Сергей Калугин обнаружился временно солнечным воскресным утром на переднем сиденье внедорожника. Немного растрёпанный, поскольку не успел побывать в гостинице после поезда, а кроме того всю ночь читавший (в самом тривиальном смысле этого слова). После короткой поездки оказались в Bakery. Кофе не было, но мы всё-таки уселись поговорить о «Венке сонетов 2», который Калугин, собственно, и приехал подарить Самаре. Разговор, однако, получился больше похожим на прерываемый монолог — просто потому что умного человека приятно слушать. А Сергей, несомненно, принадлежит к тем артистам, личность которых катализирует восприятие их творчества. (Внимание: много буков, но оно того стоит!)

Текст: Данила Телегин  Фото: Ольгер Шпольгер

 

— В анонсах ваших концертов «Венок сонетов 2» преподнесен с немалым пафосом. Это действительно настолько важная веха в творчестве?

— Не мне определять. Исходя из внутренней ситуации, я бы среди важных обозначил совершенно не те события, которые таковыми кажутся снаружи. Я и написание первого «Венка сонетов» вспоминаю достаточно легко. Потому что с моей стороны это была в какой-то степени шутка, а уж второй, получается, – шутка в кубе.

Собственно говоря, история следующая.

Наш, «Оргии праведников», директор Володя Красиков позвонил мне в середине лета и сказал: «Слушай, Серёг, на носу осенние концерты, надо какое-то событие». Я ему отвечаю: «Ну, пиши презентацию второго венка сонетов». Он говорит: «А что, ты написал?» — «Нет, но напишу». Володя время от времени мне звонил, спрашивал, уверен ли я в том, что делаю. Грозил тем, что афиши уже везде пошли. Я всё время говорил, что пишу, и чтобы он не волновался. И вот прошло две недели как разлепили афиши, в группе «В контакте» пошло обсуждение, что за венок — а мне и самому интересно, что за венок! Наконец, мне стало страшно, я понял, что энергия набрана и принялся писать. Последний сонет был готов за день до презентации «Венка» в Москве.

Это, конечно, была афёра. Наш гитарист очень хорошо сказал: «Калугин, я давно знаю, что тебя можно заставить работать одним единственным способом – поставить к стене и начать расстреливать. Но тут какой-то уникальный случай – ты начал расстреливать сам себя». Однако, я бы не повёлся на такое безумие, если бы не ощущал внутри себя, пардон за выражение, потенции. Желание высказаться в форме венка сонетов назревало годами. С технической стороны мне ничего не препятствовало…

— Но там всё-таки тонкая стилизация. Своеборазная ролевая игра…

— Да, но прежде не ощущалась внутренняя необходимость его писать. В тот момент, когда я произносил эту шальную мысль — дать рекламу второго «Венка сонетов», – я ощутил что время пришло.

Элемент ролевой игры в этом, конечно, есть. Мы живём в эпоху пост-постмодерна, но, видишь ли, какой парадокс – обо многих вещах невозможно сказать иначе, как в определённой форме… В этой связи могу вспомнить моего любимого пелевинского «Чапаева и Пустоту»: слова и музыка те же, смысл другой. Много раз в интервью я приводил образ, который пришёл мне на ум как результат размышлений о том, что происходит в современном искусстве. Мне представляется актёр, который рыдает под рыдающей маской.

Искусство модерна можно описать как искусство клоунов, рыдающих под смеющейся маской. Извод этой темы — песня «Арлекино» Пугачёвой. К тому времени этот образ давно вышел в тираж, а вот во второй половине XIX века был очень актуален.
А потом пришёл постмодерн, и под рыдающей маской художник принялся хохотать над публикой. Люди привыкли, что если маска рыдающая, то под ней сидит хитрый, ироничный мерзавец, который над ней потешается. Когда возникла новая генерация артистов с рыдающими масками, к ним поначалу так и относились: очередные глумёжники пришли. Тем временем ситуация изменилась, и художник стал плакать под рыдающей маской. Что подразумевает некий уровень ледяного отстранения между сутью и формой высказывания.

Вспоминается старый анекдот про евреев.

Едет Рабинович в Киев делать гешефт, и вдруг видит, как в вагон входит Хаймович. Он думает: «Так, сейчас Хаймович спросит, куда я еду. Я отвечу, что еду в Киев делать гешефт. Он увяжется за мной и весь гешефт испортит. Лучше я ему скажу, что еду в Черновцы делать гешефт. Но Хаймович — хитрая жидовская морда, и если я ему скажу, что еду в Черновцы делать гешефт, он сразу поймет, что я на самом деле еду в Киев делать гешефт. Он увяжется за мной, и всё испортит. Вот что: скажу ему, что еду в Киев делать гешефт, тогда он подумает, что я еду в Черновцы делать гешефт, а я спокойно поеду в Киев». Подходит Хаймович и спрашивает: «Рабинович, ты куда едешь?» — «Я еду в Киев делать гешефт». — «Я вижу, что ты едешь в Киев делать гешефт. Я не понимаю, почему ты при этом врёшь!»

В общем, современный художник едет в Киев делать гешефт, но при этом врёт. Феномен эмо, например, с этим связан. Артисты максимально театрально, предельно пафосно и утрированно демонстрируют эмоции, которые переживают. Но напрямую они высказать их не могут — только через отстранение и театрализацию. Причём, эта грань очень тонка. Формально то, что они делают, ничем не отличается от того, что делали художники XIX века. Только тогда не было той самой стены отстранения между формой и высказыванием.

— Не много чести в этих словах для «эмо» и прочих временных, выращенных маркетологами субкультур?

— Во время ветрянки прыщи – тоже явление временное. Но речь не о прыще, как о таковом. У истоков «эмо» стоит группа My Chemical Romance, которые представляют собой квинтэссенцию субкультуры. Всё остальное – изводы и подражания. И в принципе они ближе к таким группам как Muse или Rammstein, чем к своим подражателям, которые культивировали стиль эмо. В случае с MCR всё серьезно, а в случае с имитаторами, конечно, нет повода для разговора.

— Вопрос в том, реально ли сейчас найти среди имитаций настоящего артиста, рыдающего под рыдающей маской.

— Такого уровня людей немного. Но если мы берём главных художников последних лет, то они таковы.

Я почему всю эту тему затронул: первый «Венок сонетов» интуитивно был решён уже в этом ключе. Я писал его хохоча, катаясь по полу, держать за живот, дёргая ножками и т.д. Чем больше я наворачивал пентаклей меандра, тем смешнее. Когда я придумал строчку о «священной эпилепсии камлании», у меня была истерика. Ржал до потери пульса. Но суть издевательства в том, что я был серьёзен.

Форма в данном случае могла быть только имитацией, неким театром, греческой маской. Вот оно – отстранение между содержанием, которое ты хочешь абсолютно искренне донести, и той единственно возможной формой. Невозможность существовать внутри органичной формы и составляет собой главный нерв, болевую точку современного искусства. По крайней мере, той его части, которая всерьёз апеллирует к метафизическим вещам. Так что я одновременно был предельно искренен и серьёзен, и предельно глумился.

Но как глумился… То было время тотального господства иронии. После четверостишья, написанного высоким штилем, следовало неизбежно упомянуть грязные носки или что-нибудь в этом роде – двадцать лет назад это был признак хорошего тона. В этом смысле первый мой «Венок сонетов» был революционным.

Я благополучно избежал искушения написать один из сонетов матом, выдержал игру до конца, и очень круто выстебал тех, кто привык стебать высокую культуру.
Специально заложил в текст венка огромное количество ловушек. Буквально на второй строчке идёт фраза: «Божественно пуста моя глава». Я знал, что ни одна Софья Соломоновна Шелкопёр, главный литературный редактор или представитель литературного кружка дальше этой строчки не продвинутся. Потому что будут говорить (входит в образ литредактора): «Хохохо, голубчик, божественно пуста его глава! Ну так сначала, может быть, чем-нибудь её наполните, прежде чем, так сказать, высказываться…»

И это работает до сих пор. Все Софьи Соломоновны литературных журналов дальше этой строчки не продвигаются. Таким образом, «Венок» – это был троллинг до появления самого понятия троллинга.

— А каково переключаться на концертах с «Венка» на песни «Оргии праведников»?

— На электрических концертах «Венок сонетов» мне читать не приходится. Первый «Венок» мы сделали с гитаристом «Оргии Праведников» Лёшей Бурковым — он написал 15 миниатюр, и мы свели это всё в альбом. Не исключаю, что второй постигнет та же участь.

— Когда?

— Предпочитаю не говорить о том, когда выйдет следующий альбом. Если в последние годы нас не покидало ощущение, что надо срочно что-то записывать и делать, то сейчас есть чувство, что мы «памятник себе воздвигли нерукотворный», и можем работать расслабленно. Записали и свели очередную вещь, сняли на неё клипчик, скоро выложим в Интернет. Такими шагами и будем двигаться.

— О вашей концепции «шитрока». Вам не кажется, что странно поднимать эту тему, когда выросло поколение воспринимающее всю русскоязычную музыку как «шитрок»?

— Ты понимаешь, песня ведь не всегда о том, о чём написаны её слова. «Шитрок» — вообще не о русском роке. Она о России, о родине. О том вираже, который проделала страна, пытаясь перестроиться на что-то человеческое, и вернувшаяся, как пёс, на ту же блевотину. И слово «рок» в русском языке означает «судьба», причём судьба мрачная — «судьбина», «фатум».

Музыка — только частный случай этого фатума. Так что песня — это крик, осознание апофеоза наступившего кретинизма. И клип наш снят на эту тему. Немногие поняли, почему мы там в школьной форме, проклёпанные, со значками AC/DC. Да потому что вся наша жизнь ушла на попытку уйти от эпохи, когда мы бунтовали в поисках чего-то светлого, А потом общество проделало круг, и мы оказались в той же точке, с какой когда-то стартовали. В сорок пять лет для нас опять пришло время надевать клёпаные жилетки и выбривать ирокезы. Мы оказались престарелыми клоунами: «Никуда нам не деться от этих аккордов/ Никуда нам не деться от этих «шит-струн».

— На ЕР «Шитрок» одна из песен посвящена Летову, и вообще до «Венка» немало материала с выраженным летовским духом. Своеобразная дань памяти?

— Летов записал великий последний альбом «Зачем снятся сны», а после умер. Было ощущение страшной потери, но одновременно в нас ударил этот огромный освободившийся поток его энергии. Каким-то образом мы оказались на пути. На силе той энергии был записан альбом «Для тех, кто видит сны», и последним сполохом был как раз ЕР «Шитрок». Сейчас мы уже идём в другом направлении, эта тема для нас закрыта, наш мемориал внутри себя мы построили.

— Вы также довольно известный блогер. Вы считаете, что самостоятельная медиа-активность необходима для независимых музыкантов?

— Разумеется. Мы живём в эпоху DIY, «помоги себе сам», как пел тот же Летов.
Когда существует индустрия, огромное количество специально обученных людей, счастливый музыкант может заниматься только музыкой. И то не всякий. А у нас даже индустрии нет, как таковой, и попадать, собственно, некуда. Знаешь, как Зорг в «Пятом элементе»: «Всё, решительно всё приходится делать самому». Сам не найдёшь художника, который разработает дизайн маек; людей, которые майки пошьют; не договоришься в Китае, чтобы их прислали – не будет у тебя маек. А не будет маек – не будет денег на следующий альбом.

— Вас лично это напрягает?

— У меня есть замечательный повод халявить эти дела. Два года мелкому, и я уже два года в ЖЖ не пишу. Просто нет такой возможности. Когда мелкий спит, он просыпается от щёлканья клавиатуры, когда не спит — не даёт за неё сесть. Так что я говорю: «Ребята, делайте всё сами, а я буду публиковать афиши». Но это досадно, потому что время от времени хочется отреагировать каким-нибудь постом.