ПЬЯНИЦЫ И ПРАВДОИСКАТЕЛИ В НЬЮ-ВАСЮКАХ

Историк Михаил Ицкович изучил выпуски газеты «Коммуна» столетней давности и выяснил, какова была информационная повестка Самары в июне 1920 года.

Отставка месяца

На политическом небосклоне Самары в июне 1920 года наблюдается смена светил: первый «красный губернатор» Алексей Галактионов распоряжением ЦК РКП(б) переброшен на работу в Ставрополь, новым главой региона с подачи большевистского губкома избран Владимир Сокольский – бывший (до января 1919 года) меньшевик, руководивший ранее сферой народного образования. 27 июня «Коммуна» публикует «Прощальный привет» Галактионова: «Уезжая из Самары, шлю свой прощальный привет рабочим Самарского Трубочного завода и в особенности электрической мастерской, из семьи которой я вышел на поле общественной работы».

До революции Галактионов был слесарем в этой мастерской, вёл там большевистскую агитацию и заведовал так называемой «репрессивной кассой» – сбором денег в помощь рабочим, преследуемым заводской администрацией. Теперь, на прощание, он желает всему самарскому пролетариату, «победив последнего капиталистического врага – Польшу – и уничтожив разруху, выйти на широкую дорогу свободной, здоровой, истинно-человеческой жизни».

Как и у любого руководителя, у Галактионова за время его правления наверняка накопилось определённое количество недоброжелателей. И момент его отставки они используют для того, чтобы скомпрометировать бывшего предгубисполкома накануне его отъезда из города. По городу разносятся слухи, что Галактионов «пьянствует, играет в карты, катается на извозчиках, даёт крупные суммы “на чай”», видимо, таким образом отмечая своё расставание с Самарой.

Дело принимает настолько серьёзный оборот, что спустя два дня после публикации своего прощального привета Галактионов вынужден обратиться в «Коммуну» с опровержением: дескать, все эти слухи – «злостный вымысел, распространяемый с явно провокационной целью». Алексей Петрович уверяет, что всех пороков, которые ему приписывает молва, он совершенно чужд. А за грехи своих однофамильцев, «которых в Самаре и губернии насчитывается на различных должностях около пяти человек», он ответственности нести не может.

Пьяная советская власть

Кроме пяти однофамильцев Галактионова, в Самаре и губернии достаточно и других советских служащих сомнительного поведения. Вот в селе Малая Глушица, например, зампредседателя ревкома Щеглов и военный комиссар Клименко «пьют беспросыпно» самогон, так, что «ещё ни разу Малая Глушица не видела трезвыми эту ‘’советскую власть”» (16 июня). У старшего милиционера того же села Гаврилы Нефёдова «запой тянется с той поры, как он вступил на этот ответственный пост». Помимо алкоголизма, заболел милиционер и другим недугом – коррупцией: берёт взятки деньгами, маслом, яйцами, мясом, а охотнее всего, конечно, самогоном.

В Самаре сотрудники правоохранительных органов тоже любят весёлую жизнь. Один из них, служащий угрозыска, вздумал с размахом отметить свою свадьбу, напоив гостей и музыкантов спиртом. Спирт оказался отравленным, в результате восемь человек отправились на тот свет, а остальные, включая виновника торжества, – в больницу (8 июня).

«Видали мы голых женщин!»

Не отстают в этом чемпионате по чиновничьей бесшабашности и работники комиссариата продовольствия. В Сергиевске райпродкомиссар Куклин без предупреждения входит в квартиру председателя профсоюза Романова, жена которого неодета, и на её замечание отвечает: «Что же, видали мы голых женщин!» (13 июня). Затем Куклин, вопреки декрету Совнаркома, реквизирует у семьи письменный стол, он же обеденный, и в ответ на возражения рычит, грозно топнув ногой: «Молчать, не твоё дело!».

А в Абдулино райпродкомиссар Фёдоров со своей семьёй и «чиновниками особых поручений» занял «прекрасный благоустроенный хутор», предназначавшийся для больных детей (27 июня). Помимо чиновников, он прикрепил к себе лучших служебных рысаков и дойных коров. Местные спекулянты рассуждают: «Если комиссары творят себе рай, то и нам бог велел», называют Фёдорова «нашим губернатором» и хвалят его за то, что тот «сам живёт и другим жить даёт».

Учителя против детей

Не только шальные комиссары, но и учителя, оказывается, могут с полным безразличием относиться к охране здоровья детей. Вопиющий случай на эту тему из посёлка Троцк (бывший Иващенково, нынешний Чапаевск) описывается в «Коммуне» от 17 июня. Там рассказывается, как местные работницы-активистки с химического завода Ушкова, он же Берсол, решили устроить воскресник для приведения в порядок детского дома (имелся в виду детский сад) для детей заводчан – ведь «завод вырабатывает кислоты, и пребывание детей на нём ведёт к гибели нашего юного поколения». Предназначенный для детей дом расположен в селе Покровка, где в 1980-х годах будет построен, а затем законсервирован из-за протестов жителей Чапаевска первый в СССР завод по уничтожению химического оружия.

Прибыв в Покровку, активистки встречают недружелюбный приём со стороны «толпы крестьян с учительством и членами исполкома»: фруктовый сад вокруг дома принадлежит учителям, и они не хотят его отдавать. Невзирая на протесты, работницы пытаются начать ремонт дома, но крестьяне по наущению учителей подъезжают на телегах и увозят от дома все строительные материалы. Работницам ничего не остаётся, кроме как высказать посредством газеты своё возмущение жителям и властям села «за их бесчеловечное отношение к гибнущим детям на кислотном заводе».

В этой драматической новости обращает на себя внимание то, что Троцк именуется «местечком». Причём на тот момент это было официальное наименование данного населённого пункта. Остаётся лишь гадать, было ли связано использование такого термина – для наших краёв нехарактерного, но зато типичного для «черты еврейской оседлости» – с национальностью Лейбы Давидовича Бронштейна, чьё имя тогда носил нынешний Чапаевск.

С крестом против панов

Пока в маленьком мире происходят все эти безобразия, в большом мире идёт советско-польская война, которая по-прежнему определяет политическую повестку Самары и всей России. 27 июня у клуба коммунистов (Куйбышева, 92) происходит торжественное вручение знамени 1-му Самарскому добровольческому батальону, который отправляется на Западный фронт. Спустя два дня «Коммуна» живописует, как под звуки Интернационала председатель губисполкома Сокольский вручает знамя старейшему из добровольцев, 65-летнему старику Малохлибову, напутствуя его нести это знамя «вперёд к победе над мировыми хищниками». Тот в ответ «пробует сказать речь, но от волнения много говорить не может. «Умру, а этого знамени не отдам», – заявляет Малохлибов под крики «Ура!».

Из номера в номер «Коммуна» продолжает пропагандировать сплочение самых широких слоёв населения в борьбе с панской Польшей. Даже духовенству находится место в новом альянсе: 17 июня публикуется заметка из Смоленска под названием «Попы и Красная Армия». В ней сообщается, что угнетение поляками духовенства других национальностей вызвало в среде православных священнослужителей симпатии к большевикам – вплоть до того, что священники «выходят с распростёртыми объятьями и крестом навстречу Красной Армии». Целый ряд газетных материалов посвящён разрушению Киева отступающими польскими войсками, причём «Коммуна» особо подчёркивает варварство противника по отношению к Владимирскому собору, «ценному памятнику искусства».

Контрапункт науки и религии

Среди легально существующих в Самаре 1920 года общественных организаций есть и отделение Русского студенческого христианского движения. Эта структура удостаивается критической статьи в «Коммуне» 11 июня, подписанной студентом рабфака Петром Положенцевым. По его данным, в Самаре активистами движения числятся 34 человека, однако некоторые из них студентами не являются, в том числе и их лидер – Владимир Марцинковский, профессор кафедры этики Самарского университета. К тому времени за плечами этого человека было уже 16 лет деятельности в РСХД, общение с американскими партнёрами своей организации (YMKA, Молодёжная христианская ассоциация), организация воскресных школ для беспризорников в Самаре, где Марцинковский играл детям на скрипке и читал им Евангелие, и богатый опыт участия в дискуссиях на религиозные темы в Москве, в том числе и против такого опытного полемиста, как народный комиссар просвещения Анатолий Луначарский.

Положенцев с раздражением пишет, что лекции, которые Марцинковский проводит в Самарском университете, привлекают внимание «тёмной массы базарных баб, всех мастей спекулянтов, бывших домовладельцев, попов и т.п., составляющих сплочённое ядро на этих лекциях». Он разоблачает «шулерские приёмы» Марцинковского, в частности, использование им в качестве одного из аргументов «за религию» ссылки на Ленина, который, хоть и «заведомый атеист», якобы признался на съезде работников водного транспорта, что верит в бога (Ленин в этой речи употребил в образном смысле выражение «сам бог велел»). Согласно воспоминаниям Марцинковского, на самом деле он привёл цитату из другого ленинского выступления: «Без бога мы как-нибудь обойдёмся», подчеркнув, что без бога жизнь идёт именно «как-нибудь».

Вообще Марцинковский старался не противопоставлять себя большевикам. Когда Самарская ЧК в 1919 году задержала его после одной из лекций, он объяснил, что выступал не против власти, а против атеизма, считая его вредным для самих социалистических идей, и после этого объяснения был отпущен. Всё же в Советской России Владимир Филимонович, как можно догадаться, не прижился. После кратковременного заключения в тюрьме он в 1923 году был выслан за границу. За время ареста Марцинковский успел выучить иврит от своих сокамерников, еврейских спекулянтов, впоследствии переехал на жительство в Палестину и пропагандировал дружбу между христианами и иудеями. По воспоминаниям друзей, для него, похороненного в 1971 году на кладбище города Хайфы, Россия всегда оставалась «первой любовью, мечтой и молитвой».

Его непримиримый критик Положенцев, уверенный в безоговорочном превосходстве науки над религией, не случайно взял к своей статье эпиграф немецкого естествоиспытателя Эрнста Геккеля: «Когда наука делает шаг вперёд, то бог отступает два шага назад». Выходец из крестьянской семьи, с 11 лет отданный в Самару «в люди», Положенцев поставит себе целью двинуть науку вперёд. После рабфака Пётр Артемьевич станет профессором-биологом, будет работать в Бузулукском бору и других заповедниках Советского Союза, занимаясь охраной природы и параллельно преподаванием в высшей школе. Ордена, медали, звание заслуженного деятеля науки РСФСР – и долгая жизнь, как и у Марцинковского.

Открытие месяца

Главная культурная новость Самары июня 1920 года – открытие Дома Печати. Речь не о ныне заброшенном здании крупнейшей региональной типографии на проспекте Карла Маркса (оно появилось на карте города в 1964 году), а о культурном центре самарской литературной общественности. Дом Печати 1.0. располагался на углу Саратовской (Фрунзе) и Красноармейской, в здании СамРОСТА – Самарского отделения Российского телеграфного агентства, на месте которого спустя десять лет возник конструктивистский Радиодом.

Инициатор проекта Дома Печати – заведующий СамРОСТА Пётр Воеводин. Именно он, как мы узнаём из номера «Коммуны» 18 июня, первым выступает на открытии нового просветительного учреждения 13 июня 1920 года. Новый глава губернии В.Д. Сокольский в приветственном слове с гордостью отмечает, что  «Самара не бедна литературными силами, и имена многих самарских писателей и поэтов известны уже по всей России». Вторя ему, представитель Пролеткульта Виноградов смело увязывает культуру с геополитикой и пророчит Самаре великое культурное будущее уже в ближайшие годы, в силу того положения, которое наш город занимает «на великом Московском пути из Европы в Индию через Туркестан». При всём уважении к самарской литературе, в этом месте невольно вспоминается пафосная речь Остапа Бендера о межпланетном шахматном турнире в Нью-Васюках…

В общем, наконец-то, после двух с половиной лет Советской власти, сбывается «заветная мечта работников пера» о своём культурном центре, – восторженно пишет ещё один участник открытия Дома Печати, автор «Коммуны» и член губкома партии Л. Ярковский в номере газеты от 15 июня.  Оценивая значение этого события, он использует популярную во время Гражданской войны терминологию: «Подобно тому, как Красная Армия путём неустанной работы над нею из партизанских отдельных отрядов соединилась в мощную защитницу октябрьских завоеваний, подобно этому и работники искусства должны много поработать над созданием Красной армии духа». Дом Печати открывает свои двери для работников не только пера, но и резца, кисти, музыки, и Ярковский в перспективе видит его кузницей нового искусства и «боевым штабом революционеров Мысли», где «интеллектуальные силы пролетариата Поволжья» будут развиваться путём собраний, диспутов, лекций и «беспристрастной товарищеской критики».

Литература шатает скрепы

Жизнь в только что открывшемся Доме Печати действительно бьёт ключом. Ради того, чтобы прочесть там свои новые произведения, в Самару прибывает (по сообщению «Коммуны» от 16 июня) один из тех самых прославившихся на всю страну местных литераторов – Скиталец, он же Степан Гаврилович Петров, друг Максима Горького, крестьянский поэт и писатель из села Обшаровка. Между прочим, это он в начале ХХ века познакомил Москву с волжским хитом «Из-за острова на стрежень» в своём исполнении на гуслях, положив начало бешеной всероссийской популярности этой песни.

20 июня в Доме Печати другой корифей местной литературы, Александр Неверов, читает свою пьесу «Бабы», совсем недавно получившую престижную премию московского Госиздата. «Коммуна», рассказывая об этом 26 июня, сообщает, что «сюжет пьесы не нов: снохачество в деревне». Снохачество, то есть сожительство главы семьи с женой своего сына, действительно было на селе одной из духовных скреп традиционной семьи. Тематика произведения Неверова – «”бабья доля”, мужское засилье в деревне, все язвы деревенской жизни (сифилис, знахарство, изуверство)», словом, «быт деревни во всей его ужасающей реальности».

Собравшиеся на обсуждение пьесы драматурги, литераторы и работники печати критикуют пьесу «со стороны её драматических достоинств»: она растянута и не стройна, впрочем, это не такой уж страшный грех, поскольку он характерен вообще для всей русской драмы в сравнении с классической западноевропейской. Язык пьесы большинство комментаторов хвалят: он «красочен, богат, это подлинный язык деревни… В пьесе нет ни одного фальшивого слова, ни одной зря произнесённой фразы».

А вот по вопросу целевой аудитории пьесы мнения разделились. Одни полагают, что крестьянину и так отлично известна «грязь и мерзость его жизни», лучше показать ему на театральных подмостках что-то возвышенное. Другие, напротив, считают, что «Бабы» сельским жителям полезны, потому что без нарочитой тенденциозности это произведение побуждает прийти к мысли: «Плохо же мы живём, нужно жить лучше». Третьи же считают, что пьеса будет интересна не только крестьянину, но и пролетарию, и интеллигенту.

Бертран Рассел в Самаре

Между тем, в июне 1920 года наши Нью-Васюки воистину обретают международное значение: сюда приезжает делегация из Туманного Альбиона, в составе которой – представители британских профсоюзов и Независимой Рабочей партии, левой фракции в рядах лейбористов. Делегация была направлена этой партией в рамках кампании «Руки прочь от России!» (против вмешательства Британии в «русские дела» и помощи польскому правительству Пилсудского), а также для того, чтобы решить для себя вопрос, стоит ли присоединяться к Коммунистическому Интернационалу. После Петрограда и Москвы англичане поехали по городам Поволжья, в том числе посетив и Самару.

3 июня «Коммуна» публикует подробнейший отчёт об их пребывании в нашем городе. Делегаты осматривают мельницы Башкирова и Соколова, элеватор, школьный детский городок на 7-й просеке. В театре Карла Маркса (нынешняя Филармония) в честь английских гостей проходит торжественное заседание губернского съезда Советов, городского Совета, фабзавкомов и профсоюзов. От детских колоний с трогательной речью выступает 12-летний паренёк: он передаёт детям английских пролетариев привет от детей русских пролетариев и обличает «западноевропейских империалистов» за установленную ими блокаду Советской России, «благодаря которой мы очутились без медикаментов».

Англичане, со своей стороны, заверяют самарцев, что будут бороться против своего родного империализма и за социалистическую революцию у себя на родине по примеру русских братьев по классу. В интервью «Коммуне» они не скупятся на похвалу: «Несмотря на блокаду, голод, общие неурядицы, Советская Республика сделала гораздо больше, чем мы предполагали». Были ли их положительные отзывы искренними, или это формальная дань гостеприимству? По возвращении англичан домой все они твёрдо высказались за противодействие британской военной помощи Польше, а вот их мнения по поводу увиденного в РСФСР разделились.

Одни с энтузиазмом писали на страницах лейбористской прессы о Советской России как о новой цивилизации, где рабочий класс посредством профсоюзов участвует в управлении страной, другие – о подавлении политических свобод, однопартийной диктатуре и выхолащивании рабочего контроля над производством. При этом делегаты, по их словам, во время поездки могли видеть всё, что хотели, и свободно общались с политиками из социалистических партий, оппозиционных большевикам (представитель самарских меньшевиков, кстати, тоже выступал в театре Карла Маркса). Так или иначе, никто из лидеров НРП, побывавших в Самаре, в итоге не стал коммунистом, в отличие от части рядового актива этой партии.

Среди множества фамилий членов той делегации в репортаже «Коммуны» не упомянут самый знаменитый из них – лорд Бертран Рассел, философ и математик, впоследствии лауреат Нобелевской премии по литературе и один из самых влиятельных интеллектуалов Запада в ХХ веке.

В 1918 году он сидел за пацифизм в британской тюрьме, в конце 1940-х выступал за превентивный ядерный удар по СССР и получил орден от короля Георга VI, а на склоне лет снова стал борцом за мир. В своей книге, написанной по итогам поездки в Россию, Рассел, сочувствуя целям большевиков, считал их методы неприемлемыми для достижения этих целей, а создаваемый ими строй, по его мнению, был ещё хуже, чем капитализм. В то же время для такой отсталой страны, как Россия, он признавал большевистский режим, возрождающий методы Петра Великого, «необходимым и даже полезным».

Страшнее сибирской язвы

Среди прочих упрёков большевикам Рассел указывал, что созданная ими политическая система «неприятно напоминает прежнее царское правительство». В числе прочих элементов из наследия прошлого укоренилась в советской действительности «поганая волокита» (Ленин), свойственная бюрократическому аппарату. Яркий пример – письмо читателя в «Коммуну» от 30 июня, посвящённое «барышням советских учреждений», которых автор письма характеризует как «язву не менее страшную, чем сибирская»: «Когда мне приходится обращаться к барышне за справкой, за ведомостью, меня охватывает тупое отчаяние. Я знаю, что справки я не получу, ведомость не отыщется и что мне придётся два или три дня ходить от стола к столу, прежде чем дело, простое, как нуль, будет сделано».

Наверняка каждый, кто имел дело с государственными учреждениями, и в наши дни испытывает дежавю, читая эти строки. Автор письма в «Коммуну» к подобному поведению госслужащих уже привык – он возмущается случаем, вопиющим даже на таком фоне: одна из «барышень» прямо заявила ему, что над его вопросом нужно думать, а она этого делать не хочет.

Что ж, по крайней мере, честно. Меняются политические режимы, а типаж волокитчика в госучреждениях остаётся неизменным. Остаётся лишь надеяться на технический прогресс и цифровизацию.

---

Текст: Михаил Ицкович

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook