"Будешь работать с 9 до 16 — получишь то, что мы имеем сейчас"

Мы продолжаем проект по истории Безымянки. Сегодня речь пойдет о производственных традициях и историях этого «второго города». Сегодня наш герой — Владимир Евгеньевич Кузнецов, работавший на РКЦ «Прогресс» начальником цеха и председателем профкома. Вместе с командой МТС мы готовим фотовыставку по истории Безымянки. И будем очень рады, если вы тоже поделитесь с нами своими историями и фотографиями.

Ванная с горячей водой

Я вам расскажу про Безымянку семидесятых-восьмидесятых годов. Я тогда был в её жизнь очень погружён, поскольку работал сначала на заводе имени Фрунзе, потом на заводе «Прогресс». В 1970 году начинал там мастером, в 1991 году уволился с должности председателя профкома завода. К тому же был депутатом Кировского районного совета и занимался многими вопросами, в том числе жилым фондом Безымянки.

Первый раз я попал на Безымянку в середине 50-х годов. Семье моего друга дали квартиру в районе Матросова — Средне-Садовой. И он меня пригласил в гости. Я домой вернулся и маме рассказываю: представляешь, там ванная есть с горячей водой! И туалет отдельный! На Безымянке в 50-е годы люди жили гораздо лучше, чем в городе. У нас самих была комната в коммунальной квартире без удобств.

Куйбышевские дети в конце 40-х — начале 50-х годов

В 1961 году я решил поступать в КуАИ. Конкурс тогда был ошеломительный. Я мечтал попасть на радиотехнический факультет, а там проходной балл был 25 из 25, то есть все пять экзаменов на высшую оценку. Я получил одну четвёрку и четыре пятерки и был зачислен на моторостроительный факультет.

В 60-е годы Никита Сергеевич Хрущев придумал такой астрономический фокус: чтобы выпускники школ набирались уму-разуму на производстве и одновременно учились в институтах. Это выливалось вот во что. Я вставал в 4:30 утра. Жил я тогда на углу Некрасовской и Степана Разина, в коммунальной квартире. Никакого транспорта, естественно, до вокзала не было в это время. Пешком идёшь, серое всё вокруг. Люди одеты в телогрейки, уши у шапок опущенные, сапоги кирзовые. В 6:08 отходила электричка. Все свои вагоны знали, четко рассаживались. Кто постарше, в карты играли или в домино. А мы, студенты, садились и засыпали. Выходили на станции Пятилетка и через пустырь — тогда 9 ГПЗ еще не было — шли к проходной. А поскольку я был малолетка, 17 лет только исполнилось, то у меня был сокращенный рабочий день. Работал до двух. В цехе №47 на заводе имени Фрунзе я работал учеником токаря, в цехах №18 и №37 — слесарем по ремонту оборудования.

Куйбышевские школьники в 50-е годы

Очень тяжёлая работа. Представьте себе станок, и у него рабочая поверхность вырабатывается. Направляющие, суппорты — всё это необходимо приводить в порядок. Тогда существовали линейки, который смазывались смесью машинного масла с синькой. Когда ими проводишь по поверхности, остаются отпечатки. Там где выработано, белое пятно. И надо шабером соскребать металл, чтобы была снова ровная поверхность. Вот такая работа. А вообще цех делал лопатки для авиационных двигателей.

В 14:15 на Куйбышев шла электричка со станции Водино. Интересно, что остановки на станции Пятилетка у нее не было. Но каждый раз на подъезде к станции в ней срывали стоп-кран. И оттуда, как семечки из арбуза, вываливались сотни людей.

Я приезжал домой, надо было поесть, подготовиться. В семь вечера начало занятий. Там, где «Вавилон» сейчас, у нас был учебный корпус. В среднем мы занимались часов до одиннадцати. И так каждый день. Так что у меня трудовой стаж с 1 сентября 1961 года.

25 апреля 1965 года. Первомайская эстафета на ул.Куйбышева

После института и армии я пошел работать на завод «Прогресс» мастером. Тогда жена меня спросила: сколько лет твоему начальнику цеха? Я ответил — 45. Она запричитала: ой, сколько ждать тебе, чтобы перейти на следующую ступень. Но она ошиблась. Через семь лет я уже стал начальником цеха № 212. Мы делали ракету «Союз», очень много модификаций.

Мы делали самую надежную технику в мире. Во-первых, потому что у нас образование было очень хорошее. Я считаю, что у нас было самое лучшее в мире образование! Я это точно знаю, потому что в девяностые годы встречался и с американцами, и с англичанами. Как говорил Козьма Прутков, узкие специалисты флюсу подобны. Они все на одну сторону раздуты. Нас учили фундаментально. Вот пример: в армии в поразделении, которым я командовал, была машина для обслуживания оголовка ракетной шахты. Там действие такое: она гидравликой поднимается и опирается на четыре съемных подпятника. Эти съемные элементы были вечной головной болью. Их надо было тщательно обрабатывать, транспортировать в специальном ящике. Я придумал такую конструкцию, которая позволяла сделать весь агрегат монолитным. Так вот ко мне с завода-изготовителя приезжали, изучали, а потом звали к ним работать. Вот оно, наше советское образование.

«Я не работал, я жил в цехе»

Я пытаюсь иногда объяснить свою прошлую работу. Я не работал, я жил в цехе. Если ты будешь работать, например, с 9 до 16, то получишь то, что мы сейчас имеем. У меня не было ни суббот, ни воскресений. Представляете, я выпускал 54 машины в год! Сейчас делают, дай бог, штук 16.

Мы никогда не называли их «ракеты». Мы говорили: «изделия», «машины». Слово «спутник» тоже никогда не звучало в нашем лексиконе. На заводском сленге это были «объекты». Цех работал круглые сутки. Вторая смена начиналось в 19:00. Я уходил из цеха не раньше 9-10 вечера. И даже ночью начальник смены звонил мне по неотложным вопросам. Конечно, мне очень помогали коллеги. Не только в профессиональном, но и в чисто житейском плане.

Помню такой эпизод. Мне 35 лет, я начальник цеха. Идет сборка ракеты Р-7. Я громко требую у начальника цеха клёпаных агрегатов Романа Гавриловича Абраменкова агрегат на очередную машину и еще один, который мне вовремя не выдали. Я кричу ему: «Вы понимаете, что у меня сборка остановилась?» А он мне, куря «беломорину», спокойно так отвечает: «Володя, никогда не пытайся съесть всю буханку сразу, ничего кроме заворота кишок не получишь. Ты отщипывай, отщипывай…»

На моей памяти было два самых главных события на заводе «Прогресс». Оба общемирового значения. Первое — это так называемое рукопожатие в космосе советских и американских космонавтов «Союз — Аполлон», второе — «Энергия-Буран». В обоих я принимал участие.

До «Союза — Аполлона» было довольно много модификаций ракет. Например, Гагарин летал на 8К72, потом была 11А57, потом «78 Молния» и так далее. Когда мы подходили к «Союзу», было принято решение о создании модифицированной ракеты, она носила индекс 11А511У.

Для запуска программы с американцами была поставлена задача предварительно сделать около 10 пусков, чтобы подтвердить надежность. В одном из последних участвовал космонавт Олег Макаров в экипаже с Лазаревым. Там произошла какая-то нештатная ситуация, в результате которой они приземлились в капсуле в горах Алтая. Через некоторое время Макаров приехал на завод, пришел ко мне в цех, мы сидим разговариваем. Я его спрашиваю: «Какие впечатления?» Он отвечает: «Понимаешь, туда подлетели, я чувствую, — желудок в горле. Твою мать, думаю. И так до приземления». Они тогда испытали нечеловеческие перегрузки. И после этого пуска нам нужно было сделать еще машину. А всё уже, материалы израсходовали. Тогда к нам приехал начальник третьего главка министерства общего машиностроения СССР Бессерёжнов. Сел в Куйбышеве и стал вышибать по всей стране материалы, приборы, системы управления.

Кое-как наскребли, сделали, пустили — и ладушки. Пуск «Союза — Аполлона» был в июле 1975 года. Для него мы делали две машины. Одну — на Гагаринском старте для космонавтов проекта, другую на 31 площадке дублером. Обычно машины красили в серый цвет, а эти белые. Сделали надпись красным и синим «Союз — Аполлон» — выглядело роскошно. В середине 70-х это было… как бутылка Фанты! Даже помню номера. Основная 12 машина была 70 серии, и дубль — 10 машина 73 серии. И вот пуск. Мы в Куйбышеве.

Звонит мне директор завода: «Зайдите в приемную, сейчас будет прямая трансляция». Телевизор тогда был только в одном кабинете на заводе — у директора. Вместе со мной собралось еще 20 человек — руководителей подразделений. Понимаете, тогда впервые была прямая трансляция этого события на весь мир. Сначала мы стартовали из Байконура — Алексей Леонов и Валерий Кубасов, а через несколько часов американцы с мыса Канаверал. Обычно все пуски в записи и в строжайшем секрете. Я даже дома никогда про это жене не говорил. А тут в открытую. У меня был начальник смены Лев Рязанов, он в это время отдыхал в санатории. Вот он вернулся и мне рассказывает: «Все собрались в холле, смотрят прямую трансляцию. Как наши стартанули, я налил рюмку коньяка, выпил и молча вышел. Потому что слезы были на глазах. Меня недоуменными взглядами все провожают, не поймут, чего это я. Никому же не скажешь, что я тоже эти ракеты собирал».

На «Прогрессе». Фото из архива В.Кузнецова

Но первый свой орден я получил не за «Союз — Аполлон», а за программу «Интеркосмос» в 1978 году, за чешского космонавта Владимира Ремека. Как бы сейчас сказали, это была тогдашняя пиар-акция Советского Союза. Поляков, чехов, немцев, венгров — всего девять социалистических стран — вместе с советскими космонавтами отправляли в космос. Их возили больше как пассажиров. Но зато Ремек стал первым космонавтом, который не принадлежал к двум космическим державам — СССР и США. За тот пуск я получил Орден «Знак Почета».

Вернулся через четыре года

В восьмидесятом году меня послали учиться в Ленинград. Закончил я инженерно-экономический институт, факультет организаторов промышленного производства. Вернулся на завод, директор мне предложил должность заместителя начальника производства. Пробыл я там несколько месяцев, меня такая тоска взяла! Я пришёл к директору и говорю: нет, мне неинтересно. У меня была живая работа, людей ни много ни мало 700 человек.

Директор, Анатолий Алексеевич Чижов, отправил меня на Байконур в командировку на три дня. Я взял портфель, смену одежды на три дня, и уехал. Вернулся обратно через четыре года.

Я был назначен начальником цеха сборки ракет «Энергия», потом — начальником всего производства. У меня было 1 200 человек только в цехах и восемь заместителей. В министерстве шутили, что в правительстве у министра заместителей меньше, чем у меня.

Москва, Куйбышев, Салда, Приморск, Ленинград, Сергиев Посад, Байконур. Надо было везде быть. Космонавты к нам ходили, всё просили разрешения посмотреть. Их на производство не пускали. Мы там все работали даже не на износ. На сверхизнос. Я часто домой не приезжал. Прикорнешь на пару часов в кабинете, и снова за работу. В обморок стал падать от перенапряжения — мне скорую вызывали.

Смысл какой — корабль многоразового использования. Наши узнали, что американцы начали активно работать над шаттлом. И что шаттл, пролетая над Кремлем, может нежданно-негаданно что-то сверху на него уронить. Тогда было принято решение о начале проектирования советских кораблей — многоразовой космической системы «Энергия-Буран». Головным предприятием стал завод «Прогресс». Но помимо этого были созданы огромные мощности по всему Советскому Союзу. Всего было задействовано полторы тысячи предприятий.

Были построены два мощнейших аэродрома: «Юбилейный» на Байконуре и «Восточный» с длиной взлетно-посадочной полосы 3 тысячи 700 метров!

Были разработаны сотни новых технологий, десятки новых материалов. Вот пример. При низких температурах — а речь идет о температурах ниже минус 180-200 градусов — металл становится хрупким. Так вот, был предложен сплав, который при криогенных температурах упрочнялся на 20%.

А микроэлектроника? И это было 30 лет назад! Смотрите, «Буран» шел на посадку без единого человека. На полной автоматике. И он отклонился от оси всего на полтора метра. Представляете, какая точность?! Мы стали первыми в мире, кто перешел на автоматическое управление. Американцы так не умели.

Запуск «Бурана» тогда стал мировой сенсацией. К сожалению, программу свернули, признали бесперспективной. 15 миллиардов вколотили… Но я считаю, всё было не зря. Заделы по «Бурану» не пропали. Автоматическая самолетная посадка потом дала жизнь истребителям пятого поколения и многочисленным беспилотникам. За «Энергию — Буран» я получил свой второй орден Трудового Красного Знамени.

Я вернулся на «Прогресс» в 1986 году. И стал председателем профкома. Тоже должность беспокойная — на тебе больше 30 тысяч человек с их производственными и бытовыми заботами. Были и глобальные задачи: переселение людей из бараков в комфортабельное жилье. Бараков еще в 80-е годы на Безымянке было полно. Я бывал там: сгнившие балки перекрытий, крысы в полруки. И завод «Прогресс» эту задачу решил. К концу 80-х на нашем балансе не осталось ни одного барака.

Тогда у заводов была большая сила и возможности. В любые государственные программы обязательным пунктом включались социальные задачи. Например, подземный переход на углу пр.Кирова и ул.Победы появился благодаря программе «лунник» (ракета-носитель Н-1). Снос бараков, о которых я говорил, тоже был вписан в разные госпрограммы. Это была забота Дмитрия Ильича Козлова.

«Восточный поселок» — первый микрорайон компактного проживания заводчан — строил директор «Прогресса» Афанасий Яковлевич Леньков.

Он очень обижался, когда его называли «Негритянский». А знаете, кстати, почему его так называли? Там находился асфальтовый завод, которые немилосердно чадил. Его снесли, когда поселок начали строить. Но у нас в России как? Если что прилепилось, потом никак не отскребешь. И Леньков всегда очень обижался, ему казалось, что название пренебрежительное, не соответствующее авторитету завода и заводчан.

Я ушел с завода вскоре после визита Ельцина. Это последняя громкая история. В отличие от многих руководителей государственного уровня Ельцин по цехам не ходил. Я это точно знаю, потому что присутствовал при его визите от первой до последней минуты.

Когда команда Ельцина зашла в кабинет директора, там стало нечем дышать от перегара. Я сидел рядом с Юрием Федоровичем Грушиным, заместителем директора завода по режиму. Спрашиваю его, что такое? Он мне на ухо: «Вот эти — и показывает на сопровождающих мужиков, — в пять утра квасить закончили. А Ельцин на три часа раньше два стакана водки хлопнул и ушёл спать».

Виктор Тархов (на тот момент председатель Куйбышевского облисполкома, прим. ДГ) был одет как пастор. Весь в чёрном, чёрная пара, со страшным скрипом туфли. Он сел, положил рядом пачку Marlboro и зажигалку. Тогда это был шик. Ему, бедному, видно, плохо было от жары. Он через каждые 10-15 минут вскакивал, подходил к столику, где вода стояла.

Подали кофе, чай, конфеты, печенье. Никто к ним не прикоснулся. Анатолий Алексеевич Чижов, директор завода, начал рассказывать: «Борис Николаевич, мы вот „Энергию“ делаем». Смотрю, Ельцин оживился: «Как «Энергию»? То есть он даже не знал, куда его привезли. Могли хоть на макаронную фабрику привезти, куда хочешь. Он спрашивает, а почему бы вам не перейти в юрисдикцию России? Чижов говорит: «Борис Николаевич, у нас же союзное Министерство».

Вдруг под окнами раздалось: Ельцин, Ельцин, Ельцин. Человек 300, наверное, собралось, несмотря на выходной день. Он засуетился: надо идти к народу.

На «Прогрессе» есть Вечный огонь, перед ним большой корпус, в котором Королёв бывал. Над входом большой козырек. Кто уж Ельцину подсказал этот фокус, понятия не имею. Но он зашёл на второй этаж, и через окно вылез на козырёк. И он с этого козырька начал вещать то же самое, про юрисдикцию. Кто за? А народу что, ему хоть в Аляску, хоть в юрисдикцию России. Да, кричат, мы поддерживаем. Он довольный спустился, ни в один цех не зашел, сел в машину, и все отбыли.

А у нас на тот момент на заводе уже появились так называемые «неформалы». Их лидер на следующий день приходит ко мне и говорит: «Борис Николаевич сказал о переходе в юрисдикцию России. Хотелось бы знать, что об этом думает профсоюзный комитет?» Я говорю: «Профсоюзный комитет об этом ничего не думает, потому что он такие вопросы не решает. Давайте попозже встретимся, я переговорю с директором». Он ушел. Звоню директору. Говорю, такое дело, сильно интересуются. Чижов зовет меня к себе. Он берет трубку и звонит первому заместителю председателя Совета Министров РСФСР Юрию Владимировичу Скокову в Москву. Он ему в ответ матюками: какая, мать твою, юрисдикция России, вам что там, больше делать нечего? Ну я по цепочке передал дословно, что сказал Скоков.

В сентябре конце 1991 года я уволился с завода «Прогресс».

Текст: Анастасия Кнор

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте, Facebook и Instagram