ЧТОБ МЫ ТАК НЕ ЖИЛИ

Пелагея  Дмитриевна пережила войны, потери, голод и насилие. Как и многие, родившиеся «не в то время». В воскресенье у неё был День рождения –  исполнилось 86 лет. Несмотря на возраст, болезни и плохой сон, бабушка сохранила ясный ум и чувство юмора.  И, хоть много плачет, рассказывая о своей жизни, местами нет-нет, и прыснет от смеха. Потому что некоторые страшные вещи лучше воспринимать, как недоразумение. Чтобы хотя бы иногда засыпать.

Пелагея Дмитриевна живет в Новокуйбышевске. Никаких журналистов у неё с роду не бывало, но бабушка не волнуется. Только переживает, как будет рассказывать: «Я же не могу, я же плачу все».

Младшая дочь Люба, живущая с Пелагеей, успокаивает: «Не волнуйтесь, она всегда плачет, когда про жизнь говорит. И спит тоже всегда плохо. Сегодня в три часа ночи вставала — молилась».

Про то, как все забрали

— Я всю жизнь не могу спать.  Все лежу, и мимо проносятся воспоминания о прожитых годах… Вы блинчики кушайте. Вчера  напекла, крахмальных. Тут таких не пекут – крахмал, яйца и молоко…

— Я из Брянской области.  Мы жили в поселке, в своем доме. Мне было три годы, когда Красные пришли и все забрали – раскулачили отца. А отец мой был труженик, говорил про них, что пришла власть лодырей. Я помню, как все забирали. И как сестру старшую догнали  и пальтишко раздели… 

— Отца бы в тюрьму посадили, да мамин знакомый спас. Пришел и говорит, мол, скройся на неделю – тебе не заберут. А потом можешь ходатайствовать, что неправильно тебя раскулачили, по злобе.  И он-таки послухал. Когда все забирали – спрятался у деда, жившего по ту сторону. И без документов доехал до Ростова. А там за 6 километров тетка моя жила, он к ним и дошел. Там работал – шил на машине день и ночь. Он, вообще, все шил – и польта, и шубы и все на свете. Оттуда слал нам письма, иногда деньги.

— Нас с матерью три раза выкидывали из дома. Тогда всех изгоняли на Колыму, и отец за нас переживал. Писал матери, чтобы залезала в окно с детьми (нас у родителей было четверо – передо мной две девчонки еще были – умерли) в хату и сидела там тихо. Мол, позлобятся, да и забудут, отстанут от вас. Ничего у нас в доме не было, стены голые. Что отцова мать нам принесет, то и ели.

— Отец через какое-то время пошел к Калинину – просить, чтоб все ограбленное вернули. Пришел, его раздели, одели на него другую одежу и привели. Он все рассказал, как есть, и ему выдали 130 рублей. А что такое были 130 рублей? Мало очень, десятая доля из того, чего он лишился.

Про Войну 41-го

 — Я помню всю войну. Мне было 14 лет, когда она началась. Немцы понаехали и жили в поселке три года. Как пришли, не были злые, нормально относились. А когда их гнали, вели себя, как звери лютые. Детей на штык сажали, набивали телами колодцы. Расстреливали, насиловали, грабили, убивали.

— Помню, как один пьяный немец хотел мамку изнасиловать на погребне. Перепилися трое и залезли в хату. Двое уснули, а один полез… Захожу – мамка барахтается, над ней фриц без штанов. Меня увидала, кричит: «Дочечка, беги в лес!» А я разве ж побегу!

Подошла, схватила за яйца своими ручками, он упал. Я мамке ору: «Беги на огород, я тебя догоню!»  Подержала его еще, пока он не исдох от боли, и побежала за мамкой

— Мне тоже в то время досталось. Когда с сестрой партизанили, нас немцы поймали и в сарае закрыли. Одного насмерть убили, а нас излупили. Все зубы мне выбили. Одни десны остались.

— Ой, ужас, что было! Я кино про войну смотрю – все так показывают, все так. Помню, как сожгли дядьку на дворе одного – весь сгорел, одни косточки в сапогах остались… Немцы много домов жгли. И наш тоже. Мы убежали в лес, там встретили соседа – его дом остался целый, а там три сына и дед старый – жена умерла. Сосед этот,  дядька, и говорит: «Будете в моем доме жить, за детьми и дедом присмотрите. Не останусь в живых – дом себе возьмете». Ночь мы лежали в лесу, рядом с нами разрывались снаряды. А потом они выгнали немцев из села – остался дядька живой.

— Жили тем, что сажали в огороде. И ещё работали на немцев – хлеб им пекли, и под эту марку партизанам заодно. У немцев всего было! Помню, один ихний дом сожгли, так они бежали и все побросали у сарая – целые мешки с печеньем – галетами.  Все голодные, да брать боятся – вдруг отравлены? А рядом дед с бабкой жили –  бабке 90 лет, а деду под 100. Они и говорят: «Мы первые попробуем. Умрем, так и не жалко». Вот так и жили.

— Отец мой с войны вернулся, и дядька тоже. Когда война кончилась, я все песню пела: «Уже кончилась война, подружечка Маня, в 12 часов ночи 9 мая…»

Про нелюбовь

— После войны я пошла в пятый класс, потом в шестый, а коды в седьмый пошла, отец выдал замуж за нелюбого человека. Сыну своего друга продал меня за мешок картошки.  Я того человека, Николая, не любила вообще. Плакала горько, сказала, что не пойду за него. А отец велел матери сказать, что коли не выйду — она повесится. Я испугалась, пришлось идти… Помню, как потом плакала у священника, а он и говорит: «А если бы мать повесилась, тоже бы всю жизнь плакала. Так что терпи».

— Я его так и не полюбила. Не за что было полюбить. Если бы добрый был, ласковый, а так… Ни ко мне, ни к детям ласков не был. Помню, напился пьяный и драться полез. А я как раз на сковороде жарила. Схватила сковороду и долбанула его по башке.  И убежала к соседке. Прихожу потом – спит, кровь на полу. Проспался, за голову держится: «Это что?»  «Это я тебе мозги вправляла. И запомни – я тебя не люблю и не жалею. Что ты мне хорошего сделал? Детей наплодил?»

— Я от Николая семь детей родила. Троих прямо в поле на картошке. Работала в колхозе, тракторов не было, все вручную. Так было тяжело!

Машу родила, Колю – все картошку рывши. Рожу, потом беру нитку, нож, сама себе пуповину обрежу, завяжу и домой с дитем иду

— А свекровь у меня была кака дурная! У меня схватки, а она меня за глиной отправила, чтобы печь ложить. А там яма, в нее надо лезть копать и подавать в корзине глину. Я говорю им: «Вы чокнутые, я рожу там, на поле!» А они – нет, иди. Младшего некуда деть – иду с ним. Упаду, встану, отойду, снова иду. И так и не дошла – родила. Завернула ребенка в платок драный и пошла домой. Свекровь увидела: «Раз домой идешь, так корову загони, подои, печку подожги…» Ну, чокнутая!

— Я 14 лет не ругалась, терпела да плакала. А потом сняла икону и попросила Бога мне помочь. «Все, – сказала,  –  не могу больше». И свекровь сдохла. Помог мне Бог.

— Я бы могла уйти, да мать все жалела. Отец мой работящий был, хороший, но гулящий. После войны мужиков не было, и парни ходили по деревням, с девками спали – им же рожать надо. И вот отец все бегал к одной. К ней все бегали – рассказывали потом, как спали да драли её, как кошку сидорову.  Я один раз отца с ней в хате подожгла – чтоб испугались. Так и кричала: «Я тебе покажу! Ты меня выдал за не любого, и мамку брал под пистолетом, от другого отобрал, кого любила. А теперь по бабам!» Ничего им от поджога того не было – спаслись в окно.

—  Эта девка все бегала, привороты да отвороты делала. И так и окочурилась на сеансе у экстрасенса.

— Муж мой тоже на сторону гулял. А мне все равно было — берите его с потрохами.  А ко мне один клеился, с войны пришел – носа нет, волосья торчат, мерзость такая. Зажал меня, так я ему пригрозила: «Отступись, у тебя носа нема, и еще хрен выдерну!» Я мужа хоть и не любила, но честная была и верная. Есть один, и все – не надо никого.

— Когда девкой была, такие у меня были парни! Я полная была, активная. Пела, плясала,  ой, меня на все  свадьбы в округе приглашали! Вот, Мишка меня любил. Я замуж вышла, так он тоже женился.  Помню, столкнулись с ним и его женой. Он меня на руки подхватил, начал крутить, целует. Мне неудобно, я его жене говорю: «Ты не подумай ничего, мы с ним даже не целовались!»  А она говорит: «Ничего,  я привыкла, что он о тебе каждый день говорит. Скажи ты сейчас, что согласная, и он тут же меня бросит». Вот такая любовь была. А что толка?

Про жизнь сейчас

— Отец приехал в Самарскую область после войны, построил дом и мамку сюда забрал. А потом и мы приехали с мужем и детьми.  Сказали нам, что тут (в Новокуйбышевске — прим. авт.) земли полно, и школа, и все. А там у нас школа была за 9 километров, зимой холодно было ходить – коленки от мороза трескались.

— Тут хорошо было, дочери мои выучились. Пока детей растила, старалась, как могла, деньги зарабатывала. Муж не давал зарплату, даже детям на питание. Я все по столовым работала, и оттуда детям еду носила, и их туда водила – кормила. Не назовешь мою жизнь легкой… Николай умер в 71 год – 51 год мы вместе прожили.

— Сейчас все спокойно, все есть, да болит все – не надо ничего. Внучка меня все просит: «Бабушка, милая, только не умирай!» А я болею… Это лето все по врачам проходила. Люба, дочь моя, со мной живет, ангел мой хранитель, все по больницам со мной.  Уколы колоть больно… Расхочешь тут жить.

— Если бы я могла все вернуть, я бы не послушала ни отца, ни мать. Своей бы жизнью жила, замуж бы не вышла.  И вы никого не слушайте, только сердце. Меня сейчас церковь спасает и иконы мои. Молюсь богу, доживаю потихоньку.