Огоньки на площади Кирова

Сегодня о своем детстве на Безымянке рассказывает архитектор, советник губернатора Самарской области Виталий Стадников. 

«Перчаток не было, и у меня руки примерзли»

Я учился в 120 школе на Физкультурной. И все бабушки-дедушки у меня жили на Безымянке. Одни на Физкультурной, другие на Краснодонской. Поэтому с Безымянки я выдвинулся в город, только когда в институте стал учиться. А так проспект Кирова был главной улицей  моего детства. Я по ней ездил как раз в самый час пик. Весь народ на заводы, я в школу. Назад было сложнее всего. Поэтому после школы я ходил к бабушкам и домой на улицу Стара Загора возвращался примерно в 5 часов. С площади Кирова в это время уезжать был самый напряг, особенно зимой. Народ пёр со всех заводов. Бывало, что не можешь ввинтиться в троллейбус или автобус. Они проезжали все мимо остановки, за ними надо бежать, чтобы догнать, когда он откроет двери. Было несколько раз, когда мы на троллейбусе сзади висели вместе с мужиками втроём на лестнице. Я помню, однажды было 20 градусов мороза, перчаток не было, и у меня руки примерзли. Я не мог их оторвать от поручней на остановке. А еще троллейбус по ходу движения ходил ходуном вверх-вниз, прыгая на колдобинах. Было страшно, что слетишь, и тебе ноги прищемит этой кормой. Поэтому я потом решил: ну на фиг, лучше подожду.

Еще оттуда я ездил в Дом учителя заниматься рисунком к Иевлевой, на «тройке» или на «тридцать четвертом» по Победе. Когда метро еще не построили, Победа красивая была, с бульварами. Трамвай «тройка» ходил по Победе, посередине. Было очень удобно. Потом всё перекопали и метро пустили. Мы учились в 6 классе, когда его открыли. Мы ездили как дружинники в вагонах метро и следили за порядком. Нам очень нравилось. От Юнгородка до станции Победа четыре станции, потом обратно. Коль дружинники, надо было до кого-то докопаться.  До кого? Только до мелких, кто младше нас.  Выбирали таких и начинали воспитывать, такой эксперимент был.

Огоньки на площади Кирова

Утром зимой ты идёшь от площади Кирова, а тебя провожают огоньки. Потому что на площади Кирова всю зиму торговали мотылем. Ночь ещё, ты сходишь на остановке, и идёшь в сторону школы в полной темноте. И вот между филиалом универмага «Юность» и «Кулинарией» сидят мужики и торгуют мотылем и червями. У них такие ящики прозрачные, а в середине свечка. Они продавали наживку рыбакам, которые ехали на трамвае до завода «Экран» и дальше шли пешком до Самарки ловить рыбу. Всю зиму так было. Коробки, и внутри свечки светятся. Красиво выглядело.

В эту подвальную «Кулинарию» нас иногда засылали из школы — притащить огромную кастрюлю с ватрушками, с «лакомками» и ещё чем-то. Я помню, мы зимой ходили, не одевшись. Мороз, мы идём радостные, в тапочках, за кастрюлей. Почему в тапочках? Потому что у нас тогда была мода в школе в домашних тапках ходить.

Там всё время были стрёмные поветрия. Кто-то запустил моду на домашние тапочки. Я, помню, стал автором моды на цветные галстуки и рубахи. В десятых классах все стали носить пистолеты и детские игрушки в школу, чтобы играть в войну.

Кто-то из моих одноклассников, по-моему, Стас Фурман, принес пулемёт Максим. Это уже переполнило чашу терпения администрации. Много было всяких трендов увлекательных.

Школа наша блатная была, конечно, но на самом деле на Физкультурной они все были непростые, специализированные: №44 — немецкая, №88 — музыкальная. В остальных учились простые пацаны, фураги. И, конечно, прикол в том, что ты ходишь мимо площади Кирова, через такой район, где фураги. Всё время начеку, потому что в любой момент к тебе могут подкатить, докопаться, стрельнуть 20 копеек. А у тебя их может просто не быть… Вот эта оппозиция  присутствовала постоянно. Я думаю, что всё это сгорело только в середине девяностых. Я имею в виду историю с ментальностью «фуражской». А в целом что… Район понятный, классический такой.

«Там не было комнат для прислуги»

У меня вся родня была эвакуирована. Родственники по отцовской линии приехали из Воронежа. Их вывозили вместе с 18-м заводом, который потом стал называться авиационным. Мой дед, Александр Иванович Стадников, на восемнадцатом заводе работал токарем. С подросткового возраста, кстати. А потом, когда в Куйбышеве запустили металлургический завод, он перешел туда и сделал там весьма убедительную карьеру: работал главным технологом, а в какой момент его даже директором назначили. По-моему, в шестьдесят четвёртом году он руководил заводом, сразу после Мочалова, но недолгое время. И после того, как он ушёл с должности директора, он снова вернулся и дальше всю жизнь работал главным технологом, то есть номером два на заводе. Я никогда не расспрашивал, почему. Наверняка, это был вопрос не его выбора. Но точно, что до Ходасевича и после Мочалова был он.

Бабушка — Пучкова Ирина Васильевна, заслуженный учитель, преподавала историю в металлургическом техникуме. Отец мой работал тоже на «Металлурге», в третьем цехе. Он, собственно, после того, как дед ушёл, стал замдиректора по качеству. Это было в конце восьмидесятых.

Семья отца жила на улице Краснодонской. В сталинском доме, который стоит между Физкультурной и Победы, где у них была трёхкомнатная квартира. Причем, когда они приехали в Куйбышев в эвакуацию, свое первое жилье они тоже получили на Краснодонской. И располагалось оно в здании переделанного морга. Я помню рассказы, как они пытались отогреть его изнутри, но все никак не получалось. Потом их переселили в тёплый барак для семейных. И уже в начале пятидесятых дали трёхкомнатную квартиру.

Это хорошие сталинки даже по нынешним временам, квартира метров 75 квадратных. Все дома по Победе такие. Они спроектированы по типовым секциям. Те дома, что дальше, в районе станции метро Безымянка, тоже изнутри одинаковые, там просто фасады разные. Самый блатной дом был щербачёвский (Петра Щербачева), где жил Чеченя-старший. У нас учился его внук Игорь, а его дед был когда-то директором завода Фрунзе.

Это дом напротив стадиона «Крылья Советов», трехэтажный, красного кирпича, с лепниной (подробнее об этих местах можно прочитать в нашей истории улицы Краснодонская — прим. ред.). Вот там, действительно, были большие квартиры. Но, что характерно, там не было комнат для прислуги. Например, в доме специалистов на Галактионовской в тридцатых годах были спроектированы такие комнаты — каморки при входе, возле кухни. В доме специалистов в городе Чапаевске такие же были. А в домах на Безымянке их уже не было. Видимо, эти советские специалисты уже не трактовались как элита аристократического типа.

Родной брат отца также работал на «Металлурге». Завод с нуля создавался их руками. Для нас это было такое династийное предприятие. И сам район проспекта Металлургов — он как бы не совсем Безымянка, он чуть-чуть другой, но сам по себе очень самодостаточный и интересный. Там был мой детский сад. Там завод правил всем благоустройством и соцкультбытом. Завод на тот момент был современный, станы все стояли новые. Нас туда приводили на экскурсию, когда Горбачёв приезжал. Такое было впечатление — хорошо отлаженной машины.

А еще важно, что все друг друга знали. Мы несколько лет жили в Турции, с 1975 по 78 годы. Советский Союз продал туда металлургический завод, и нужно было налаживать производство и учить турецких специалистов. С «Металлурга» поехала куча народа, и потом много лет мы семейно общались друг с другом. В принципе, весь коллектив друзей отца вокруг «Металлурга» крутится.

Вся Безымянка по большому счёту — заводские комьюнити и заводские кварталы. Поэтому, пока живы были заводы, всё выглядело хорошо. Как только заводы умерли, комьюнити рассыпались, и всё. Но это процесс естественный.

Дед по материнской линии Михаил Николаевич Рожков был военный, боевой подполковник. Он всю войну прошёл, с первого дня до победы, которую встретил в Кенигсберге. Моя мама родилась в Польше, в городке Белосток, где после раздела страны служил дед.

Он дежурил 22 июня, в ту самую ночь. Началась срочная эвакуация. Бабушка с моей мамой бежали, как и многие другие, пробирались прямо по линии фронта в тыл.  Так они добрались до родного села Нагиши под Рязанью.

После войны дед служил в Казани, а потом они перебрались в Куйбышев. Жили в офицерском доме Салоникиди на Арцыбушевской.

Там коммуналки были, и все друг на друга могли стучать, поэтому дед всю жизнь замечал, что надо тише говорить — шёпотом. Квартиру на Безымянке, на Физкультурной, где сквер Кузнецова, им дали уже в начале пятидесятых годов. Мои мама с папой познакомились на дачах на 7 просеке, соседями были.

«Там было спокойно и просторно»

В 120 школе я не ощущал себя элитой. Родители мои были инженерами. Там люди куда «блатнее» были. Это дети директоров магазинов. Один чудик был сыном директора комиссионки на Победе. Другая девочка — дочкой директора гастронома на Победе и Воронежской. Еще была дочка директора магазина «Младость» на Стара Загоре, но она была, так скажем, другого ментального состояния. Училась очень хорошо и потом эмигрировала в Америку.

Мы играли на площади Кирова, ходили на стадион «Крылья Советов», особенно зимой, когда там заливали каток. Иногда прогуливались по проспекту Кирова. Там было спокойно и просторно.  Можно было ходить до улицы Ставропольской. Дальше уже неудобья начинались в виде частного сектора, который теперь уже весь посносили. И только от «Шоколадки» снова нормальный проспект начинался. Только потом, со временем, я понял, как он классно спроектирован — с этими боковыми аллеями бульварного типа. Было очень жалко, когда он стал разрушаться и на месте двухэтажных домов построили этот ужасный «Вива Лэнд». Эта часть была ансамблевой застройкой. В принципе, кусок от площади Кирова до Свободы самый лучший был. По нему очень хорошо было гулять мимо кинотеатра Победа.

Все эти кварталы спроектированы похоже и очень удачно с точки зрения того, что они создают хорошую внутриквартального среду. Масштаб прекрасный, и они недооцененные, конечно.

Сам район в плане координации его создания уникальный. Миграция заводов в военное время породила много хаотично развивавшихся городов. Это и Пермь, и Екатеринбург во многом. А Куйбышев развивался планомерно, причем как отдельный от исторической Самары город.

Он четко поделен на ту часть, которая промышленная, за железной дорогой, и жилую, которая перед железной дорогой. Это говорит о качестве планировки с точки зрения санитарных норм. В 1920-е годы была такая тема про линейные города, которые формируются вдоль транспортной магистрали — с одной стороны жилые кварталы, с другой промзона. Так, например, спроектирован Волгоград.

В Куйбышеве тоже частично была реализована эта концепция, хотя и нетипично. Жилые кварталы заводов появлялись и сразу за их заборами, несмотря даже на санитарную зону, как в случае с заводом «Металлист», и в отдалении от заводов.Но эта структура неслучайная: это заводские слободы разного типа.

Это целостный район-ансамбль. Даже в своих в хрущевских проявлениях он не является уродливым.

Текст: Анастасия Кнор