоминания.  Я бы назвал жанр, который придумал, так: краеведческий комикс.

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook