ГАВРИКИ ПОД ПЯТЬДЕСЯТ

Много лет назад группа “Гаврош” была надеждой куйбышевского рока. Несбывшейся, впрочем. И двадцать лет про них почти ничего не было слышно. Потом среди стареющих рокеров поползли слухи, мол, “Гавроши” собрались старым составом и репетируют. Почти старым составом. Почти старые песни.

Потом было выступление на “Метафесте”, за которое было не просто «не стыдно», а даже гордость распирала от того, что знаешь этих парней уже четверть века. Да, как раз четверть века. Впрочем, уже больше. В 1989 году я впервые пришёл в клуб КуИСИ “Творчество”, где была (и есть!) штаб-квартира “Гавроша”.

Там же и те же. Эдик Ахметшин, артистичный, но слегка переигрывающий, знающий об этом и поэтому ироничный к себе. Шура Ромоданов — русский рыжий красавец, хитрец с заметным внутренним свечением. Женя Жевлаков — спокойный, добрый и уверенно-сомневающийся во всём. Всё ещё старается сыграть поезд и быть блюзменом. Теперь к ним добавился и Андрей. Гений из Новокуйбышевска, который не только заставил гавриков наконец-то научиться играть, но и влил им свежего саунда. Он скромно присутствует молча, и его роль велика. Эдик и Шура дурачатся, как будто и не было этих лет и гаврикам совсем не 50. Разговор бесконечный, но крутится вокруг того, что было и как не стало. И что все-таки в нас изменилось/осталось неизменным?

Шура: Когда люди смотрели, из тех лет, «что-то вот вам сейчас не хватает», и они поняли, что очень злые лица у всех были…

Эдик: Да, нет, Сань, злые-то не были! Ни ты, ни Женя. Тогда было то, что было тогда. Ну а сейчас у нас благодаря Андрею пришла идея — сделать некий рестайлинг вещей. Потому что мы поняли, что делать. Точнее, даже не то, что мы поняли… это с подачи Андрея, он послушал все эти наши старые вещи и, как музыкант, говорит: «Парни, у вас тут всё хорошо, конечно, но как-то это непрофессионально с точки музыкантов вообще. А музыканты — это те, кто имеет отношение к музыке!» А мы говорим, что мы-то не имели отношения к музыке! Мы вот делали группу, слагали… У нас были на тот момент какие-то такие фишки, которые были просто там заложены, в самой вот этой сути “Гавроша”. Поэтому мы решили саму вот эту суть, как бы ядро это оставить, но подать его таким образом, чтобы люди, которые в основном на это будут смотреть в первый раз, это восприняли.

Потому что, когда в свое время ты растёшь со своей публикой, она вот как-то вместе с тобой поднимается, смотрит на первые твои шаги — это одно. Потом она начинает понимать какие то фишки. Ты знаешь, как юмор какой-то, в своей среде. Кто-то там слово скажет, и все так начинают угорать, стоит где-то оказаться, кто-то что-то говорит — и ты понимаешь, что тебе непонятно, с чего люди-то угорают? Так и здесь. Как бы мы растили с собой свою аудиторию, и потом всё это растворилось. И мы подумали, ну, хорошо, мы сейчас это всё покажем, придут наши старички, они сядут, конечно, и скажут: «ох, хорошо», но с позиции : «Эх, смотри-ка, они ещё что-то могут, надо же… Удивительно!» А другие люди, ну, наши дети, они уже не то, чтобы даже не поймут, но им это будет как-то пофиг.

Я вот слушаю песни, на которых я вырос когда-то, вот эти «Воскресенье — радостный день». И я, с одной стороны, понимаю, что они во мне, как в человеке, тоже немножко прикоснувшемся к той эпохе, и они вызывают такую легкую ностальжи. Ты знаешь, как старая фотография, на которую смотришь и ты видишь: она такая черно-белая, ты изучаешь ее, дедушка твой с усами, как у тебя, бабушка в кокошнике, тебе вот это приятно… Понятно, что это же можно воссоздать сегодня, специально загримироваться, звук такой сделать ПОД ТО, но, скажем так, в нашей ситуации мы решили, что нам нужно, наоборот, идею ТУ взять, как я говорю, ядро, и обработать его так, чтобы на сегодняшний день при сегодняшнем понимании всей этой музыкальной индустрии звука нормально воспринималось людьми, которые на это будут смотреть первый раз.

 — Слушайте, ну, а реально, люди-то как бы все опытные, чего вы сейчас хотите добиться? Есть у вас представление? Ну, там выпустить альбом, съездить в тур… И что потом? Есть какой то горизонт? Потому что, ну вот, вышли на сцену. Всё, играете. Сумели. Дальше что?

Шура: У нас вообще всеёначалось с идеи отметить тридцатилетие, нормально так. Чтоб лазерное шоу, чтоб человек 40 на сцене было, танцоры там, скрипачи.

 — Правильная идея, конечно!

Эдик: Мы были на дне рождения, в этом, как этот клуб называется?

Шура: Рядом с «Богемией», на третьем этаже.

 — «Берлускони»?

Шура: Да-да!

Эдик: Все собрались там, совершенно нейтральная, обычная ситуация, разные люди с разных миров, ну и вот, пошла программа, вышла девушка и начала показывать попинг.

 — Тверк?

Шура: Да, да да! Ну, эти десять американок записали клип, синхронно задницами трясут в разных позах, вот она вышла и станцевала то же самое!

Эдик: А Саня говорит: сорок человек народу, с танцами, с дудками и, говорит, ещё бы вот прям таких штук восемь! Ну, у него такая вот… Он любит Лепса петь, корни у него оттуда, как бы он питает и поэтому хочет наше выступление таким вот образом обставить.

Шура: Нет, ну а что, разве плохо будет, если, допустим, девчонки из хореографического училища с мальчишками?! Понятно, что на них надо будет что-то пошить, одеть, стилизовать…

Эдик: Это можно, это не плохо, но надо всегда понимать, что они будут у нас делать на сцене?!

Шура: Танцевать.

Эдик: Ну, вот ты представляешь, скажем так, мы были там, и вот они так же танцуют?!

Шура: Просто вещи станут длиннее, вот и всё!

Эдик: Не, Сань, я тебе скажу такую вещь. Как бы нормальные все люди, если это не Боря Моисеев, они относятся таким образом: они прекрасно понимают, что танцоры по отношению к музыканту, который стоит и поёт-играет… Танцоры — они, ты же смотришь сейчас проект “Танцы”?

Шура: Ну, видел несколько…

Эдик: Когда танцоры танцуют, ты больше ни на кого не смотришь, настолько они это делают убедительно и настолько у них изначально их вот этот танцевальный жанр (если это хорошие танцоры!) выглядит эмоционально подавляюще, что всё остальное сразу меркнет. Поэтому зачем тебе? Ты что, хочешь за них спрятаться куда-то там, встать на задний план?

Шура: Откатать полтора часа программу — без танцоров там точно не обойдешься!

— Полтора часа — это очень много…. Жень, а ты что думаешь про танцоров? Тебе надо в ответ блюзовую банду собрать, гитары все поменять на “слайд” (ржач), пойти вниз, на дно, наколотить горлышек на пальцы…

Женя: Главное, если делать программу, то её надо действительно делать в какой-то атмосфере…

Шура: Просто у нас есть вещи и ретро, и что-то военное есть.

Женя: Главное, тексты, которые есть, они на самом деле людям понятны. Нет такого, что тридцать лет назад спели, а сейчас начали петь снова, и люди так: «Про что они вообще поют-то?!»

 — Все стало даже актуальнее… Вот про СПИД, можно сказать, что это мрачное пророчество сбылось. Тогда это было просто круто, потому что в первый раз вышли люди и это слово со сцены произнесли. А сейчас мы имеем реально эпидемию. И все кто мог, уже умер.

Женя: Главное не переборщить. Может быть, действительно… Я просто вспоминаю, когда попал на римейк “Самого Плохого”, меня там больше всего убило как раз наличие большого количества танцоров и танцовщиц, которые непонятно, что делают. Это же, на самом деле, сложный труд — совместить это всё режиссёрски.

 — С точки зрения развития проекта, конечно, очень важно сделать программу, но на эту программу ещё кто-то должен прийти. А сейчас, сами знаете, что с концертами рок-н-ролльными,  это все настолько субкультурно… У вас же нет мечты регулярно в “Подвале” играть?

Эдик: У нас действительно всё началось с идеи сделать какой-то юбилейный концерт. В общем-то, понимая, что этот концерт юбилейный, с ним проще всего. Ты делаешь программу, причесываешь её. Программу, с которой мы тогда выступали. Условно, потому что люди этого давно не видели, не осталось никаких нормальных видео… И всё это сформировано заново, на сегодняшний день, более глобально и мощно, и получается некая старая газета. Я и думал, что её надо подавать так — достал, отряхнул от пыли, и вот читаешь её, потому что там — тексты.  Вот эту программу мы думали воссоздать и дальше этого мы пока не смотрели. А уже сейчас, когда мы, условно говоря, начали делать что-то, мысли о том, что будет с нашим материалом завтра-послезавтра, они как-то появляются.

Просто нет пока какого-то окончательного мнения. Вот Андрей, он у нас человек, «смотрящий на это со стороны», говорит, что по-хорошему, везде ведь не будешь таскать этот спектакль, с декорациями, со всеми этим делами? Поэтому, если надо где-то работать, куда-то поехать, это должен быть материал самодостаточный сам по себе. Ты его толкаешь, и у нас даже сейчас песни так подобрались,  что к ним не нужна какая-то там суперподводка поэтическая. Причем у нас когда-то был уже такой разговор. Я уже не помню кто, то ли Астров, то ли Паша Маргулян, кто-то из них тогда ещё говорил, что, парни, в принципе все нормально, даже круто, но у вас стихами темп сбивается. Вы его гоните, нарабатываете, наращиваете, а потом раз — и ломаете!

Шура: И на самом деле темп сбивали! Потому что у нас. Во-первых, мы спектакль не ставили сам по себе ни разу в жизни. Мы же его не ставили! Он у нас шёл, как шёл, понимаешь? И, грубо говоря, Андрюха знал, что между вот этой и этой вещью он должен выйти и прочитать стих. Если бы он как-то выходил откуда-то заранее, спускался бы на верёвке, ну, я не знаю, было бы все равно классно.

Женя: Ведь придумывалось всё часто прямо перед концертом!

Шура: У нас же пролетало чучело в самом начале!

Эдик: У нас, Сань, знаешь какая ситуация? Всё это было, но оно было пронизано вот этими театральными маленькими фишками. Потому что если брать мюзикл, то музыкантов там нет, непонятно, они где-то там, в оркестровой яме или еще где. А здесь вот, на сцене — «Юнона и Авось», куча танцоров, берут канаты, изображают смысл вот этой песни. Но у нас изначально не это было… Мы в основном оттолкнулись именно от команды, но не от того, что команда просто встаёт и поёт, все играют, машут головой там или делают какие-то па…

 — Шура мог тогда мотать головой вовсю, Евгений Виталич мог!

Эдик: Ну, да, но мы просто решили, что муля-то была именно в том, что у нас было немножко нетрадиционно всё. То есть она вроде бы и музыка, но она какая-то… она там вот такая…

Шура: Корявая!

Женя: Там замешано много всего, и сейчас, и тогда было.

Шура: На фоне ударных было построено нечто, типа музыки.

Женя: Самое смешное, что получалось, как и тогда, так и сейчас: есть команда – она выбирает себе стилистику и в рамках этого стиля что-то делает.

Эдик: Как показало время, это и есть зерно.

 — Эта тактика была оправданной.

Эдик: Сейчас ты эти вещи понимаешь. Но зерно там такое, что в принципе при наличии умелых рук и мыслей, скажем так, есть и сегодня над чем работать.

Шура: Да. Но мы когда задумывали всё это хозяйство, мы не думали, что всё это будет так сложно, на самом деле! Что придется учиться играть!

---

Текст: Илья Сульдин // Фото: Дмитрий Недыхалов

Обложка: Алексей Авдейчев