Крепкий сплав

Сегодня о своем детстве на Безымянке рассказывает главный врач Самарской областной клинической офтальмологической больницы им. Т.И. Ерошевского Андрей Владимирович Золотарев.

«Безымянский след» в биографии

Я считаю себя жителем Безымянки, потому что с одиннадцатилетнего возраста и до начала периода учебы в Самарском государственном медицинском университете жил именно в этом районе города. Вернее, наша семья здесь жила. Это годы, пожалуй, самого значительного  развития личности, её становления в эмоциональном,  интеллектуальном и культурном плане. Поэтому «безымянский след» в моей биографии очень значителен.

Мой отец Владимир Иванович Золотарев вообще-то настоящий заводчанин. Он пришел на моторостроительный завод имени Фрунзе мастером литейного цеха. И если бы его не продвигали по партийной линии, вероятно, там бы он всю жизнь и  проработал.

Тогда на заводах трудились сутками и без выходных. Отец был из таких, настоящих энтузиастов. Он работал так называемым «сменным мастером», то есть владел всеми операциями в литейном цехе. Помню, как меня семилетнего он повел на экскурсию к себе на завод. Зрелище было захватывающим: печь, из которой выливается металл, сияющий как золото…

Крепкий сплав

Вклад отца в развитие двигателестроения я считаю очень значительным. На заводе была проблема: некачественные лопатки для турбинных двигателей. Вопрос был настолько серьезным, что по этому поводу устраивали даже собрания парткома. И мой отец выяснил, в чем загвоздка! Мама тогда ночь не спала — всё ждала папу с работы. А он не пришел — подробно изучал всю технологическую цепочку отливки лопаток. Оказалось, что когда со склада в горячий цех приносили материал для будущего сплава, на нем образовывался конденсат. На это внимание никто не обращал, и влажный металл отправляли в печь. Из-за этого менялась структура сплава — он становился рыхлым.

Папа предложил эксперимент: использовать уже прогретые, сухие компоненты. И из печи вышел качественно другой металл. Так рождались известные на весь мир ракетные двигатели НК. Таких изделий не было тогда в Советском Союзе, а он, молодой специалист, практически провел научную-исследовательскую работу, правда, без документального оформления, на энтузиазме. И они добились того, что лопатки стали чуть ли не лучшими в мире по надежности.

 Сталинки – для начальства, засыпные дома – для рабочих

Отца наградили орденом Трудового Красного знамени, назначили начальником литейного цеха завода имени Фрунзе и дали трехкомнатную квартиру поближе к заводу. Наш квартал был последний перед Кировским мостом, справа. Квартиру получили на углу Краснодонской и Теннисной  — сталинку такую приличную. Двор большущий. Соседи в основном сотрудники заводов:  кто с Фрунзе, кто с «Экрана», а кто-то — с авиационного. Безымянка есть Безымянка.

Но было и некое социальное-экономическое разделение, потому что начальство все-таки в сталинках жило, а рабочий люд больше в двухэтажных засыпных домах. Но тогда это никого не беспокоило. Мы общались без учета всех этих нюансов.

 Фураг мы сторонились

Я пошел в школу № 83, что находится на ул. Краснодонской. Не могу сказать, что у меня сохранились светлые воспоминания о школе: рабочая молодежь, фураги. Но в коллектив удалось влиться без жёстких конфликтов. Среди специфического круга ребят нас было пять-шесть человек с более высокими устремлениями, скажем так. Самая «блатная» школа была «английская» сто двадцатая школа, но меня туда не отдали. Владимир Иванович, мой отец, отличался, наверное, избыточной по тем временам скромностью, и массой возможных привилегий не пользовался. За что, впрочем, пользовался большим авторитетом среди работников самых различных уровней, а у «номенклатуры» вызывал недоумение. Поэтому я пошел в обычную школу.

Фураг мы сторонились. Серьезных конфликтов не было, мы над ними похихикивали. Тем не менее, в классе у нас были классические представители, со всеми атрибутами типа «бабайки» и белых шарфиков. Они свои ценности культивировали, мы свои. Сквер Калинина считался самым «фуражным» местом. В нем мы появлялись только в той части, которая располагается ближе ко Дворцу спорта. К началу 80-х годов сквер Калинина полностью деградировал. Если раньше, я знаю, там играли оркестры, сидели шахматисты, то в мое время все изменилось не в лучшую сторону.

Конечно, в классе появились приятели, удалось наладить нормальные отношения. Но хорошистов и отличников в таких районах обычно не любят, поэтому некоторая напряженность была.

«Тлетворная» музыка Запада

Будучи школьником, я пошел заниматься в секцию фехтования во Дворец спорта авиационного завода. Это было очень модно. Все увлеклись рапирой и шпагой, а я пошел в саблисты. Сабля — это особый вид фехтования. Не такой зрелищный, может быть, но зато очень техничный и интересный. Там все происходит за долю секунды. В секции подобрались отличные ребята, мы вместе ездили на соревнования в Уфу, в Казань и вообще дружили.

Параллельно я увлекся музыкой. В советские времена опасная была тема. Полулегальные магнитофонные записи, пластинки, дискотеки и так далее. Те, кто занимался этим серьезно, попадали в группу спекулянтов и фарцовщиков. Родители не одобряли моего нового увлечения. Если учесть положение отца на заводе — а он тогда уже был секретарем парткома — мне надо было быть крайне осмотрительным. Но спасибо родителям, знакомиться дальше с «тлетворной» зарубежной музыкальной культурой мне не запрещали.

То была целая эпоха. Несколько лет мы крутили дискотеки в школах, ТУ, общежитиях, собирали разные записи, паяли цветные лампочки для цветомузыки. Сформировалась определенная субкультура. Мы получились поколением «после Битлз». Роковые банды мы тоже слушали, типа Deep Purple, Kiss. Но был и огромный пласт диско: Boney M, Abba, Smokey, итальянские исполнители.

Шпионили за новыми корпусами «Прогресса»

У приятеля был телескоп. Мы с ним лазили по безымянским крышам, смотрели на звезды. Рядышком с нашим домом, через дорогу на Теннисной, было общежитие — двятиэтажка. На ней плоская крыша, очень удобная для таких мероприятий. Мы нашли способ туда аккуратно пробираться. 40 лет назад световое загрязнение в городе было не такое, как сейчас, ночи темнее. Очень интересные вещи можно было наблюдать. Где астрономия, там и научная фантастика, и романтика космоса, и ракеты и так далее.

Американцы в 1980 году запустили шаттл «Колумбия», и мы все переживали по этому поводу. И потом как-то раз мы с приятелем на крышу залезли, глядим — появились колоссального размера новые корпуса завода «Прогресс». Тогда же «молчком» было, никто ничего не говорил. В телескоп посмотрели, пошпионили немного за «Прогрессом». А потом просочилась информация, что наши делают «Бураны», и делают их там, в новых корпусах. То есть мы воочию наблюдали за ростом новой эпохи советской космонавтики, которая потом, к сожалению, накрылась.

Махина, которая вгрызается в землю

В 1981 году возле Дворца спорта авиационного завода начали копать метро. На стадионе зимой заливали каток, куда мы с удовольствием ходили, но строительство метрополитена вызывало наш живейший интерес. Тоннели метро охранялись в ту пору неважно. И однажды мы с моим приятелем Сашкой рискнули спуститься под землю.

Заходим в туннель, а там никого нет. Там тепло в отличие от улицы, фонарики горят. Мы дошли до проходческого щита. Колоссальная конструкция, скажу я вам. Такая махина, которая вгрызается в землю и двигает туннель вглубь. Жалко, что я тогда не взял фотоаппарат, потому что зрелище для нас, школьников, было впечатляющим. Мы пощупали этот проходческий щит и вышли обратно, Слава богу, без приключений. Я так думаю, что мы тоннелем тогда прошли под Дворцом спорта авиационного завода в сторону улицы Победы. Потому что станцию на Победы делали открытым способом, а между станциями шли под землей проходческим щитом.

Грязища была дикая на строительстве метро: ни пройти, ни проехать. Но мы-то спускались туда зимой, когда всё было замерзшим… Вообще мы очень ждали, когда пустят метро. Потому что в очень немногих городах Советского Союза  было метро, и это добавляло Куйбышеву значимости.

Двойственное ощущение Безымянки

Один раз мы с тем же Сашкой решили исследовать Кировский мост. Залезли под него — там труб переплетение, балкончики вдоль всей конструкции, целая инфраструктура интересная. Как не рухнули на пути, балбесы, и в проводах не запутались, не знаю! Помню, нас тогда удивила масштабность и обстоятельность построек. Вот это феномен Безымянки. С одной стороны, основательность и нацеленность на жесткие оборонные цели, а с другой — грязь и безалаберность.

У меня двойственное ощущение Безымянки. С одной стороны, неухоженность и потерянность, с другой стороны — близость к чему-то реально большому и значимому. Это всё формировали заводы. Авиационный — это самолеты, «Прогресс» —  это космос, Фрунзе — это двигатели, «Экран» — электроника. Понимание, что здесь делается что-то нужное и важное для страны, было во всех слоях общества. Гордость за «Буран», за то, что «построили-сделали-запустили». Это здорово было!

Самое престижное место Безымянки моего времени — площадь Кирова и её округа. Красный и зеленый «шанхаи». Флер престижности заключался в том, что в этих ярких по архитектуре сталинках были квартиры руководящего состава всего оборонного узла Безымянки. Инженерно-технические работники, директора заводов.

Хотя мне до сих пор нравится архитектура двухэтажных домиков под тополями, между Победой и Вольской, которые строили пленные немцы. Очень уютно там. Жалко, что они неухоженные. Для городской застройки, на мой взгляд, идеальный вариант.

Мама — это медицина

Мои интересы сформировались под влиянием мамы, потому что отец все время торчал на работе. А мама — это медицина. Когда мы жили на Безымянке, она работала в КБАС Бережнова. Я помню, они там разрабатывали лазерную систему посадки самолетов «Глиссада», и она внутри этого проекта занималась медицинскими аспектами. Изучала допустимый уровень лазерного излучения. Выяснилось, что нигде в мире эти мощности не нормированы, и никто не представлял, вредно это или не вредно для пилотов. Бытовало мнение, что лазер «выжигает глаза», а она доказала, что до определенных уровней лазер безвреден и даже обладает полезными биологическими эффектами. Мама очень охотно об этом рассказывала. Она много времени проводила в испытательных полётах.

А потом из КБ ее главным врачом пригласил к себе Тихон Иванович Ерошевский. Система «Глиссада», по-моему, только в Жуковском была реализована. Пришли американские самолеты, которые работают на другой основе — радиолокационной. А чем хороша была лазерная система посадки? Она всепогодная, независимая от радиопомех, в пользовании простая до примитивности и очень эффективная. Но у нас далеко не всегда самые эффективные вещи применяются. Эффективно, но не всем интересно…

Я уже учился в медицинском, когда отца назначили председателем Горисполкома, по сегодняшнему его должность называется мэр города. Мы переехали в центр города. Но знаете, чувства, что мы вырвались в иной культурный пласт, не было. Ну, дворец спорта, ну цирк, ну да. Все равно город один. Приятели там все остались. Многие вещи остались там.

Чувство ностальгии испытываю,  в основном, по отношениям с людьми. Все было мягче и теплее, что ли. Даже конфликты, которые порой случались, не вызывали черной ненависти и вскоре забывались.

Текст — Анастасия Кнор

Фото из личного архива Андрея Золотарева

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте, Facebook и Instagram