Сегодня День работника культуры, что побудило нас побеседовать с каким-нибудь умным и приятным человеком, занятым в этой сфере. Долго думать не пришлось. Андрей Рымарь с одной стороны известен как замдиректора Литературного музея, во многом ответственный за успех недавних резонансных проектов музея–усадьбы Алексея Толстого. А с другой — журналист, наблюдающий культурную жизни Самары со своей (что в наше временя редкость) точки зрения. Поговорили мы о том, как создать утопию на территории музея, что страшного в приключениях Буратино и где лучше брать деньги на смелые начинания.

Текст: Данила Телегин

— Когда речь заходит о музейщиках, большинство, наверное, представляют себе пожилых ворчливых женщин, которые следят, чтобы экспонаты руками не трогали. Но, по ощущениям, в Самаре все-таки созрело поколение работников музеев новой формации. Как считаешь?

— Есть подозрение, что и все пожилые женщины тоже когда-то были молодыми, что-то открывали и изобретали. Другое дело, что не только в культуре, а вообще во всех интеллектуальных сферах в России происходит так, что если человек куда-то забрался, то он на этом месте старается максимально долго удержаться и всячески третировать то, что выходит за пределы его понимания, интеллектуальной планки.
Но всё же в Самаре что-то меняется, и достаточно давно. Низовое движение бурное. Во всех учреждениях типа музеев в Самаре (как и по всей стране) работает немало молодых людей, которым удаётся делать что-то неожиданное.

— Тебе почему-то эффективнее многих удается протолкнуть новаторские идеи. Как?

— Во-первых, меня позвали в коллектив, который был настроен на инновации. Главным новатором изначально была Людмила Михайловна (Савченко, директор музея, — прим. автора), которая сразу очень по-своему всё начала делать.

С другой стороны, у меня была пара идей, которые нравились, прежде всего, мне самому. И так всё сошлось, что кому-то ещё они приглянулись, появилась возможность найти под них негосударственное финансирование. А это, кстати, важный момент! Когда мы делали выставку с поэтическими машинами, в ЖЖ писали, что хорошо, мол, что это не на государственные деньги…

В общем, благодаря стечению обстоятельств, мы нащупали, как мне кажется, некую технологию, и пытаемся теперь в найденном направлении двигаться. Есть ориентир, а точнее пожелание, чтобы в Литературном музее было больше литературы, художественного мира авторов, а не просто вещей и фактов. Через разные проекты мы свой идеал пытаемся осуществлять, и, как показывает практика, не обязательно для этого нужны миллионные гранты — кое-что можно и за двадцать тысяч сделать.

— Я слышал, вы здесь какой-то проект обсуждали…

— Я сделал программу, которую назвал «Буратино для взрослых. Ужасные опасности и страшные приключение Алексея Толстого и его читателей». Она о том, что в своей сказке писатель зашифровал сознательно и бессознательно и свою жизненную стратегию, и те проблемы, с которыми сталкивается каждый думающий человек. Собственно, сказки все про инициацию, и «Буратино»– не исключение.
Программа представляет собой экскурсию по нашей новой выставке иллюстраций. У каждой из картин мы будем останавливаться, чтобы разбирать символические смыслы, стоящие за разными эпизодами. Мне кажется, это интересно. Раз уж приходится заниматься «Буратино», то почему бы не по-взрослому?

— Как ты совмещаешь жизнь музейного работника и журналиста?

— С одной стороны, это очень естественно: когда что-то пытаешься анализировать, появляется и желание что-то поделать. Я, собственно, и попал в музей потому что в какой-то период начал живо интересоваться этой сферой. Писал колонки, в которых поучал музейных работников, как и что надо делать. Тут-то меня Людмила Михайлова и позвала – мол, если такой умный, что сам не возьмёшься?

Но временами бывает тяжело. Любое дело — как газ, имеет свойство заполнять всю предоставленную ёмкость. Но мы все так живём. Почему-то никто в этом городе не имеет возможности делать что-то одно и спокойно существовать…

— Ты наблюдаешь культурный процесс с разных сторон. Как ты оцениваешь культурную жизнь города?

— Трудно сравнивать, я не жил плотно в других городах. Но изнутри я чувствую, что всё быстро меняется. Если два года назад мы делали еженедельные кинопоказы, и это воспринималось многими как достойное развлечение, то сейчас появились более сложные формы досуга. Каждую неделю проходят и концерты неизвестных мне групп, и выставки, и какие-то события, где представлены синтетические жанры…

— Но, как не слишком давно заметил в беседе Михаил Куперберг, заинтересованная тусовка всюду одна. Публика распределяется между площадками, на всех её не хватает…

— Есть такое мнение. Хотя, по логике вещей, какое-то количество людей поступает в вузы, усваивает от своих предшественников культурные маршруты… то есть, смена и расширение контингента должны происходить. Но в то же время есть большое число людей, которые свой культурный досуг никак не связывают со сферами, в которых вращаюсь я или Куперберг. Скажем, культура, связанная с рэпом или хип-хопом. Или сноуборд и прочие экстремальные виды спорта – тоже в некотором роде культура…

— В широком смысле компьютерные игры и порно – тоже культура…

— Ну, действительно, у многих досуг совершенно иной. Может, человек бы заинтересовался бы чем-то другим, но тут начинает действовать стереотип, о котором мы говорили в начале – что в музеях и галереях всё либо старое и замшелое, либо современное искусство, которое не понятно даже авторам, не говоря уж о зрителях.

— Ты можешь делать выводы о количественном и качественном изменении публики за время твоей работы в музее?

— Довольно сложно проследить, работаю я тут всего два с половиной года, но мне кажется, что есть некоторое увеличение тусовки относительно молодых людей, которые так или иначе про нас знают, заходят. Опять же, мы не так мы делаем нечто такое, что могло бы их увлечь. Все-таки музей – это не культурно-развлекателньый центр. У нас есть окололитературная специфика, которая нас ограничивает.

Но, скажем, все лето на фестивале, который мы проводили в рамках выставки поэтических машин, у нас клубилось человек по 30-40. В основном, молодые, но бывали и пожилые преподавательницы из «кулька» — с большим интересом слушали стихи, которые, казалось бы, нарушают всевозможные табу.

— А на этот год уже есть настолько же масштабная задумка, как поэтические машины?

— Есть. На эту Ночь в музее хотим запустить большую выставку, которая будет связана с фантастикой двадцатых-тридцатых, темами утопии и антиутопии. То есть, с видением будущего, которое стало для нас уже прошлым. Мы формулируем эту тему как «Назад в будущее». Построим небольшой, но всё-таки город. Можно будет его модифицировать, «встроиться» в него, найти себе там роль. Ночь музеев будет стартовой, а потом мы всё лето будем возвращаться к исследованию различных утопических моделей. Мне кажется, довольно актуальная тема.

Мы тут пока разбирались, выяснили для себя, что все утопии колеблются между двумя полюсами. Одна утопия – техногенная, которая человека воспринимает как винтик, опирается на порядок, технологию, организацию. А другая опирается на духовность, мифологию – по фашисткому образцу. Там человек велик, безграничен и «право имеет», но при этом ходит строем. Можно видеть, что наше общество до сих пор колбасит между двумя вариантами.

В целом мы всё это делаем в рамках длинного проекта, связанного с модернизацией основной экспозиции, посвященной жизни и творчеству Алексея Толстого. То есть, мы берём тему фантастики с оглядкой на «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина». Потом планируем выставку, связанную с «Детством Никиты»… Так постепенно пройдем по всем этапам и темам творчества Толстого.