Живут же люди

ДГ бродит по Самаре, захаживает в её бедные дворики, где чернеет последний виноград сезона, шуршит листьями и разговаривает с обитателями исторических развалин, у которых всегда что-то происходит. Читайте об этом в новой рубрике «Живут же люди» прямо сейчас.

Дом по улице Алексея Толстого, 30, она же Обороны, она же – Казанская, она же – Большая, считается чуть не самым красивым в городе. Он и вправду прекрасен (был) – необычная для местной архитектуры неоготика, узкие сводчатые окна, башенки царапают низкое небо, знаменитая майолика тускло блестит. Сейчас особняк, подаренный в начале прошлого века купцом Субботиным дочери на свадьбу, выглядит очень плохо, и о том, как с него поочередно падают балконы и сыплется драгоценная плитка, сказано-написано очень много.

Сейчас о другом. В этой истории есть всё: и самодельная бомба, и сбежавший жених, и большая черная собака, и поруганное свадебное платье, и преследование соперницы, и следственные действия на фоне памятника архитектуры федерального, между прочим, значения.

Несколько прекрасных лет я проживала в соседнем доме, который не был никаким памятником, зато имел закрытый двор, где гуляли дети на вольном выпасе. Мимо особняка Субботиной-Мартинсона мы ходили каждый день по нескольку раз, в школу-из школы, за хлебом-за молоком, на набережную и просто так.

В одну ноябрьскую среду квартал оцепила полиция, я не смогла выйти на улицу, а выйти было необходимо, потому что среда являлась присутственным днем, меня ждала работа, и коллеги наверняка уже враждебно косились на часы.

Дорогу мне заступил толстый красивый полицейский с объявлением о террористической угрозе.

«Что случилось, — пропищала я от испуга, — какая угроза».

Но полицейский ничего объяснять не стал, а стал махать руками под полностью уничтоженным (без всякого терроризма) балконом, когда-то великолепным. На работу я опоздала на два с лишним часа, и когда проходила мимо особняка, то вся полиция уже уехала сторожить правопорядок в другие районы города, а вместо них осталась худая пожилая женщина, вытирающая слезы рукавом клетчатого пальто.

Худая женщина плакала, я неловко сунула ей пару бумажных салфеток – ну, чтобы она уж не рукавом-то. Мы остановились у странной чугунной штуковины, оплетающей южный торец особняка. С одной стороны у штуки была выкована роза. Возможно, когда-то тут парковали коней. Я задрала голову, одновременно зажегся свет в одиноком стройном окне формы кокошника.

«Спасибо вам, — горячо сказала женщина, — вот ведь стыд-то какой, какой кошмар. Это ведь из-за дочки моей вся полиция и трам-тарарам».

Она говорила, и слова «попытка теракта», «воровство», «хулиганские действия» странно звучали из её уст. Я напряглась и вспомнила мамину дочку — когда пять лет подряд ходишь в одни и те же магазины с соседями, довольно скоро учишься соседей опознавать. Дочка была высокой, стройной, уверенной в себе девушкой с длинными ногами и волосами до середины спины. Её звали нежно — Юлия.

Жили они в части особняка, которую я всегда считала пристроем более позднего времени, но Юля и её мама уверили меня, что это тоже оригинальные комнаты, смотри, говорили, какие окна, какие потолки. Вход у них был отдельный, они говорили по-питерски: парадное. Подъезд и вправду выглядел парадно: на каждом этаже по два узких окна, каменная лестница со стертыми ступенями, лабиринт коридоров, хаотично расположенные входные двери. Помню невероятное количество пустых трехлитровых банок, безымынной инсталляцией выставленные в одном из коридорных тупиков.

Квартира их была большой, бывшей коммуналкой, разделенной на две неравные доли.

Занимали меньшую, из двух спален и невероятных размеров кухни, где в память о коммунальном прошлом стояли сразу две газовые плиты. Громадные, в два человеческих роста окна смотрели бы на Волгу, если бы между Волгой и Юлиными окнами не выстроили ещё черт-те чего.

С соседями они не дружили, и была рассказана даже история о подмене пищевой соды на каустическую с целью нанести вред здоровью. Юля называла соседскую семью «гопники», а они их звали «мадамы». Гопников было человек семь, включая детей и нескольких котов. Юлина соседка с северного торца выращивала картошку и кабачки.

Я встретила Юлию через примерно неделю после полицейского оцепления. В районе отключили электричество, и жители ближайших домов собрались прямо на проезжей части, чтобы поделиться соображениями. Террористка Юлия стояла, по-купечески кутаясь в просторную шаль. За её спиной краснела табличка, что осторожно, идет обрушение фасада. В палисаде мерз американский клен.

«У нас еще и отопления нет,  — сказала она. – Включили на плите все конфорки, вот тебе и свет, вот тебе и тепло. Пойдемте пить чай, что ли. Тут и без нас разберутся».

Мы немедленно поднялись на её этаж, цепляясь за витые перила, тут нашлись свечи. И чай. Юлия выпустила из платка свои выдающиеся волосы и заговорила.

«Когда происходит что-то странное, страшное, новое, изменяет жизнь и просто бьёт по голове, ты вначале немного тормозишь и отнекиваешься: нет, этого со мной не может быть! Это не я, это не то, сейчас развеется морок, исчезнет кошмар, и всё вернется на свои места. Но морок плотно утвердился, и наступает утро, и ты продолжаешь существовать для чего-то», — говорит Юлия.

Она готовилась к свадьбе. После свадьбы она должна была отправляться с молодым мужем прямиком из голубого особняка далеко на север, на северо-восток, если точно, где молодому мужу предстояло нести службу в летных войсках.

Свадьба планировалась скромная, буквально пара-тройка друзей, родители, цыпленок в апельсинах, сырное ассорти, шампанское и фруктовый пирог.

«В нашем случае, — говорит Юлия, — не было вообще никакого смысла в пышном празднестве, потому что мы и так почти два года жили вместе, жениться потребовалась для переезда в военный городок, куда посторонних не пускают».

На платье решила не экономить. Поехала в Москву, перемерила платьев штук тридцать, остановилась на совсем простом, но элегантном — с рукавами, расширяющимися книзу, и сотней пуговиц на спине. Продавщица выставила бутылку шампанского, вот такие там нравы, в этом свадебном салоне, столица и все дела.

Юлия мечтала приехать домой и воссоединиться со своим военнообязанным женихом. Он должен был стоять на перроне, предположительно с охапкой роз, а также с домашним питомцем – двухлетней сукой ризеншнауцера по кличке Барби.

Щенок получил имя Барби в шутку – очень уж он был страшен со своей черной лохматой мордой. Юлия таскала Барби на все собачьи курсы города, они прошли три ступени общего курса дрессировки, и вышли на уровень продвинутых собак. Юлия любила Барби, любила жениха, жизнь обещала всё самое хорошее и лучшее в ближайшее время.

Однако жених Юлию не встретил, на звонки не отвечал; когда Юлия с платьем наперевес выбиралась из такси, она пылала гневом.

«Что это еще за подстава», — думала Юлия, нервно рассчитываясь с таксистом. Хлопнула дверцей. Прошагала к парадному.

У дверей стоял Юлин жених. У его ног топталась Барби на поводке. Приветливо залаяла.

«Ты чего! – закричала Юлия, — я перенервничала! Не встретил меня! Смотри, какое платье!»

Жених вел себя странно. Молчал.

Потом сказал: «Это всё».

Юлия прямо не поняла, что означает эта фраза. Что всё-то? Всё, прошла осень, наступила зима? Всё, старая куртка отслужила своё и нужна новая?

«Нет», — сказал жених и пояснил, что они теперь с Юлией – чужие люди, и Барби ей – чужая собака, и что он уходит.

«Я уезжала всего на неделю, — сказала Юлия. – Мы стали чужими за неделю?»

«А только так и бывает», — сказал жених.

Дальше начался кошмар. Жених вернулся вечером, спустил с антресоли один большой чемодан и второй большой чемодан. Прицепил Барби к поводку.

«Это оказалось особенно сложным, — говорит Юлия, — вот если бы у нас был ребенок, я бы все равно осталась его матерью, а хозяйкой собаке — не осталась».

Четыре недели спустя после исхода жениха у Юлии должна была состояться свадьба. Она ничего не отменила. Гости со стороны невесты пришли в полном составе. Своих гостей жених предупредил. В том самом платье, с обтянутыми шелком пуговицами и расширенными книзу рукавами, Юлия сидела во главе нарядного стола. Подарки не принимала. Каждому по отдельности рассказывала про Барби. Как скучает по ней.

На следующий день она впервые пыталась украсть собаку. Они были записаны на продвинутый дрессировочный курс по нормативу IPO-III, и следовало приступать к занятиям.

«Это был своего рода поворотный момент, — говорит Юлия. – Я ему позвонила и спокойно сказала, что Барби нужно вести на тренировку, и что я приеду и возьму её. А он сразу закричал, чтобы я отстала от него, отстала, и что он сам, слава богу, разберется, что ему делать с собственной собакой».

«И я никак не могла выпустить трубку из рук, — говорит Юлия, — всё сидела и сидела, зажав её в кулаке, как боевую гранату, когда выдернул чеку, а метнуть сил нет, и вот проходит восемь секунд».

«Но я именно тогда поняла, — говорит Юлия, — что всё-таки метну».

Утром она выходила в шесть, занимала позиции близ нового дома жениха. Караулила, когда во двор выйдет Барби. На третий день слежки жених прямо через места для парковки автомобилей направился к Юлии, яростно что-то выкрикивая. Юлия отключилась и включилась обратно только на словах: вызову полицию.

«А я тебя убью! – заорала Юлия в ответ. – Убью!»

К тому времени Юлия была осведомлена, что её жених не томится в одиночестве, но активно разделяет его с коллегой из вольнонаемных. Это была не молодая девушка, но зрелая дама, старше жениха на несколько лет. Главный бухгалтер.

Она очень хотела разобраться, почему главный бухгалтер подходит жениху, а она – нет.  Решила познакомиться с бухгалтером и нормального поговорить. Стала за бухгалтером наблюдать, к примеру, выяснила, что каждую вторую субботу та ходит с подругами обедать в один из ресторанов. Юлия надела уместный в любой ситуации пиджак из твида, узкие джинсы и высокие сапоги. Подождав, пока дамам принесут салат (цезарь с курицей для бухгалтера и капрезе для её обеих подруг), Юлия, широко улыбаясь, подошла к столику и сказала: «А вот и я, тру-ля-ля».

Бухгалтер испуганно вскочила, одна из подруг тоже, и будто бы прикрыла бухгалтера собой.

«Наверное, он рассказал ей про меня, что типа рехнулась, — говорит Юлия. – А я ничего такого не сделала, а если пара бокалов с вином упала и разбилась, так это случайно, и нечего им было так визжать».

Со временем она превратила это в своего рода спорт — выслеживание жениха с бухгалтером. Не вылезала со страницы бухгалтера в соцсети, и всегда могла сказать, куда та отправится в тот или иной вечер.

«Это было до смешного просто, — говорит Юлия. — И так можно было прожить еще один день. И еще один день. Когда у тебя есть цель».

Так Юлия прожила год. Она была абсолютно в курсе всех дел жениха и его бухгалтера. Знала, например, почему у жениха до сих пор откладывается перевод в северо-восточный город, или что он в четверг записан к стоматологу. Знала, что бухгалтер купила новое платье и выглядит в нем, как корова.

Однажды она подкатила к женихову подъезду на такси, дождалась утреннего выхода, выскочила и вырвала из рук жениха поводок. За Барби к вечеру подъехал жених с участковым инспектором полиции. Жених сказал, что с него довольно. Что он составил исковое заявление, оплатил государственную пошлину и подал в суд. Он сказал, что обвиняет Юлию в угрозах его жизни и здоровью, нарушении общественного порядка и попытке воровства. Забрал Барби.

Юлия вышла на просторы кухни. Насыпала в тазик горсть аммиачной селитры, с давних времен хранящейся для садово-дачных работ. На следующее утро дымовая бомба была готова.

В общем, всё удалось. Дождавшись, когда бухгалтер подойдет к своему автомобилю и достанет из кармана ключ, Юлия подожгла газету, частично помещенную в стеклянную бутылку из-под пива, и швырнула бухгалтеру под ноги. Сама место событий покинула.

Бутылка, ударившись, разорвалась на месте, подпрыгнув на метр, одновременно исторгая густой черный дым. Бухгалтер упала на асфальт и прикрыла затылок руками, откуда-то мозг вынимает эти сведения в критической ситуации. Через некоторое время полиция как раз и оцепила наш квартал, где в красивейшем особняке отсиживалась бывалая террористка Юлия.

«Если бы он отдал мне собаку, — говорит Юлия, — наверное, было бы по-другому».

Я промолчала и не сказала глупостей в духе «а почему бы тебе не завести себе хорошенького щенка».

Был суд. Здание Самарского районного суда тоже старинное, а в областном суде напротив вообще выступал Ленин. Он же помощником адвоката служил малое время. Вот и выступал. У Юлии тоже был адвокат (не Ленин), и приговор вышел сравнительно мягким – статья 223.1 «Незаконное изготовление взрывчатых веществ, незаконные изготовление, переделка или ремонт взрывных устройств» предполагает наказание «лишением свободы на срок от трех до шести лет со штрафом в размере от ста тысяч до двухсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного года до двух лет».

Юлин хороший адвокат добился для нее условного срока и штрафа в сто тысяч. Тоже, конечно, не сахар, но всё лучше, чем срок от пяти до восьми лет, это если деяния совершает группа лиц по предварительному сговору.

Спустя десять лет и списанную судимость мы встречаемся у бывшего Юлиного и бывшего Субботиной-Мартинсон дома. За десять лет выкрошилось еще больше кирпича и погибло плиток, и совсем разрушилась узкая арка, и рухнула часть северной стены, зато во внутреннем дворике открылось модное место «Black.Квесты в Самаре». Желто-красные листья под ногами. Желтая газовая труба над головой. По приставной лестнице карабкается рабочий с ворохом крепежа. Будет вешать кондиционер. Юлия здесь больше не живет. После смерти мамы она продала свои комнаты и купила скрипящую от новизны квартиру в новом микрорайоне «Волгарь». От памятников архитектуры она устала. Замуж больше не выходила. Бомб не делала.

«Всё хорошо, всё прошло», — улыбается она, поднимая взгляд на каменную женскую головку на фасаде; говорят, это первая владелица особняка, сама Субботина, говорят, что архитектор Квятковский её увековечил, потому что был влюблен. Болтают, наверное.

Текст: Наталья Фомина

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»