Зоя Кобозева о том, как Самара влияла на судьбы американских учёных

Традиционная колонка Зои Кобозевой — кандидата исторических наук, доцента кафедры Российской истории Самарского госуниверситета, эксперта в области истории моды.

Майкл

Когда в конце 90-х у меня были густые брови, короткая рваная стрижка, яркая помада, белая искусственная шуба и лаковые полусапожки на квадратном каблуке. Когда мне казалось, что в этом образе я похожа на Лайзу Минелли. Когда мне вручили в руки табличку с надписью «Самарский государственный университет» и отправили в Курумоч встречать американского профессора русской истории. Был Старый Новый год. Он появился в коротком пальтишке и смешном треухе, из которого выглядывали нос, очки, чёрная курчавая бородка, пухлые губы и всё его иудейское лицо. Потом он расскажет о том, что его дедушка — еврей добирался из польских земель в Америку с пуховой подушкой, услышав, что с подушками на далёком континенте могут возникнуть проблемы. А когда на следующий день после празднования Старого Нового года в кругу моей семьи мы сидели в университетской столовке, он с интересом рассматривал мои руки, унизанные огромными кольцами. А мне казалось, что теперь-то меня точно не возьмут на стажировку в Америку, так как столько колец носят только легкомысленные и дурно воспитанные барышни, а не серьёзные исследователи. В Америку меня взяли.

Три месяца весенней цветущей сакуры. Три месяца вашингтонских ветров и нью-йоркских урбанистических коридоров. А ещё еврейская кондитерская. Ночной джаз. Удивительные конференции, венчающиеся посиделками в греческих тавернах и концертами Рахманинова. Чтобы сохранить во всём этом калейдоскопе эмоций точку опоры, я повсюду таскала за собой лондонский зонтик-тросточку в клетку. Потом его носил Майкл. Потом он вернул его мне в Нью-Йорке со словами: «Возьмите, он мне стал уже родным…».

PS Так впервые в гости к самарским историкам приехали американские коллеги-русисты, представлявшие новое поколение историографии. Их отличало отличное знание русского языка и любовь к русской истории и культуре. Потом они потянулись в наши архивы. Потом вышли совместные монографии. Потом изменилась сама историческая наука.

Джордж

Мне поручено было организовать лекцию известного византиниста, профессора Мэрилендского университета (США) Джорджа Маджески во время первой пары на историческом факультете СамГУ. Утром к нам на кафедру пришёл Гендальф смешанный с А.П.Чеховым. Но надо мной он возвышался именно как Гэндальф над хоббитом. В те времена из техники у нас был только огромный чемодан проектора для слайдов. «Гэндальф» с улыбкой показал мне на этот чемодан, что означало следующее: перед явлением профессора на лекцию в американских вузах, ассистенты готовят аудиторию. То есть мне предстояло взвалить на себя чемодан и отправляться с Джорджем на его лекцию. Я, как и все русские женщины, не боюсь тяжестей. Крякнув, привычно бросилась пешком на пятый этаж. Но Джордж остановил меня и заставил ждать лифт, объяснив, что перед лекцией нужно беречь дыхание. В кампусе Мэрилендского университета стоит маленький домик, весь наполненный ранней русской историей, православием, Византией.

Там живёт Джордж и его любимая жена Мэрилин. Они вместе ходят, взявшись за руки, на концерты, в музеи. Встречают гостей. Я слушала лекции Джорджа в Америке. Высокий, худой, с острой бородкой, засунув руки в карманы брюк, он декламировал «Облако в штанах» Маяковского… Интеллигентный, мягкий – пытался ругаться по-русски в потоке нью-йоркских машин. На выставке византийского искусства откуда-то сверху замечал с церковно-славянскими интонациями мне, остановившейся около «лестницы в рай»: «Красиво и душеполезно!». А какую пасху он показал нам с коллегой в Вашингтоне! За пасхальную ночь мы объездили с Джорджем три православных храма. А на следующее утро все наши американские коллеги пришли к нам в гости в уютную квартирку на русский аутентичный завтрак, все блюда для которого были закуплены в Вашингтоне в еврейском заведении «У Миши». А спустя год, в Самаре, я пела для Джорджа на старенькой даче на Сорокиных хуторах романсы Окуджавы. И это была наша последняя встреча.

Марк

В Америке охранять наш быт был назначен аспирант, занимавшийся историей рабочего класса в России, Марк. Огромный толстяк в очках с бородкой. Пьер Безухов. На его древней машине мы рассекали просторы чужбины с несущейся навстречу американской действительности музыкой: «Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут, В бой роковой мы вступили с врагами…». Только один Марк, в затравленной сексизмом стране, преподнёс нам в конце поездки флаконы духов «Элизабет Арденн. 5 авеню» и редкостной красоты мельхиоровые браслеты (только вот обеим русским женщинам одинаковые). Горестно Марк вздыхал о том, что его подруга, маленькая толстушка Бетси, не хочет выходить за него замуж, так как он бедный аспирант. А потом с Марком вообще приключилась беда.

Его направили с ответным визитом в Самару. Была осень. Марка поселили в университетской общаге. В ту пору были какие-то проблемы с водой и отоплением. Марк всё время мёрз и никому об этом не говорил. А просто, бедный, так и спал в толстенных шерстяных носках и кроссовках. Признался Марк в том, что ему плохо только тогда, когда на ноге началось рожистое воспаление. Мой папа-хирург его спас. И они стали вместе на радостях ходить в нашу филармонию на симфонические концерты. А когда Марк вернулся на Родину, след его в американской исторической науке пропал. Говорят, что Марк бросил рабочий класс, завёл себе киоск и стал сколачивать приданное, чтобы завоевать Бетси. Ведь когда Марк был в Самаре – были 90-е. Он уверовал в силу киосков в становлении респектабельного бизнеса. Так американская историография оказалась повержена самарским капитализмом.