Про «Грушу» я, конечно, слышала ещё в Карелии. Некоторые мои друзья раз в году собирали манатки и уезжали под Самару «петь и пьянствовать» – так они это называли. Ну, петь и петь. Барды и барды. И только когда я переехала в Поволжье, поняла, что Груша – это не просто Груша. Это нечто священное и долгожданное. До того долгожданное, что даже страшно.

Текст: Евгения Волункова

– Женя, ты обязательно съезди на Грушинский. Вот прямо брось все дела и вперед. На два дня. А лучше три. А еще лучше на все дни – чтоб прочувствовать и прожить, –  говорили самарцы, затариваясь водкой и тушенкой.

Добиваясь  конкретики о том, что делать на фестивале, я слышала невнятное «сама увидишь» и «приедешь – поймешь». А на вопрос «куда столько водки?» в ответ неслось: «Груша без водки не Груша».

_____________________________

Ну, что же? Ехать, так ехать. Я купила бутылочку виски, шпроты, макароны и хлеб с сыром. Упаковала спальник и запасные носки.

– Куда ты спрячешь виски? – спросил суженый и свел брови.

– Ну, так куда? В рюкзак.

— Шманают. Прячь подальше. Заворачивай в одежду. Раньше люди даже приезжали на поляну за несколько дней до фестиваля и закапывали бутылки. Чтобы потом спокойно откопать. И вообще, одна бутылка – это курам на смех. Бери больше.

Мы с подругой Юлей приехали на Грушинскую Поляну в пятницу на ранней электричке. Цепочка людей с рюкзаками тянулась из глубины платформы до самого низа бесконечной лестницы. Только мы на нее ступили, как из голубого неба полились теплые крупные капли.

– Груша приветствует нас, – сказала Юля. – Груша без дождя – не Груша. «Здорово,  — подумала я. – Значит, не только без водки».

___________________________________

Завсегдатаи утверждают, что в прошлые годы народу на фестивале было намного меньше. Люди сидели по лягерям и образовывали коммуны. И была кулуарность. И был интим.

Пятничная объединенная Груша явилась нам хаосом: тучи разномастного народа сновали, лежали, сидели, ныряли и ели. И пока мы добрались до лагеря, я уже немного морально устала.

В лагере сидели помятые знакомые. Приехавшие еще в четверг, они уже успели провести «лучшую ночь на Груше». И невнятно, но с блеском в глазах, рассказывали, как много пили и  гостили в  лагере лесбиянок с музыкантом по фамилии Твёрдый.

Нам с Юлькой стало ужасно завидно, что мы не были с Твердым у лесбиянок, и что вообще всё пропустили. И мы решили наверстать. Не откушав каши из котелка, и даже не откупорив бутылку с виски, побрели «в люди».

__________________________________

Жители Груши достойны отдельного повествовательно-описательного рассказа. Я говорю «жители», потому что с первых часов уже на ум пришло сравнение фестиваля с отдельным городом. Городом песен, анархии и веселья.

На Груше падают барьеры и улетучивается стеснение. Если дома ты белый и пушистый, то здесь можно не напрягаться и обнажить личину. Хочешь петь? Подходи к любой сцене, вспоминай слова давно забытой песни и ори, ори до хрипоты. Хочешь напиться так, чтобы в дрова? Пиво плюс водка в любых количествах, и никто не осудит. Никто не посмотрит криво. Потому что все жители Груши понимают. Потому что все на одной волне. А может, хочется поваляться в грязи? От души и по уши измазаться в коричневой теплой жиже? Тоже – пожалуйста. И, опять же, не стыдно. Впрочем, про грязь – это позже.

– Давай, лей, не бойся! Ух, хорошо! Ах, аррррр!

Женщина в длинном узорчатом платье подставляет обгоревшие плечи под ведро из-под краски. В ведре, слава богу, вода. Непрозрачная жидкость выплескивается на нестройную шею и шумно стекает вниз, задерживаясь на подоле.

– Ах, хорошо! Ещё, ещё  давай!

На Груше жарко. Внезапный дождь прекратился через пару минут – на небе, вопреки приметам, ни облачка. Холодное пиво распродается на ура по любой цене. Женщины бродят в купальниках и почти без. Тела некоторых покрыты татуировками, а головы других – невозможными прическами. Народ самовыражается. Народ красуется. В городе Груша важно показать себя так, чтобы тебя не смогли забыть.

К моему удивлению, людей у сцен в разы меньше, чем на рынке или в лагерях. Толпы сидят у костра. Толпы высматривают сувениры и еду. Толпы купаются в цветущей воде и бродят из стороны в стороны. И лишь редеющие кучки толкутся у музыкальных площадок, вслушиваясь и подпевая.

– Что ты думаешь о Груше, Женя? – спрашивают товарищи, когда, нагулявшись, я возвращаюсь к костру.

Спустя три часа я думаю, что авторская песня, ради который все и собирается, на фиг никому не нужна. Природа, пиво, костер и друзья. Всё, но не музыка. А потом наступил вечер. И я взяла свое мнение обратно. Потому что влюбилась.

__________________________

Вася Уриевский запел на ДРсцене, и я забыла, как меня зовут. Его выступление не описать, а харизму можно только прочувствовать.

Было очень много людей. Все вздыхали, улыбались и хлопали. Вася пел. Я сидела на траве, потому что коврик выбился из-под попы, а я и не заметила. Было ужасно жаль, что рядом нет близких, которые могли бы разделить со мной эту прелесть. В момент забойного припева я обернулась и посмотрела на лица людей. Они были покрыты улыбками. И столько было в них удовольствия, столько детской радости, что стало ясно: ради этого и стоит ехать на Грушу. Ради Васи Уриевского. Невысокого, худого человека в сереньких штанах и такой же серенькой футболке, перечеркнувшего начавшее формироваться мнение о Груше.  И ради таких же музыкантов от Бога, как он.

_____________________________

А потом на Грушу легла ночь, и Юля исчезла. Посидев у костра и допив не пьющийся уже виски, я пошла её искать. И нашла в расстроенных чувствах.

– Я сейчас видела лучший закат в своей жизни, – икнула Юля и смахнула слезу.  – Такой закат бесподобный, понимаешь? Я сидела на мостике и смотрела, и плакала от счастья. И ко мне подошел какой-то парень. Будешь джин-тоник? – предложил он. Я смотрела в закат. Пойдешь купаться? – сказал он. Я все равно его не замечала. И тут он увидел мои слезы. Присел рядом. Тебе плохо? – спросил.  – Мне офигенно, – сказала я. И он не понял меня, ты понимаешь? Не понял! А этот закат! Ради него стоило сюда ехать. Ради него вся эта Груша…

Вечером народу на сценах было куда больше, чем днем. Реально заинтересованного музыкой народа. На сцене О!Стров пел Сергей Манукян, и если кто-то слушал его сидя, то просто потому, что танцевать было негде.

Отпрыгав несколько композиций, довольная Юля сказала:

– Есть такие музыканты, которые поют от души. Так поют, что аж мурашки. И хочется родить от них детей. Вот от Манукяна мне хочется. А Вася твой Уриевский не дотягивает.

Я не стала спорить с Юлей, и мы побрели дальше. В свете фонарей мелькали разные лица. Вот девушка Наташа крутится вокруг своей оси и хохочет, запрокинув голову.

– Наташа, ну ты можешь держать себя в руках? – просит ее кавалер и хватает рукой за вращающуюся талию. Промахивается, пошатывается, падает на проползающего мимо голопузого мужика.

– Не могу, уже не могу, – хохочет Наташа и падает сверху.

Вот бегущий куда-то человек со всей дури тычет  зажженной сигаретой в футболку другого бегущего. Извиняется, бежит дальше. Вот под кустом плачет девушка. Из невнятного бормотания становится ясно – Максим куда-то ушел, а ее забыл. Козел и чмо.

Это на дорогах. А на сценах – зажигалки и шарики вверх. Женщины на плечах мужчин. Танцы и поцелуи. И полное, пусть даже алкогольное, погружение в музыку.

______________________________

– Не та нынче Груша, – сетует суженый, приехавший на следующий день. –  Раньше, много лет назад, не было всех этих бесцельно слоняющихся людей. Не было этих ревущих толп, напивающихся до беспамятства. Ну, то есть, были, но не в таком количестве. Люди приезжали лагерями, сообществами. Приезжали петь песни, им было не все равно, у какой сцены тусить. А теперь вот это что?

Мне сложно судить, та Груша или не та. Мимо бредет полумертвый мужчина в костюме неандертальца,который еще вчера был бодр и весел. В реке не то тонет, не то плещется, женщина с очень маленьким лифчиком на очень полных грудях. Мужчина в грязной футболке тщетно пытается закатить на склон коляску с ребенком. Утомленная вторым днем Грушинского фестиваля я прикидываю, во сколько вечерняя электричка?

– Вот если бы ты, Женя, еще застала дождь, – мечтательно тянет у палатки кто-то из друзей. –  Ты бы вообще офигела. Ты бы это не забыла. В страхе смотрю на небо – синее-синее, чистое-чистое. Поднимаюсь, отряхиваюсь и иду на рынок. А на обратном пути пророчество сбывается.

Дождь застукал нас в самом центре Грушинской поляны.

– Бежим! – крикнула я.

– Бесполезно, – сказали мне.

И мы плюнули и пошли. Медленно, потому что быстро – это только падать. Через каких-то десять минут дождь умело размыл дороги. Так, как размывает здесь каждый год. Потому что Груша без дождя – не Груша.

Мы семеним по травянистому склону, и суженый чертыхается, что вместо «говномесов» надел кеды. Склона на всех не хватает, и часть людей идет прямо по текучей грязи. Вот впереди идущая девушка шлепается на спину. Оранжевые штаны становятся коричневыми, шлепки разлетаются в разные стороны и тонут в темной жиже.

Чуть дальше – горка. Две девчонки, держась друг за друга, пытаются спуститься. А потом садятся на задницы и с гоготом катятся вниз.

– Давай так же? – подмигивает суженый.

Покрепче цепляюсь за куст: так же совсем не хочется.

Через двадцать минут с ногами, черными по самые колени, мы сидим в лагере под тентом.

— Вот теперь у тебя настоящие грушинские ноги, – говорят мне. – И теперь ты видела истинную Грушу. Во всей её красе.

Переждав дождь, остаток дня мы топчемся на сценах и слушаем авторскую песню. А потом ползем в гору, смахивая со лба пот грязными руками.

В электричке тесно. Двенадцатилетний мальчик шпарит на гармони «Яблочко». Кто-то подпевает.

— А вы чего так рано уезжаете? – спрашивает до безобразия чистый мужчина, сидящий напротив.

— Да как-то… Погуляли и хватит.

— Ой, да вы что! Самый кайф на Груше – ничего не делать три полных дня. Ради этого и стоит ехать. Всё остальное — «недогруша».

В эту секунду мне вспомнилась Юля и её закат. И слова о том, что на Грушу стоило приехать ради него.

И вот получается, что для каждого своя Груша.  Для меня — Вася Уриевский, для Юли — Манукян с закатом, для врио Меркушкина — три забитых гола, а еще для других купание в грязи, и водка, и люди… Я, наверное, даже буду её вспоминать. Свою персональную НедоГрушу.