Драматург и один из ключевых персонажей в современной «новой драме», тольяттинец Клавдиев больше всего известен как автор сценария фильма «Все умрут, а я останусь» и соавтор сценария сериала «Школа» режиссера Валерии Гай Германики. 22 ноября он приезжал в Самару на фестиваль «Левановка» и, помимо прочего, делился своим пониманием творческого процесса в ходе авторского мастер-класса. «Другой город» слушал внимательно и сделал вывод, что честные рассказы драматурга о шпионской деятельности, Егоре Летове и школьных годах пригодятся даже тем, кто не планирует писать пьесы.

Текст, фото: Данила Телегин

* * * * *

Мой мастер-класс — это анекдот буквально из трех слов: научить писать пьесу невозможно.

* * * * *

Вадим Леванов (драматург, в честь которого назван фестиваль «Левановка» — прим. авт.) рассказал мне прекрасную формулу. То, как делаются пьесы вообще любые. Если вы ей овладеете — сможете написать всё, что угодно. Вадим сказал следующее: «Слева — кто говорит, справа — что говорит. Посередине иногда ремарка». Серьёзно! Всё остальное — это то, что вы хотите сказать. Имейте в виду — что бы вы ни писали, вы пишете только про себя.

* * * * *

После сериала «Школа» нас искупали практически во всех унитазах на телевидении. Сочиняла его большая бригада, человек семнадцать. И потом огромное количество людей по почте и через социальные сети писали нам, что мы показываем ненастоящую школу. Слава Дурненков (драматург, «новодрамовец» — прим. авт.) сказал хорошую вещь: «Знаете, мы ведь писали не про современную школу — мы о ней не имеем ни малейшего понятия». Мы и правда описывали ту школу, в которой сами учились, наш восьмой класс. То, что Лера (Валерия Гай Германика — прим. авт.) потом одела актрис во всякие эмо-чулки — это уже её битва с Богом. А мы писали про себя.

* * * * *

В Тольятти меня пытали на местном телевидении. Пришли в школу номер 3, и я там всё показывал: здесь я таких звездюлей получил, а здесь — других. А здесь целовались. А вот там — не только целовались. А вот тут за матами в спортзале я блевал на выпускном. Это был 1988 год. Понятно, что современные подростки делают всё то же самое, но уже немного по-другому. Они уже стоят на наших плечах. Как вот мы с Мишей Лёзиным играем пост-панк и нойз-рок, но если бы не было Joy Division или Siouxsie and The Banshees, мы бы не имели о нём представления. Так же как без господина Игоря Федоровича  (Егора Летова — прим. авт.).

* * * * *

«Кислород» Вырыпаева произвел на меня колоссальное впечатление. Как у Сорокина, когда бьют человека в грудь ледяным молотом, и его сердце начинает говорить какие-то правильные, настоящие слова. Ванин текст настолько сильно меня «долбанул», что я понял — это тот театр, с которым я пойду.

* * * * *

Любая писательская попытка — это попытка понять, как все происходит. То есть, вообще всё: птицы, провода, ты, который их видит…

* * * * *

Каждый второй вопрос в интервью: «Послушайте, друзья, мат на сцене — это вот как?» Да так же! А мат в трамвае — это как? А когда вы матом кричите на свою трехлетнюю дочку — это как? А когда вы ее ругаете  (матом, между прочим) за те же самые слова, которые она впитала в трехлетнем возрасте?

* * * * *

Не слушайте никого. Мы вот все сидим в интернете, и прекрасно знаем, что там первое дело — всё сразу же обосрать. Если человек настолько смел, что выложил вещь, которую сделал своими руками — «Да х*рню какую-то сделал! Да я сам сделал бы гораздо лучше! А друзья у меня есть — те вообще… Да и пес бы с ними с, друзьями. Я тебе лайк, конечно, поставлю, но ты ж понимаешь…»

* * * * *

Я только женился и приехал покорять Москву. Моя жена Настя работала у Руминова на «Мёртвых дочерях», а я — на ТНТ, мы делали реалити-шоу «Настоящие мужчины». 18 часов в сутки работали, 4 часа я писал пьесы, и единственное, что у меня было — это метро и наушники. Я делал так: слушал песню, потом вытаскивал уши — и слушал, о чём люди говорят. Потом снова песня. Потом опять люди. Собственно, из этого и получилась пьеса «Медленный меч».

* * * * *

Работа драматурга состоит, в основном, из наблюдения из засады. Вы должны превратиться в магнитофон с нажатой кнопкой rec. Только чуть-чуть должна поскрипывать головка, на которую будет наматываться то, что нужно. А нужны вам дураки, убийцы, городские сумасшедшие, интеллигенты, учителя, грузчики, воры, мама, папа, маленькая дочка, взрослая дочка. И сосед. Который выходит курить и молчит. Вы сидите напротив него, каждый трясет пепел в свою банку. И он молчит, но на самом деле — нет. Он охренительно долго и круто вам всё рассказывает.

* * * * *

Когда начинаешь внимательно слушать человека, сначала идет пена, потом пиво, потом водка. А еще дальше — тот самый труднопроглатываемый денатурат, который человеком и является.

* * * * *

Жизнь очень похожа на последние альбомы «Гражданской обороны». Сначала берешь плеер и слушаешь в хороших наушниках. Потом подключаешь плеер к хорошей акустике — и обнаруживаешь второе дно в звуке. Потом выходит ремастеренная версия, и ты понимаешь, что там штук шесть еще этих… дон. А когда вслушиваешься в смысл текстов, то становится понято, что этот калейдоскоп — вообще до бесконечности.

* * * * *

Как-то я читал пьесы на «Любимовке» (фестиваль «новой драмы», — прим. авт.). Из всех семидесяти пяти мне понравилась только одна, в которой мальчик пишет своему отцу письмо, чтобы тот его не порол. Для остальных у меня был огромный красный сувенирный карандаш, которым я писал: «Феерическая по*бень!» Большая часть из них таковы, что первая страница — ни о чем. На второй появляются слова «бл*дь» и «жопа» (поскольку Леванов пишет с матерными словами, то он будто бы здесь должен поставить себе галочку). Третья страница — ни о чём. Ну и дальше… Дальше, в общем, жопа.

* * * * *

Мы поругались со Славой из-за финала «Школы», в котором девочка-эмо кончает жизнь самоубийством. Слава был против этого, он не хотел отвечать перед Богом даже за смерть вымышленного персонажа. Говорил, что не хочет, чтобы это упало на его маленькую дочку, и не хотел подтверждать для малолетних зрителей сериала возможность такого варианта решения проблемы. Я говорил Славе, что он не прав, что эта история должна быть рассказана именно таким образом. Что девочка должна умереть. По-другому не получится, потому что иначе это будет неправда. И дело не в том, что другие тоже умрут из-за нее. Это опять же (может, вам покажется, ерунду скажу) вопрос того, как ты это понимаешь.

Мы с Вадиком (Левановым) всегда спорили — я считал, что искусство чему-то учит, а он говорил, что существует само по себе. И чему ты от него учишься — это твои половые трудности. Если ты не вот такой (стучит кулаком по столу), ты постараешься понять, почему девочка так сделала, и сам такого не сделаешь.