Осень весьма усложнила жизнь участникам «Том Сойер Феста-2016». Декоративные украшения на наличники дома № 91 по Галактионовской монтировали под проливным дождём.

Монтажом занимался Никита Грицевич, волонтёр, который вызвался вырезать новые декоративные элементы взамен утраченных и разрушившихся. В свои 16 лет Никита уже имеет не только опыт работы с деревом, но и умеет создавать чертежи и занимается проектированием. В общем, интересный человек. Мы решили познакомиться с ним поближе.

— Как ты оказался на площадке «Том Сойер Феста»?

— Я занялся реставрацией совершенно случайно. Мой наставник Иван Стафеев предложил принять участие в воссоздании деревянных украшений, и я был рад в этом поучаствовать.

— Невероятно. Помнится, в прошлом году над созданием новых наличников на дом № 34 по Льва Толстого работал профессиональный столяр. Тебе 16 лет, откуда опыт работы с деревом?

— Занимаюсь прикладным творчеством с четвёртого класса — нам преподают черчение, рисунок, и резьбу по дереву. Начинали с простых геометрических форм — закончили изготовлением уменьшенной копии наличников. Мы ходили по городу и выбирали себе интересные наличники. Фотографировали их, чертили и под руководством преподавателя вырезали копию. Тогда я, можно сказать, по-настоящему увлёкся резьбой по дереву.

— Не страшно было браться за этот заказ? Всё-таки это не копия наличников, которая будет висеть у тебя на стене, а настоящие.

— В общем, не страшно — у меня, повторюсь, был определённый опыт и алгоритм действий. Я люблю, чтобы всё было по плану.

— О, это интересно. Расскажи об алгоритме работы по реставрации деревянных украшений дома.

— Когда мы приступили к реставрации, все декоративные элементы были разрушены или утрачены. Те частично уцелевшие элементы, что нам удалось снять с дома, рассыпались буквально в руках. Восстанавливать их форму пришлось по старым фотографиям. Причём даже на старых фотографиях было по одному уцелевшему элементу в разных окнах.

Затем я создал чертёж в программе ArchiCAD, распечатал в масштабе один к одному и перевёл на доску. В качестве материала я выбрал липу толщиной 30 миллиметров. Это дерево мягкое, податливое, хорошо поддаётся обработке и наиболее подходит для изготовления наличников с ажурными деталями.

Вырезал внутренний и внешний контур электрическим лобзиком. В дальнейшем ручной фрезой снял слой на плоских деталях, на выпуклых частях работал специальной стамеской и ножами. Толщина изделий разнится от 3 сантиметров до 3 миллиметров.

— Много времени ушло?

— Несколько месяцев. Я, конечно, не каждый день вырезал. Работал в основном по вечерам, в удовольствие — лето, вы же понимаете, нужно и от учёбы отдохнуть. Больше всего сил пришлось вложить в финишную обработку стамесками и ножами.

— Насколько получилось достоверно?

— Да, всё получилось аутентично. Можно сличить с фотографиями. Конечно, я выпиливал контур лобзиком, в каких-то местах снимал слой ручной фрезой, чтобы упростить работу и ускорить процесс, но в любом случае это ручной труд, как и 150 лет назад. Всё можно было создать на станке с ЧПУ за полчаса.

— Как долго деревянная резьба продержится?

— Минимум десять лет. Если за наличниками ухаживать, чистить после зимы от пыли и грязи. Деревянная резьба очень восприимчива к воздействию среды: солнце, атмосферные осадки, мороз — всё это очень влияет на состояние дерева. Мы пропитали резьбу маслом, обработали воском и покрыли лаком. Но через некоторое время было бы неплохо повторно обработать дерево, для того чтобы оно прослужило подольше.

— Что ощущаешь глядя на свою работу?

— Когда смотрю на готовый результат, мне как человеку, который это сделал, очень приятно. Видеть, что этот дом сохранился в историческом состоянии.

— Какие планы строишь на ближайшее будущее?

— Сейчас я учусь в архитектурно-строительном лицее СГАСУ и, конечно, планирую поступить на кафедру реставрации и реконструкции, продолжить деятельность.

— Ок, тогда до встречи на следующем «Том Сойер Фесте».

Раз уж руководитель Никиты — архитектор-реставратор Иван Стафеев — оказался рядом, мы задали и ему пару вопросов.

— Вань, восстановление деревянного декора — дело нешуточное. Как тебе пришло в голову доверить эту работу школьнику?

— Я преподавал у Никиты, видел его отношение к учёбе, и когда возник вопрос о необходимости восстановить декоративные элементы, подумал: «О, надо привлечь этого парня». Знал, что его родители занимались деревом и у Никиты есть навыки и определённый опыт работы с деревом, поэтому был уверен.

— Как ты оцениваешь результат?

— Я вполне удовлетворен работой Никиты. Получилось потрясающе, с учётом того, что это всё ручная работа. Она такая уютная, тёплая. Она отражает характер резьбы, какой она была в XIX веке, когда не было механических средств обработки. Конечно, деревянная болванка обрабатывалась электрическим инструментом, но это для упрощения труда. В остальном это работа рук мастера. Именно это ценно в старых вещах. Это реставрационный труд. Там тоже использовались ножи, ручные фрезы, стамески.

Я рад, что в Самаре есть люди, которым это небезразлично и которые такими действиями, как фестиваль «Том Сойер Фест», хотят и остальным жителям Самары это показать — посмотри, какая красота у нас в Самаре есть. Посмотрите на эту культуру, на то, как жили ваши предки. Это бесценно. К сожалению, Самара утратила свою ансамблевость, назовем это так, XIX века, но у нас ещё есть уникальные объекты с удивительной резьбой, которые ещё можно сохранить.

С профессиональным сохранением деревянного зодчества у нас беда, до уровня Карелии или Сибири мы не дотягиваем, при этом специалисты из Карелии, которые занимались реставрацией комплекса на острове Кижи, восхищаются нашей архитектурой, самарской деревянной и пропильной резьбой. Она у нас другая красота, в других пропорциях, другого исполнения, тем не менее потрясающая.

Главный архитектор области Анатолий Баранников имеет обширную практику и вместе с тем является одним из самых закрытых чиновников в регионе — попробуйте найти в Сети его интервью. Возможно, доклад Анатолия Баранникова на конференции, посвящённой сохранению исторического наследия, прошедшей в минувший уикенд в Самаре, поможет лучше понять, who is mr Barannikov и о чём думает автор самой одиозной высотки в старой Самаре.

Анатолий Баранников:

— Мне тяжело выступать, поскольку тема обширная. Нужно найти ответы на гигантский пласт вопросов, связанных с сохранением исторической среды и развитием города, пространственным развитием и функциональным преобразованием в границах освоенных территорий.

Но мы имеем то, что имеем. Есть город, исторически развившийся между двумя реками. Есть город практически без общегородского центра. Есть старый город, который можно понимать как исторически освоенную территорию до Полевой, и часть города, которая имеет сохранившиеся памятники архитектуры и зоны их охраны. Это целый спектр вопросов с линейным развитием города, его зажатостью.

Мне кажется, что наше классическое градостроительство не умерло, и когда мы отрицаем то, что было сделано, мы с водой выплескиваем ребёнка. Нам есть что почерпнуть у наших коллег — средовой подход, пришедший из Скандинавии, или количественные методы изучения, которые пришли из Франции. Однако полностью отказываться от нашего опыта нельзя.

Да, в историческом центре градостроительное вмешательство должно быть локально и применимы методы мастер-планирования.

Но убеждён, что улица Ленинская, так называемая Солдатская слобода, с одноэтажной и по большей части не ценной, ветхой застройкой подлежит замене. Вопрос в адекватности замены. Часть улицы уже застроили застройкой микрорайонного типа, и, наверное, дальше с такой же застройкой мы идти не должны.

При этом есть историческая часть, где замены должны быть минимальными и точечными. Я абсолютно убеждён, что кроме точечной застройки другой застройки в исторической среде быть не может. Для старого города комплексное освоение территории неприемлемо.

Я благодарен Виталию (Стадникову) за его выступление. В первый раз было не так много мест, где хотелось бы сразу возражать. В первый раз мы говорим о дифференцированном подходе, который необходим в вопросах формирования исторической среды. Да, есть историческая часть города, ядро исторической части и внешняя зона центра. Есть периферия, внешняя зона периферии, и существуют периферийно удаленные районы. Для каждого из этих районов должен быть свой подход.

Можно предпринять любые усилия, насильственно насаждая ту или иную тенденцию в городе. Это настолько сложный механизм, что в нём можно найти подтверждение любой теории, но существуют и объективные законы развития. Есть принципы, по которым развиваются центр и периферия. Действует цикл смены, так называемые этапы интенсивного и экстенсивного развития города. Периоды, когда происходит выброс функции и осуществляется крупное жилищное строительство в периферийных районах, сменяют этапы, когда оно становится критичным и невозможным.

Самара имеет гигантский всплеск на периферию. Но у нас не развит центр, не сформирована срединная зона. По разным причинам. Вот провели международный конкурс по ЗИМу под эгидой Международной академии архитектуры, были прекрасны проекты. Они не реализуются, потому что есть объективные условия, не дающие двигаться в этом направлении.

В Самаре очень низкая обеспеченность жильём по сравнению с зарубежными городами-миллионниками. Жильё строится на свободных территориях — периферии, и мы понимаем, что это не лучшая для города ситуация.

Мы оттягиваем ресурсы из центра города, из срединной зоны, растягиваем коммуникации. Вынуждены строить развязки, наблюдаем миграцию населения. Любой градостроитель скажет, что это плохо, но без этого сейчас невозможно. Мы не сможем дать людям жильё при тех затратах, которые формируются при строительстве в центре.

У нас возникают новые районы. Делаем сейчас проект планировки Самарского заречья на территории, которую государство целенаправленно передало городу и области. Плохо это или хорошо? Плохо, что мы снова тянем коммуникации, оттягиваем ресурсы от центра.

Но с другой стороны историческая часть у нас объективно не входит в состав общегородского центра. Городские функции и стрит-ритейл уходят с этой земли.
Гигантский район, формирующийся в Самарском заречье в непосредственной близости от общегородского центра, даст ему новую жизнь — повышение стоимости недвижимости, увеличение оборотов стрит-ритейла, посещаемости этого места. Это даст стимул для реконструкции старого центра. Это вернёт определённую степень активности исторической части города как части общегородского центра.

У нас в исторической части, по разным оценкам, проживает от 30 до 60 тысяч человек, но мы должны действовать в интересах всех жителей всего города, у которых есть право пользоваться общегородским центром.

Если говорить о Самаре, у нас очень трудно принимать решения: меняется власть, меняются люди, но не документы. У нас отсутствует концепция пространственного развития города, нет концепции реконструкции сложившихся районов. Речь идёт не только об историческом центре. Мы должны понять, как относиться к районам хрущёвской и брежневской застройки, решить, какие предпринять действия, чтобы в будущем свести к минимуму проблемы, которые могут возникнуть.

Отсутствует концепция формирования охранных зон. Это же сумасшествие, когда у нас при наличии памятника в одном углу квартала охранная зона устанавливается на весь квартал, но через дорогу соседние кварталы никак не реагируют на охранную зону памятника.

Он стоит на углу, нужно решать вопросы на перекрёстке. Это сумасшествие, когда в наши ПЗЗ по кварталам имеют разные регламенты. По одной стороне пять этажей, по другой стороне — 10. У нас что, косые улицы везде? А на перекрёстке четыре угла, и в трёх из них разные регламенты. Как мы будем создавать градостроительные ансамбли, как формировать среду города при нелепых документах, которые имеют силу закона?

В этом плане хотелось привлечь всех к совместной работе. Есть большое количество документов, которые нужно делать. Это очень серьёзная работа, не популистская, не на публику. Я смотрю на этот полупустой зал — наши студенты, аспиранты, профессора и академики из СГАСУ должны сидеть в этом зале, слушать наших французских коллег и думать, как мы будем работать со сложившейся средой и что нам нужно сделать.

Давайте установим четкие рабочие правила, чтобы никто не полез в старую часть города с торговыми моллами. Мы открыты к сотрудничеству.

Мы не можем не думать о городской культуре. Мы должны больше времени уделять общественным пространствам в общегородском центре, в исторической части города. К сожалению, структура таких пространств для города не продумана и отсутствует концепция их создания.

Вопросы из зала

— Кто должен выступить инициатором разработки документов, о которых вы говорили?

— В нашу компетенцию (Министерство строительства Самарской области — прим. ред.) входят вопросы регионального значения. Формирование городской среды — это исключительно прерогатива муниципалитета. Мы занимаемся этими вопросами в силу того, что образовался некий вакуум, вынуждены принимать какие-то точечные решения.

Мы действуем постфактум. Я приводил в пример Самарское заречье. Мы тратим областные деньги с тем, чтобы понять, что там происходит: как будут решаться транспортные проблемы, строить инфраструктуру, как будут решаться вопросы водоснабжения. При строительстве в Самарском заречье мы должны будем тянуть туда за семь миллиардов водовод от НФС-3 из Студеного оврага. Это сумасшествие.

А у каждого застройщика есть свои планы — он там потихонечку раз и уже строит. Он строит не в Самаре, а в Волжском районе, он повышает налоговую базу района. Район заинтересован в том, чтобы там появлялось жильё. Плохо, наверное, что район может войти в город. Но давайте трезво на это смотреть. Если мы сейчас строим в Волжском районе по нормативам пригорода, а потом это войдёт в город — возникнут проблемы. Давайте сейчас исправлять ситуацию. По факту через три-пять лет этот анклав срастётся с городом. У него будет единая транспортная система. Но он построен по нормативам пригорода — ширина улиц, красные линии, инфраструктура. Расчёт сделан не для миллионника.

— Анатолий Иванович, скажите, где вы есть на самом деле? В тех словах, которые вы только что говорили, или в ваших деяниях?

— Я проектирую в городе очень давно, и вы не можете меня упрекнуть в том, что хоть одно мое здание в старой части выбивается из регламента.

— Вилоновская, 44.

— Я не считаю, что по улице Вилоновской сформирована историческая среда. При обсуждении с Азаровым этого вопроса я предложил ему пройти по улице от набережной до ЦУМа и найти историческую среду.

— На его месте стоял особняк Гергардта.

— К исчезновению особняка не имею никакого отношения. Да, есть перекосы. Почему они возникают? Потому что у нас не определена граница исторической части города. У нас не утверждена и отсутствует в составе генплана объединённая охранная зона. И качество тех документов, по которым она сделана, вызывает серьёзное сомнение.

Нужно актуализировать эти документы, обозначить бесспорные вещи и зафиксировать. Определить историческую часть города с сохранившейся застройкой по Красноармейской, Льва Толстого, Ульяновской или Маяковской, чтобы застройщики не смогли решать свои вопросы.

— Так сделайте!

Фото: Аля Шарипова, Евгений Нектаркин

ДГ продолжает рубрику «Роман с платьем», в которой Светлана Внукова разговаривает с интересными и экстравагантными героями о стиле и вкусе, о любимых и памятных шмотках и обо всех тех усилиях, которые ими предпринимаются, чтобы выглядеть модно. Ну а там, где разговоры про платье, как водится, открывается душа человека и обнажаются интересные факты его биографии. 

Сегодняшняя героиня — Валентина Чернова, в недавнем прошлом ведущий научный сотрудник Самарского художественного музея. Искусствовед, художник и литератор, Валентина — женщина, глядя на которую, понимаешь, что стиль — это не вопрос денег, а вопрос индивидуальности.

«Отношение к одежде у меня самое трепетное и искусствоведческое, я бы сказала. Мой папа в 1960 году окончил Московский пединститут и в качестве учителя рисования распределился в Куйбышевскую область. В Кинель-Черкасский район, в маленький рабочий поселок Тимашево, не отличавшийся тогда особенным благополучием. Но с учителями посёлку везло несказанно — учителя там были первоклассные!

Папе как молодому специалисту дали жильё, и поначалу родители обставили квартиру списанными школой столами и стульями — на собственную мебель денег не хватало. Да и мало что можно было тогда из мебели купить. Как и из одежды. Я перешла во второй класс, и мама сшила мне шубу. Достала с каким-то невероятным трудом кусок искусственного серого меха и сшила. Так вот, носила я этот мех до девятого класса. Правда, в девятом это уже была не шуба, а лыжная куртка. И именно тогда папа, считая, что у семьи учителя никогда не будет возможности одеваться так, как хотелось бы, сказал: «Не надо гоняться за готовыми платьями. Надо шить самой. Представляешь, как это интересно: придумать для себя платье?» И я с ним согласилась. Тем более что у меня был уже и некий навык.

В то время в школах на уроках труда преподавали кройку и шитье, и даже мальчики шили передники. И до сих пор есть вещь той поры, правда, не мною сшитая, но мною придуманная, которую я иногда надеваю. Появилась она у меня, когда я стала студенткой Петербургской, тогда Ленинградской, конечно же, Академии художеств (ныне — Санкт-Петербургский Государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина — прим. ред.). Тогда идеалом красоты считалась Мэрлиин Монро, которая, как известно, не была худышкой. А я больше 45 килограммов не весила. И выглядела лет на тринадцать-четырнадцать. Меня моя субтильность напрягала страшно. И главным образом потому, что одеться я могла только в «Детском мире». Ну или что-то себе сшить.

Тогда по-прежнему было напряжённо с тканями, но у мамы появился отрез японского хлопка. Родители переехали в Кинель-Черкассы, районный центр, в котором был Дом быта, мама устроилась работать в ателье, и ей удалось выкупить у заведующей кусок этой потрясающего по качеству и необыкновенно красивой — чёрный фон и розы, похожие на букеты павловопосадских платков, ткани. Я придумала себе наряд. Такую толстовку-разлетаечку к брюкам: на лифе — кокетка, присобранные по низу рукава. И, помню, в Петергофе итальянские туристы, целая толпа, окружили меня и с восторгом кричали, хватая за подол разлетайки: «Zingara! Zingara!».

С перепугу я начала на неё шить. Именно с перепугу, потому что сама приходила в ужас от одной только мысли, что мне придется делить с кем-то вещь.

И не так уж были далеки от истины. Академия в моё время — это вуз интернациональный: учились у нас молодые люди из самых разных стран. У нас принц из Персии учился. Дочка секретаря горкома партии в этого принца влюбилась, и его срочно перевели на учебу в Москву.  Ну а что до России, то она была представлена чуть ли не вся. Со мной в комнате жила, например, женщина с севера, мастер спорта. Если вы почитаете Михаила Веллера «Легенды Невского проспекта», вы узнаете, что мастеров спорта брали тогда в вузы вне конкурса, в том числе в гуманитарные. Эта женщина была лыжницей. Бегала c прославленными Галиной Кулаковой и Раисой Сметаниной; спина, как у боксёра, и так же, как и я, изучала историю искусств и ужасно переживала, что не может в виду моей субтильности носить мою одежду.

Моя академия — это семидесятые годы. В тренде семидесятых — брюки-клеш. У меня была пара таких брюк. И моя соседка так расстраивалась, что не может их надеть! Так расстраивалась, что с перепугу я начала на неё шить. Именно с перепугу, потому что сама приходила в ужас от одной только мысли, что мне придется делить с кем-то вещь.

Со временем моё отношение к этому поменялось — сейчас могу совершенно спокойно надеть платье с историей. У меня даже собралась небольшая коллекция винтажных платьев. В ней есть, например, немецкое платье из купонной ткани с цветочным рисунком — «Кармен» 30-х годов прошлого века, привезенное из Германии как трофей. Было у меня и платье эпохи НЭП, с заниженной талией и в «ришелье» ручной работы. Теперь оно в собрании художественного музея (Самарский областной художественный музей — прим. ред.). Еще был старинный чувашский народный костюм XIX века, от двоюродной бабушки достался. Тоже в музее, правда, в другом — в Детской картинной галерее.

Некоторые платья я предоставляла на выставки. Скажем, в 2011-м. Художественный музей тогда придумал интересный проект — выставку «Образ женщины в советском искусстве». В запасниках СОХМ не оказалось ничего подходящего для экспозиции, и сотрудники принесли свои вещи. Татьяна Анатольевна Петрова, моя коллега, принесла сумочку трофейную из крокодиловой кожи, Рябчук Галина Владимировна, директор музея, – бусы, одна из смотрительниц — фильдеперсовые чулки своей мамы, музей Алабина одолжил нам советскую школьную форму и туфли производства Куйбышевской обувной фабрики. Ну и я принесла три антикварных платья. Одно из них, в стиле Мэри Поппинс, я с удовольствием ношу, чем, полагаю, весьма огорчаю Александра Васильева. Это платье подарила мне Татьяна Анатольевна. Платье её мамы, 1945 года. Креп-сатин, юбка в складочку, на плечиках «ришелье» на сетке, вышитое синим бисером. И когда Саша (он читал лекцию о моде тех лет) обнаружил это платье, тут же сказал: «Я его забираю». «Но у вас же, — говорю, — уже есть одно такое — я видела в каталоге. Чёрное. Ну и, кроме того, я свое ношу». Он был в большом изумлении.

Отношение к вещам с чужого плеча у меня теперь совершенно другое. Это же интереснее, когда платье с историей.

Нет, отношение к вещам с чужого плеча у меня теперь совершенно другое. Это же интереснее, когда платье с историей. Могу, к слову, и в сэконде что-то приглядеть. Отрез какой-нибудь. А в юности даже представить себе не могла, что воспользуюсь вещью, принадлежавшей кому-то другому. Ну и начала шить на сокурсницу. На другого человека, скажу вам, шить гораздо легче, чем на себя, и этой своей соседке сшила потрясающие чёрные расклешённые брюки. Сшила зимние драповые брюки-клеш. Сшила разлетайки. Швейные машинки тоже были дефицитом, но в студгородке их давали напрокат — многие студенты тогда шили. Одевались при этом часто весьма курьёзно.

Я училась на дневном отделении, и к нам с заочного перевелась девочка. Умница, красавица, фигура — песочные часы, а родом из Крыма. Крым — курорт, дети там растут среди отдыхающих, и когда девочки подрастают, то формируют гардероб, исходя из того, что видели на курортницах. Вот так же, по-курортному, одевалась и наша новенькая. Питерская зима, слякоть, всё в чёрном, в сером, а у неё — светлый в леопардовый принт, фланелевый брючный костюм. Впрочем, уже через полгода она стала стильной девушкой в чёрном.

Помню другую студентку, из Симферополя. Эта приехала с двумя болванками для шляп, вечерами формовала шляпы на этих болванках и на занятия без шляпы не приходила. Однажды заболела, и профессор сказал: «Что-то шляпки не видно».

Преподаватели академии тоже в этом смысле были довольно зрелищны. Среди тех, кто как раз читал нам историю костюма, была дама, мама которой, имея вкус и возможности, в своё время приобрела много уникальных украшений. И эта наша преподавательница могла, например, прийти на занятия в роскошной гривне II века нашей эры, золотой или серебряной. Могла во время лекции достать платок, отороченный старинными парижскими ручной работы кружевами.

Мне нравится эстетика этого времени. Нравится эстетика Серебряного века. И именно потому, что там очень много ручной работы.

Вообще кружева ручной работы — моя слабость. Недавно пересмотрела фильм о Екатерине II c Александровой. Александрова — не мой типаж, но от интерьеров (фильм снимали в замках Чехии), сервировки, костюмов получила несказанное удовольствие. Мне нравится эстетика этого времени. Нравится эстетика Серебряного века. И именно потому, что там очень много ручной работы. Не нравится женское платье середины девятнадцатого века — эпоха Анны Карениной. Разночинный тренд конца девятнадцатого тоже не люблю. Моду курсисток. Но какие чудесные крестьянские костюмы были в это время! Крестьянские, купеческие. Какие роскошные ткани!

У нас в академии был, кстати сказать, интересный курс — «История декоративно-прикладного искусства», включавший в себя и историю ткани. Хранитель декоративно-прикладного искусства Эрмитажа ставила нас возле стула, обитого испанской кожей, и четыре часа мы от этого стула не отходили и слушали лекцию про обивочный материал. Мучились страшно. Но разбуди меня сейчас ночью, и я отвечу на любой вопрос из истории тканей! Ровно то же с архитектурой.

На вахте сидела женщина, которая всю жизнь жила в подвале и всё хлопотала о нормальной квартире. Но при этом так этот свой подвал украшала, что когда туда приходила жилищная комиссия, то все члены только что в обморок не падали от красоты ситцевых ковров и занавесок, которые в этом подвале обнаруживали.

Студенткой я через день ходила в Мариинский театр. У однокурсника тётка работала там контролёром, мы платили тетке рубль и проскальзывали на галёрку. Рубль на всю компанию! А это три-четыре человека. Сначала, отправляясь в театр, филармонию или капеллу, не одевались как-то специально. А потом мне сшили потрясающее платье. По моему эскизу опять же. Вы знаете, где в Самаре была гостиница «Театральная»? Когда я приехала в Куйбышев, то на какое-то время поселилась в этой гостинице. На вахте сидела женщина, которая всю жизнь жила в подвале и всё хлопотала о нормальной квартире. Но при этом так этот свой подвал украшала, что когда туда приходила жилищная комиссия, то все члены только что в обморок не падали от красоты ситцевых ковров и занавесок, которые в этом подвале обнаруживали, и в один голос говорили: «Зачем вам другое жилье? У вас так роскошно!» Я с этой женщиной советовалась по шитью. И как-то она мне сказала одну очень мудрую вещь: «Если ткань дешёвая, придумай интересненький фасон. Если дорогая, шей как можно проще».

Студенткой я этой женщины не знала, но фасон платья для театра как раз по такому принципу строила. Роскошная ткань — черный бархат (по случаю опять же достали) и аскетичный крой. Платье прямое, чуть за колено, узкий рукав, воротник — стойка, а под воротником достаточно большой круглый вырез. Всякий раз в театр его надевала. И, помню, в антракте одна дама сказала: «Девочка, какое у тебя красивое платье. Напрасно только ты его с сапогами носишь». И вот тогда я стала не только надевать в театр специальное платье, но и брать с собой туфли. Эти походы в Мариинку, они ещё и в этом смысле меня, провинциалку, воспитывали.

Академия — это незабываемо! Она всегда в моём сердце, как и сам Петербург. Город потрясающей красоты и особой интеллигентности, которая проявлялась даже в том, как одевались наши сокурсницы из петербурженок. Ну вот вам пример. Была у нас девочка, коренная ленинградка, которая казалась нам, провинциалкам, абсолютной скромницей. Но когда в числе отличниц мы с ней оказались за рубежом (месяц практики в Венгрии), тут-то и стало ясно, кто есть кто.
Мы тоже были интеллектуалками и, как только приехали в Будапешт, сразу же стали искать альбомы Марка Шагала и смотреть ретроспективы фильмов Формана и Бергмана — у нас тогда это всё можно было увидеть лишь на закрытых показах. Но, отправляясь за рубеж, большинство из нас нарядились в мини ацетатного шёлка, а по прибытии тут же купили туфли зелёного и красного лака на высоченной платформе. Ленинградка даже не смотрела в сторону всех этих шелков и платформ. Но однажды мы всей компанией спустились в подвальчик перекусить и оказались за одним столом с немецкой семьей. Наша скромница заговорила с ними по-немецки. Они подняли на неё глаза и просто сразу в неё влюбились, а благодаря ей и во всю нашу группу. Но влюбились они в неё, как я подозреваю, не только из-за знания немецкого языка.

На ногах у этой нашей однокурсницы были очень простые сандалии, но они были из натуральной кожи. На ней было неяркое, спокойной длины платье из вискозы. В ушах у неё были серёжки, но это не был хитовый в те годы пластик цвета «вырви глаз». Это были небольшие, но очень изящные серебряные серёжки. Все неброское, натуральное и очень женственное. А женственность вот такая вот — нежная, скромная женственность, в те времена в Европе была в дефиците. Венгрия очень гордится красотой своих женщин. И не без основания.

Одна венгерская художница постоянно ходила в майке-алкоголичке, а из-под мышек у нее висела растительность, извиняюсь, до талии. Никаких комплексов. И никакого мейкапа.

Но тренды тогда задавали хиппи с феминистками, и венгерки, во всяком случае, те, с которыми мы общались, выглядели, прямо скажем, отталкивающе. Одна венгерская художница постоянно ходила в майке-алкоголичке, а из-под мышек у нее висела растительность, извиняюсь, до талии. Никаких комплексов. И никакого мейкапа. Впрочем, венгерки и без мейкапа ярки. И одеваются по колористике ярко. Юг! Вообще, это тема для диссертации — влияние климата на колористику платья. Поэтому только одна история.

В 1980-е я совершила поездку на агиттеплоходе «Коммунист». Мы плыли по Волге, причаливали к нефтеналивным танкерам, которые ходили за рубеж; свободные от вахты моряки приходили в наш кинозал, и мы крутили для них фильм «Москва слезам не верит», читали им лекции об искусстве, водили по выставке. Пришли таким образом в Ярославль, и я обнаружила совершенно другие лица. Ярославль севернее Самары, там меньше солнца, кожа у людей бледнее, и волосы бледнее, и ресницы. И глаза неяркие — сероватые. И все какие-то однородные, и одеты одинаково. А Самара — это микс. Микс ста народов. И она, конечно, ярче. Красочнее, сочнее. Одевается слоями. И, безусловно, живописно. Особенно сейчас, когда такой огромный выбор. В безбрежности предложений тоже есть свои проблемы. Но если есть чувство стиля, проблем не возникнет, где бы ты ни одевался. Хоть в бутике, хоть на Кировском рынке. Другое дело, что чувство стиля — это врожденная вещь. И оно либо есть, это чувство, либо его, увы, нет.

Записала: Светлана Внукова // Фотографии: Аля Шарипова

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город» и ВКонтакте

Научно доказано, что запахи – сильнейший возбудитель воспоминаний и ассоциаций. Бывает, идёшь себе по улице, даже не принюхиваешься, и вдруг внезапно совершенно ясно ощущаешь себя сопливым дошколёнком в детском саду. А всё потому, что из чьего-то окна доносится запах молочного супа с вермишелью, которого ты не ел уже лет двадцать.

Заметив это, мы всерьёз призадумались: какими славными запахами запоминается Самара? Такими, чтобы, уехав за тысячу километров и вдруг услышав их, вы бы снова оказались на родной земле? Мы начали ходить по улицам города и активно обонять: насчитали целых восемь.

1. Солод

Едва только вы закончили свой спуск по улице Вилоновской, как вас уже обдало запахом солода с пивзавода. Густой, душный, манящий – этот запах так и шепчет: «Хлопни стаканчик пива посреди рабочего дня, не бойся, ничего плохого не случится». Ветер разносит его далеко по округе, цепляет на крючок слабых волей и затем тащит прямиком на «Дно». Сопротивление бесполезно.

2. Липовый цвет

Запах липового цвета начинает дразнить обоняние в начале июня, а к июлю постепенно набирает интенсивность. Из всех лесов, покрывающих Самарскую область, липа занимает около 19% всех зелёных насаждений. В её густой тени можно скрыться, прогуливаясь по набережной или бульвару на улице Стара-Загора. Бывает, что на белесо-жёлтенькие цветочки хищно набрасываются пожилые леди, чтобы заготовить их к зиме и лечить внучат от ангины и кашля.

3. Шоколад

Редкий радостный запах, который можно учуять на улицах Кировского и Промышленного районов. Едва почувствуешь его, как двухэтажные бараки и девятиэтажные панельки сразу отходят на задний план: вы герой французского кино, решивший отойти от мирских забот и открыть свою маленькую кондитерскую. Сейчас вы закроете заведение, выпьете чашечку какао и отправитесь любоваться огнями Эйфелевой башни – пусть и с некоторой натяжкой, за неё вполне сойдёт башня Телецентра на Советской Армии.

4. Свежие булочки

Запах свежей выпечки, разносящийся от Самарского булочно-кондитерского комбината на Московском шоссе, сводит с ума жителей близлежащих домов. Лучшей рекламы для здешнего магазинчика просто не придумаешь – запах ванили, сливочного масла и сахарной пудры красноречивее сияющих вывесок.

5. Вобла

Сколько раз, покупая пластиковую тару на «Дне», вы с вожделением смотрели на аппетитную вяленую воблу или копчёного сома? Сколько раз, заходя в подъезд, окидывали взглядом стопку газет у почтовых ящиков и думали: «Надо бы прихватить парочку и накупить рыбки»? Пиво и рыба – идеальный вечерний перекус для волжан, и с этим не поспоришь.

6. Старые дома

Все города с историей пахнут по-особенному: слышали ли вы запах Старого города Иерусалима, вдыхали ли полные лёгкие Венеции? Если нет, отчаиваться не нужно – прогуляйтесь по осенним улицам старого города, полюбуйтесь на деревянные домики XIX века в последних лучах уходящего солнца. Да, запах слегка затхлый – так сопят старички-дома, которые перед наступлением трескучих холодов почти не выходят из дрёмы.

7. Метро

Запах креозота – одна из немногих вещей, которая сможет заставить вас спуститься в самарское метро. Наверное, нет такого человека, которому бы этот запах не нравился. Летом в сочетании со спасительной прохладой, таинственной тишиной и полумраком самарское метро становится прибежищем для всех, кого 30-градусная жара уже успела доконать.

8. Волга

Запах Волги не сравнится ни с чем. Едва только река очнулась после долгой зимы, как с набережной начинает доноситься живой и бодрящий запах большой воды. Каждый волжанин знает, что в зависимости от времени года Волга имеет разные оттенки запаха, но в общем и целом пахнет она всегда превосходно.