ВОСКРЕСНОЕ ЧТЕНИЕ

ДГ продолжает публикацию книги самарского архитектора и профессора СГАСУ Сергея Малахова «Поэтика городского пространства Самары». Первая глава «Поэтики» была опубликована ровно неделю назад.

Книга издана в 2013 году небольшим тиражом и сразу стала библиографической редкостью. «Поэтика городского пространства Самары» — это узнавание Самары, создание целостного эмоционального полотна города из сотен сюжетов и историй, сиюминутных и вечных, реальных и фантастических. Сегодня речь пойдет о деревянном доме, самарском дворе, их эволюции и обитателях, исчезающих вслед за своими домами, других смыслах, которые Сергей Малахов читает в деревянном доме.

сюжеты. 13 эссе о городском пространстве самары

Ни о чем, что нас окружает, нельзя выстроить некий информационный аналог, полностью соответствующий прототипу. Если мы попытаемся описать наш город полностью, нам придется его воспроизвести со всеми людьми, домами и текущими обстоятельствами. Научные описания предполагают иерархически выстроенные модели, в которых город описывается и «отсчитывается» от общих общепринятых понятий вглубь и вширь – на уровни всех мыслимых подсистем. Но самое интересное заключается в том, что, двигаясь по иерархической лестнице — от общего к частному, мы в конце концов натыкаемся на субъекта и его персональный космос. И тогда, по идее, нам следует начать движение вспять, взяв конкретного человека и его судьбу за новую точку отсчета. И таких новых точек отсчета может оказаться равным числу жителей города. Но если нам близок художественный метод, мы прибегаем к художественным усилениям и обобщениям важнейших смыслов, одновременно характеризующих движения во всех направлениях: от общего к частному и обратно; от сегодняшнего момента к далекому прошлому; от научно достоверного к фантастическому; от условно правильного к неправильному, и так далее. Оставаясь на этой позиции, мы можем брать совершенно произвольные, но дорогие для нас сюжеты, и тогда единственной проблемой этих сюжетов становится поиск универсальных ценностей и их отражение в форме. Например, в сюжете, где в рисунках и фотографиях старых самарских домов фактура из досок становится преимущественной темой изображения, мы ассоциативно сравниваем эти имиджи с образом деревянного корабля, большого корабля, старого как мир, и тогда, вероятно, мы можем вспомнить о протоплавании Ноя и построенном им ковчеге. Ковчег, возможно, будет при этом понят нами не столько как библейский сюжет, сколько как тема жизни, потому что жизнь метафорически может быть представлена в виде путешествия по «океану судьбы». Художник интуитивно выбирает такие сюжеты, в которых просматриваются ассоциации с ключевыми человеческими проблемами: жизни и смерти, начала и конца, пути и остановки, ясности и загадки, любви и корысти, света и тени, добра и зла… Так как большинство художественных сюжетов по определению должны демонстрировать процесс поиска универсальных человеческих ценностей, выбор этих сюжетов может быть произвольным. Но то, насколько он в итоге представляется произвольным, станет понятно только после того, как вы познакомитесь с этой книгой.

деревянный дом – эссе №1

Давайте обратим внимание на самарский дом. Мы называем его «деревянным», но не всегда это соответствует истине. Про самарские дома принято говорить, что они так называемого – «смешанного типа»: низ каменный, верх деревянный, но на практике существовали и все еще существуют такие интересные варианты, когда дом снаружи выглядит как каменный (правильнее сказать «кирпичный»), а на самом деле – это сруб, обложенный кирпичом. Такими в Самаре были дома, выглядящие даже очень солидными: никак не поверить, что это «фокус-покус». Самарский дом проживает у нас на глазах эволюцию от крестьянского — через купеческий — до доходного, или даже – особняка. Кое-где в слободках мы натыкаемся на полные копии деревенских хижин, но все же, при первой возможности, стоило только чуть-чуть разбогатеть, – они заменялись, как в сказке Пушкина, на свои более продвинутые версии: дом на подклети, дом в два этажа и далее, ближе к центральным улицам, – мог уже возникнуть дом, стопроцентно соответствующий статусу губернского центра. А это уже – архитектурные стили, кариатиды, атланты, парадное, внизу магазин – и так далее в том же духе. Но мы все же обратимся к «деревянным домам», то есть к разного рода самарским историческим «двухэтажкам»: неважно, как они там взаимодействовали с кирпичной частью. Это дома нецентральных улиц. В создании подобных объектов архитекторы могли не участвовать: вполне достаточно было квалифицированной бригады мастеровых. Ниже приводится авторское эссе, опубликованное двенадцать лет назад в небольшом местном журнале «Акценты», издававшемся как приложение с информационному справочнику «Строй-Инфо». Цель нижеследующего текста – передать волнующие автора ощущения по поводу деревянного дома как общекультурного прецедента.

«ОДИССЕЯ ДЕРЕВЯННОГО ДОМА», ПУБЛИКАЦИЯ В ЖУРНАЛЕ «АКЦЕНТЫ», ПРИЛОЖЕНИЕ К «СТРОЙ-ИНФО», №6 (126) 2000

В детстве трамвай грохочет по улице. Ночь, сидишь, прижавшись к влажному стеклу, мимо проплывают освещенные окна, дома живут своей жизнью, всё кажется нескончаемым.
В окнах — заюрзанные шкафы, над ними — коробки и чемоданы, мелькнут также ёлка или портрет, за занавесками бьют часы. К тётушке жму медный звонок, по скрипучим ступеням двигаюсь вверх через холодные сени, пельмени дожидаются на кованом сундуке, у чёрной голландки на изогнутом стуле кот. В палисаднике тётушка выращивает георгины, сосед Аркадий выуживает чёрт-те откуда денатурат, у забора выстроились пять скособоченных туалетов, на заборе — сто сорок девять наклеенных друг на друга афиш. Тётушкин дом — засыпной, а у бабушки, на Буянова, — сруб. В доме русская печь, за печью -заулок: уютное место для стариков. Бреду по улице вслед за бабушкой, подоконники вровень с носом, между стёклами — вата и на ней Дед Мороз или стеклянные золотистые зайцы. Когда дом из дерева, он больше похож на лодку, лодка всегда похожа на жизнь, а большие дома — это тоже лодки, но только большие.
Дом плотника Лебедя стоит на столбах, у крыльца — лохматый белый кавказец, и все идут через пологий ввоз, через арку попадаешь во двор, но это не двор, а полцарства, и все это знают, кто был в Еглово, на маленьком острове, в стороне от Кижей. Ужинаем при керосиновой лампе, подвешенной к матице над длинным деревянным столом, а когда водка кончается, остаётся только вздыхать. Ночью в горницу падает дождь, но иконы остаются сухими. Лебедь хочет свой дом починить, жаль только — день короткий. Дом настолько слился с природой, что не замечаешь его границ. С наветренной стороны — сруб в иссушенных длинных шрамах.
А у Распутина в Верхотурье — дом из кедра и выглядит черным. Кедр нисколько не пострадал за восемьдесят с лишним лет. Окна — “красные”, теремные. Крыльцо — на консолях, с повалом. Дом пристроился под монастырской стеной и смотрит с высокого склона на холодную речку и крыши других домов. Дом замкнут, и в нём никто не живёт. Высокий человек выходит внезапно из-за угла и начинает рассказывать про Распутина, царевича, и про повадки нынешнего губернатора. Мы идём по узкой тропе вдоль монастырской стены, темнеет, я ускоряю шаг.
Дерево замечаю везде, теперь всё чаще. Косые и корявые “берёзы” мы используем как африканцы: лениво и на авось. Как увижу скрюченные берёзовые доски, так сразу представляю какой-нибудь леспромхоз, штурмующий напролом свой “плановый коридор”. Все мои гнутые гвозди — из-за берёзы. Художники также прогибаются из-за берёзы, но во имя культа и улицы Ленинградской. Место “белой берёзы”, склонившейся над прудом, “никто” в “русском пейзаже” никогда не займёт. Мой папа, мечтающий стать художником, первым делом рисует белую берёзу, сугроб, дом и забор: разумеется, всё с натуры. Второе дело, которое мы открываем с ним, – это три тесно связанных между собою объекта: деревянные хижины, осокорь и лодка.
Все три объекта располагаются на берегу и не живут друг без друга. Самарские лодки — устойчивые и объёмные; пятнадцать человек с кошелками со снедью и барахлом загружаются в эдакую посудину, все галдят, магнето пошаливает, но “корабль плывёт”. Лодка была уничтожена по весьма идиотическому стечению обстоятельств: был создан завод, выпускающий штампованные катера. Последствия — катастрофические: деревянные лодки никто больше не строит. Держаться на воде можно в любом корыте. Только Володя “Безрукий” со Среднего продолжает возить народ. Володя — самодостаточен.

Его лодка — межпланетная станция. “Пришельцы” платят по семь рублей, но готовы заплатить и больше. Осокорь проживает чуть дольше лодки. Корни подмывает, но жизнь идёт. Корень осокоря — в дом не встроишь, но зато обозначаешь в проектах как символ будущего.
Ну, а самой хижины – нет. Впрочем, я иду по берегу и нахожу одну из последних. Обитание в таком доме родственников Рыбака казалась жизненной неудачей. Теперь у них есть “панелька”, а в ней “американский ватер-клозет”. Родственники по весне уезжают на правый бeрег и строят там гнёзда. Они воспроизводят утраченное. Утраченное воспроизводится плохо: такова “се ля ви”! Деревянные дома покидаются, сносятся или горят. Наш дом из дерева — сегодня дом бедняка.
Дом Старикова в Тольятти — вмещает бедный музей с богатой душой. Валентина Андреевна Казакова в окружении собранных ею портретов, вымпелов и статуэток накрывает чаевничать на столе, и между чашками выявлен свет абажура, а затем, оглянувшись, вы натыкаетесь на странные взгляды зеркал, раздвигающих или сужающих зимний мир. Дом в 53-м переселили из затонувшего города, но поставили на плохой фундамент. Пол наклонился, словно на шхуне, меняющей галс, и я бережно поднимаю чашку, как будто кубок, полный вина: безмолвный уже хозяин на мостике держит курс, и мраморные слоны продвигаются по комоду, навстречу им фарфоровый пограничник: Советская Родина в безопасности — знайте! Теперь уже знаем!..
Немец Норберт в 92-м в Париже с удивлением констатирует: “Вы относитесь к деревянным домам как к хламу, тогда как у нас дома из дерева доступны только миллионерам”. Я пожимаю плечами, но такое бывает всегда, когда чувствуешь, что не поймут, а если расскажешь правду, обидятся или начнут жалеть.
Самара, произошедшая из всего деревянного, похоже, всерьёз невзлюбила дерево как “материю дома”: за пожары прошлые накопились обиды… Архитектор Гурьянов в середине восьмидесятых пишет книгу про “деревянные кружева”, исследуя наличники и карнизы, и это, конечно, был хороший повод заговорить заодно и про дом. Оказалось потом, что это всего лишь “повод” сохранить лицо. За минувшие десять лет проблему не оценили, к решению не приблизились. Мотив исчезновения доминирует. А заодно — и мотив забвения. В деревянных домах произрастают деревянные вещи. Михалыч, сидя внутри халупы, борется за современный комфорт и пространство. Вот появляется альков с супружеским ложем, а из алькова — светлый вызов маленького окна, и в этом светлом квадратике на полутёмной стене -самарский пейзажик про жизнь двора. Михалыч ковыряется в каждом углу, выращивaя “предмет по месту”, заодно выстраивая мизансцены грядущих дней и ночей. Впереди, разумеется, Светлое Будущее: дом будет снесён, Семья переместится в квартиру; стамески, киянки и прочее отправятся в кладовую. Теперь мы любуемся в каталогах на лакированные балясины и инкрустированные в дверцы звёзды. В столярке мастер Николай Иванович старательно умерщвляет сосновый брус, вырезая на янтарных боках ни о чём не свидетельствующие зигзаги: так лучше купят, ибо это “красиво!”.
На улице Садовой дома и жители попадают в особое магнетическое поле: здесь легче дышать, здесь легче общаться и возиться в саду. Анна Ивановна в летний вечер сидит на лавке, под навесом крыльца. Соседка Луша, прислонившись к столбу навеса, рассказывает безо всякого зла последние новости про невестку. В палисаднике спутались плети вьюна с высокими стеблями золотого шара. Старое металлическое ограждение (самарский заводик “Мадам Шерстнёвой”) лопнуло в двух местах, медные набалдашники тускло светятся по углам. Ступени крыльца удобные и живые, в трещинах и стершейся краске. Крыльцо — пространство общения с Улицей. Нужно иметь отвагу, чтобы теперь сидеть на крыльце. Кому ты нужен, если мимо деловито снуют прорабы… Крыльцо теперь заколочено, зелёный палисадник засох и заброшен. Реликты “Мадам Шерстнёвой” переплавлены в ценный лом. Однако ни Луша, ни Анна Ивановна уезжать никуда не хотят. Упёрлись: помирать будем здесь, а потом уж сносите! И не нужен им, как ни странно, “тёплый ватер-клозет”…
Сейчас мы озираемся по сторонам, ожидая героев, которые выручат из беды. Дом просит помощи, но это уже не дом, а мы сами. “Потёмкинская деревня”, окружившая “лавку Рытикова”, далеко, как выяснилось, не самый худший эксперимент, а “хоть что-то”! Дерево, память, обитатели, дом: всё существует в единстве, одно во имя другого. Выражаясь официально, вопрос этот комплексный! Кто же выиграет, если мы не начнём обсуждать всерьез судьбу “деревянного мира”? Нужны ли Самаре “деревянные улицы” и дворы, или всё когда-нибудь завершится “музеем под открытым небом”? В чём же действительная суть нашего отношения к традиции: осокорю, лодке, дому? Что, Николай Иванович, будет делать ваш внук? На кой ему эти стамески и невинный трепет янтарного бруса, скажите?

послесловие к тексту «одиссея деревянного дома»

Обратите внимание, что вышеприведенный текст представляет собой попытку дать целостное эмоциональное представление на «заданную тему». Если теперь разбирать, какие сюжеты были затронуты внутри этого текста, то выяснится, что там их – на двадцать полноценных исследовательских работ, если не больше. А заодно – и литературных. Не разделяя на научные и литературные, перечислим в произвольном порядке: 1) деревянный дом и образ жизни; 2) деревянный дом и традиционная культура; 3) эволюция деревянного дома в Самаре; 4) дом как лодка; 5) лодка как метафора дома; 6) самарский дом и самарский двор; 7) самарский дом и соседи; 8) дом как архитектурный объект; 9) дом как результат анонимного творчества; 10) музей Старикова; 11) дом Анны Ивановны; 12) Гурьянов – исследование прошлого как попытка искупления настоящего; 13)деревянный дом – урок «простой красоты»; 14) дом и двор – уроки взаимодействия; 15) почему дом похож на корабль (лодку), а вилла – нет; 16) о чем говорят доски; 17) зачем деревянный дом хочет иногда казаться итальянским палаццо; 18) бабушкин дом на Буянова; 19) дом и воздух; 20) дом «в городе» и дом «на участке»: отличия. И так далее. Заодно из сюжета про дом могут быть встроены сюжет про город – а это вширь, и сюжет про его детали и вещи — а это вглубь.

Кстати, история про дома Распутина – абсолютная правда. Аркадий, денатурат, георгины и тетя Луша – все подлинные персонажи. Кто такой был Буянов – нам неизвестно, наверное, его род как-то связан с выходцами с острова Буян. А вместо Анны Ивановны справедливеее в данном сюжете говорить о её сетстре – Антонине Ивановне. Это она выращивала георгины, и это к ней заходил Аркадий с просьбой одолжить бутылку денатурата (такие были странные времена!)…