ПЫЛАЮЩЕЙ ТРОПОЙ, ИЛИ ЗНАКОМАЯ ВОНЬ

Историк Михаил Ицкович изучил выпуски газеты «Коммуна» столетней давности и выяснил, какова была информационная повестка Самары в сентябре 1919 года.

«Беспощадная смерть вырвала из рядов…»

В сентябре 1919 года на страницах «Коммуны» много некрологов: в стране мало того что идёт Гражданская война, так ещё и свирепствует эпидемия тифа. Среди его жертв – коммунистка и активистка женского движения Нюра Смирнова, приехавшая в Самару из Харькова. Посвящая всё личное время партийной работе, она заболела брюшным тифом и «тихо и одиноко угасла в одном из эпидемических госпиталей Самары, вдали от родных, которые живут где-то в Костромской губернии». 23 сентября «Коммуна» оповещает о её похоронах на первой полосе. Автор прочувствованного некролога – Конкордия Самойлова, руководящая в самарской партийной организации работой среди женщин и ведущая в «Коммуне» «Страничку работницы», – сама умрёт спустя два года от холеры.

Ещё раньше, 13 сентября 1919 года, на первой полосе газеты – сразу три объявления в траурной чёрной рамке, посвящённые одному человеку: художнику, руководителю Изобразительной студии Самарского Пролеткульта Илье Павловичу Старцеву. О его уходе из жизни и похоронах сообщается от имени родителей, партийных товарищей и коллег по Пролеткульту. Пролеткультовцы коллективно пишут заметку «Памяти дорогого товарища»: «Пройдя суровую школу жизни, как художник, он имел много священного, творческого огня и желания работать и создавать, но смерть вырвала цветущую 24-летнюю жизнь из наших рядов». В некрологе особо отмечается, что Старцев был одним из немногих художников, «которые борются плечо-о-плечо с рабочим классом за его физическое и духовное раскрепощение», и обладал не только талантом, но и организаторскими способностями, что ещё больше подчёркивает тяжесть утраты. О его смерти скорбит в стихах и приехавший в Самару из Петрограда петроградский поэт и журналист Константин Муран:

Художник юный,
Могильщик золотой рутины,
Расцвет коммуны
Он воплощал в свои картины.

Но смерть седая
Его подрезала средь бури,
Угас, страдая,
С мечтой о классовой культуре.

Впрочем, умирают люди и насильственной смертью, что для периода Гражданской войны и ожесточённого социального противостояния неудивительно. Так, 14 сентября в селе Съезжем (ныне Богатовский район Самарской области) убивают председателя местного Совета и коммунистической ячейки тов. Бунтова. Ночью в селе начинается пожар, и по звону колокола Бунтов выбегает из дома, в него стреляют двое и со второго выстрела смертельно ранят, однако перед смертью он успевает опознать своих убийц, которых тут же арестовывают. Информируя об этом случае в номере от 23 сентября, «Коммуна» сообщает, со слов местных коммунистов, что ранее, в 1918 году, во время прихода в село войск Чехословацкого корпуса, Бунтов бежал в Тургайские степи, где организовал партизанский отряд и «сражался за советскую власть, идя на смерть, как на праздник». А убили его кулаки «за его любовь к беднейшим крестьянам». Сейчас его имя носит одна из улиц села.

Вести с фронтов

Самый знаменитый из людей, чья жизнь оборвалась в сентябре 1919 года – безусловно, Василий Иванович Чапаев. Однако его некролога в «Коммуне» нет. Более того, есть заметка с прямо противоположным названием: «Чапаев жив», опубликованная 10 сентября, то есть через пять дней после того, как прославленный командир погиб, спасаясь от внезапного нападения белых вплавь через реку Урал.

Будущий автор книги о Чапаеве, комиссар Дмитрий Фурманов, осторожно сообщает, что информация о гибели Чапаева является непроверенным слухом. В противовес этому «слуху» он приводит сведения о том, что раненый Чапаев «дополз до одного из своих полков, откуда и был направлен в Уральск». Фурманов успокаивает читателей: «Чапаев живуч, он с жизнью легко и скоро не расстанется», ведь когда ему в бою под Уфой пробило голову, он вышел из строя всего на два-три дня. «Хочется верить, что он оправится быстро и теперь», – завершает свою заметку автор. Как и будущим зрителям фильма «Чапаев», снятого по его книге, ему никак не хочется смириться с мыслью о гибели народного героя.

Сам Фурманов в это время находится в Самаре, возглавляет здесь политуправление Туркестанского фронта, которое некоторое время располагалось, как и штаб фронта, в здании бывшей земской управы (ныне ул. Фрунзе, 116, Самарский колледж строительства и предпринимательства рядом с Домом-музеем М.В. Фрунзе). В эти дни в штабе и в самарской прессе празднуют «головокружительные успехи» Красной Армии на Туркестанском фронте: «Под напором красных штыков рушатся последние твердыни адмирала Колчака», восторженно пишет «Коммуна» 11 сентября. На сторону красных переходят  целые дивизии и армии противника с оружием, амуницией, военным имуществом и командным составом, взято более 30 тысяч пленных.

Политическое значение этих побед – в том, что кольцо фронтов, окружавшее РСФСР со всех сторон, на востоке прорвано. Авторы «Коммуны» надеются, что это предвещает конец Гражданской войны, и «скоро вся Советская Россия вздохнёт свободно».

Рождение иерархии

Перу Фурманова принадлежит в сентябрьской «Коммуне» ещё как минимум одна примечательная заметка, обрисовывающая его впечатления от беспартийной конференции в посёлке Иващенково (нынешний Чапаевск). Подобные конференции, проводившиеся и в Самаре, и в других населённых пунктах губернии, – одна из главных тем самарской прессы в сентябре 1919 года. Они организовывались коммунистами как средство учёта мнений и настроений «широких беспартийных масс»,  сплочения этих масс вокруг своей партии и привлечения их представителей к деятельности Советской власти.

Армейский человек и комиссар, Фурманов негодует, что конференция в Иващенково прошла «сумбурно и неорганизованно», «чувствовалось сразу отсутствие опытного руководства». Его раздражает, что все выступавшие «словно по уговору, щипали, кусали и прижигали Советскую власть, припоминая ей разные обиды, грехи и промахи… Жестоко досталось коммунистам, их пытались в чём-то заподозрить, пристыдить и укорить». Коммунисты, с точки зрения Фурманова, ни в чём не виноваты, а подобное поведение беспартийных Фурманов объясняет их собственной несознательностью и дурным влиянием «кучки кулацких сынков и “идейных” дезертиров», присутствовавших на конференции. Самое вопиющее проявление несознательности – беспартийные даже «Интернационал» и другие революционные песни петь не умеют, ибо не знают слов!

Однако итог конференции всё же положительный: несмотря на всё своё недовольство, собравшиеся сошлись на том, что «лучше Советской власти для бедняка, пожалуй, что не сыщешь», а некоторые даже стали просить у Фурманова записаться на агитационные курсы или вступить в компартию. Как только «сознательные элементы» смогли объяснить несознательным причины трудностей в экономике и необходимость продразвёрстки, те сразу стали отрекаться от «гнилой беспартийности» и «внезапно переходить в исповедание коммунизма». Характерная религиозная терминология свидетельствует, что коммунисты смотрят на беспартийных примерно так же, как верующие на неверующих или не определившихся в вере – как на заблудшие души, которым, однако, открыт путь к спасению.

Фурманов делает вывод, что такие конференции полезны лишь в том случае, если они завершаются катарсисом и обращением беспартийных в истинную веру. Если же этого не происходит, «конференты» остаются коснеть в своём невежестве и заблуждениях. Поэтому коммунистам на беспартийных конференциях не следует уделять слишком много внимания «злобе дня», то есть мелким, частным вопросам, а нужно стараться дать на все эти вопросы универсальный ответ в духе коммунистического учения.

Впрочем, как известно, дела говорят о людях намного убедительнее слов. А вот с делами у партийцев не всё в порядке. Это явственно проявляется в газетных статьях на тему ещё одной социальной инновации 1919 года, оказавшейся гораздо более долговечной, чем беспартийные конференции, и дожившей даже до нашего времени. Речь идёт о субботниках, на которых коммунисты, по идее, должны быть в первых рядах участников, однако на практике получается иначе. Один из коллег Фурманова по работе в Политотделе Туркфронта, некий Г. Вл-ирский, пишет в номере «Коммуны» от 27 сентября, что на субботнике из 300 человек он обнаружил лишь 5-7 коммунистов. Блистали своим отсутствием «разные заведывающие канцеляриями, делопроизводители и им подобные канцелярские бюрократы», и сам собой напрашивался вопрос: «Где же тот пример, который наши партийные политотдские служащие должны показать сочувствующим и беспартийным? Мы не видим его».

О причинах такого явления рассуждает в расположенной рядом заметке другой армейский политработник, помощник комиссара 6-го стрелкового полка А.С. Соколов. Он отмечает, что многие партийцы отлынивают от субботников, оправдываясь якобы неотложной работой, но в действительности это вопрос приоритетов и социальной психологии. Если человек находит время для посещения лекций, митингов и собраний, но не может посвятить два-три часа в неделю субботнику, это говорит лишь о презрении таких «коммунистов-карьеристов» к физическому труду и об их нежелании ставить себя на один уровень с «коммунистами мозолистых рук», с рабочими: «Что им до партии и её идеалов, их идеал – устроить получше личную жизнь».

Выявляется, таким образом, ещё одна функция субботников: помимо инструмента борьбы с хозяйственной разрухой и пропаганды идеи коммунистического труда, они могут стать ещё и «якорем спасения» в деле чистки правящей партии от пролезших в её ряды карьеристов и шкурников. Тех, кто не ходит на субботники, нужно, по мнению Соколова, из партии «выбросить, как бесполезный элемент», не считаясь с занимаемыми постами, ибо «если мы боремся против дворянства, то, значит, не надо быть самим дворянами». Как видим, на втором году Советской власти проблема складывания новой элиты с партбилетами в карманах уже стоит в полный рост, причём сигнализируют об этой опасности сами же коммунисты.

Ямы дорожные и выгребные

Благоустройство города, которому должны способствовать субботники, является, как всегда, больной темой для Самары. Запущенность наших улиц ранит душу уже упоминавшемуся выше питерцу Константину Мурану, и в своей статье от 11 сентября он негодует: «По Советской улице нельзя проехать экипажу или автомобилю, не рискуя сломать колесо или изорвать шину». Советская, то есть бывшая Дворянская и нынешняя Куйбышева, между прочим, – главная улица Самары. Муран вспоминает, что подобные ямы он встречал «вёрст на 150 от Петрограда, в Лужском уезде, где крестьяне на двуколках осенней порой везут в город на продажу клюкву». Здесь же, сетует уроженец северной столицы, «клюкву никто не возит, а ямы с каждым днём всё увеличиваются». Улицы губернского города, того и гляди, превратятся «в дикие просёлочные расхлябанные дороги».

При этом по тротуару вдоль той же самой Советской гуляет праздная публика – вот этих-то белоручек и надо заставить чинить улицы и исправлять мостовую. Ввести бы для буржуазии трудовую повинность по образцу Питера, а то слишком уж вольготно пристроились в хлебном Поволжье любители праздной жизни, сбежавшие из голодных северных городов. Да и вообще на работы по коммунальному хозяйству, в том числе на заготовку дров, нужно привлечь в принудительном порядке всех самарцев, кроме заводских рабочих и работающих на оборону: «Добровольно население этого никогда не сделает, потому что в русских людях ещё глубоко сидит Обломов».

Дорожные ямы на улице Советской, которые потрясли Мурана, ещё не самое неприятное проявление печального состояния городского хозяйства Самары. Гораздо хуже дела обстоят с другими ямами – ретирадными (выгребными), которые подавляющему большинству горожан заменяют отсутствующий туалет. 27 сентября «Коммуна» публикует крик души М. Сорокина, председателя фабрично-заводского комитета типографии №5. 10 сентября он направил самарским коммунальщикам «бумажку», чтобы те вывезли нечистоты из наполнившейся ретирадной ямы в типографии, но за две с лишним недели они этого так и не сделали. Рабочим в количестве 65 человек пришлось расстаться с единственной уборной и «бегать хоть на улицу», а запах от ямы пошёл в помещение типографии. Курьер, которого направили из типографии с вторичным извещением к коммунальщикам, был послан ими к чёрту и вернулся со слезами на глазах.

В «Коммуне» от 25 сентября описывается не менее драматическая история из той же сферы быта, которая произошла на улице Николаевской (нынешняя Чапаевская). Там два дома, 166 и 168, имели на общем дворе помойную яму, уборную, сток нечистот и водопровод. После того, как в доме 168 расположилась караульная часть, её комендант отгородил забором всю эту инфраструктуру, лишив жильцов соседнего дома возможности более-менее цивилизованно справлять свои естественные потребности. В результате, по словам одного из несчастных жильцов, «двор дома 166 начинает покрываться обильным искусственным удобрением испражнений, помоев, среди которых текут живописные ручейки». Ситуация имеет не только эстетический, но и гигиенический аспект, ведь «по глупости или злому умыслу создаются искусственные очаги заразных заболеваний». С учётом того, что смертность от эпидемий в Самаре и так весьма высока, бытовая проблема приобретает весьма серьёзный характер.

Жулики, воры и раздолбаи

Вообще сфера бытового обслуживания даёт самарской прессе неистощимую пищу для разного рода историй из разряда «скандалы, интриги, расследования». Так, в «Коммуне» 13 сентября рассказывается о тёмных делах, творящихся в городской прачечной №1 на далёкой окраине Самары, под заголовком «Тоже Панама». Слово «Панама» в те времена обозначало крупный финансово-коррупционный скандал, в память о нашумевшем в конце XIX века деле французской компании по строительству Панамского канала, которая обманула своих вкладчиков. Слово «прачечная» двойного смысла ещё не имело: до того, как в США Аль Капоне изобретёт технологию «отмывания денег» через прачечные, остаётся несколько лет.

Заметка о самарской прачечной написана со вкусом, в стиле детективного романа. Кочегар, залезающий ночью в бельевой шкаф через сломанное окно. Громадный недочёт белья (9050 комплектов), выявленный в ходе ревизии. Заведующий, который жалуется, что рабочие воруют у него мыло, однако сам использует якобы «сэкономленное» мыло для собственных надобностей, при том, что все клиенты прачечной жалуются на низкое качество стирки. Произвольные увольнения сотрудников приказом заведующего под предлогом «вы находитесь под следствием, хотя суда не будет, но всё равно уходите и освобождайте квартиру». Завершается заметка за подписью «Служащий», как и многие корреспонденции такого рода, призывом к «кому следует» тщательно проверить деятельность злосчастной прачечной.

Автор другого письма из того же номера газеты – не последний человек в самарской политике и культуре, один из героев августовского обзора Лев Паперный. Находясь на лечении в Серноводске, он по горячим следам пишет в «Коммуну» обширный текст о «порядках», точнее, непорядках, на тамошнем курорте, «одном из главных в Республике». После революции распоряжением Советского правительства лечение в Серноводске было объявлено бесплатным, как и снабжение больных квартирой и продовольствием, по принципу очерёдности: красноармейцы, рабочие, советские служащие, прочие граждане. Однако на практике никто толком о новых правилах не оповестил, командированных рабочих и красноармейцев из прифронтовой Самары оказалось мало. Приехавшие же частным порядком крестьяне нередко, не зная условий приёма и пугаясь волокиты, стеснялись заявить о своих правах и оставались без лечения, а самые смелые из них либо после долгих хлопот всё же добивались своего, либо уезжали домой несолоно хлебавши.

Основную массу курортников составил типичный старорежимный контингент: «Лавочники, спекулянты, мародёры-кулаки, бывшие фабриканты, “царицы дачного сезона” и прочая гуляющая, скучающая и праздношатающаяся публика, которая наезжает из года в год на курорт и опошляет его одним своим присутствием». Стеснительностью все эти люди, в отличие от крестьян, не страдают, и, пользуясь гуманностью Совнаркома, бесплатно получают в Серноводске квартиру, два фунта сахару в месяц, табак, муку, полноценное питание в столовой и прочие блага жизни. А заведующий гостиничными номерами, «человек тупой и корыстный», отводит лучшие номера тем, кто побогаче. Многие из них даже и не нуждаются в лечении: им и так неплохо, на полном государственном обеспечении.  

Пытаясь навести порядок, кто-то из курортного водоуправления решил лишить бесплатного продовольствия и квартир тех больных, кто допущен к лечению помимо губернской курортной комиссии. Но ударило это постановление не по буржуазной публике, у которой с бумагами всё в «законнейшем» порядке, а по крестьянам из окружных сёл и советским служащим. Мало того, уезжая из Серноводска, спекулянты скупают продукты с местного рынка и взвинчивают «до невероятности» цены. Диагноз Паперного в отношении всей этой ситуации: «Организационная нераспорядительность, граничащая с преступлением».

А вот ещё одну группу нечистоплотных людей их дела и впрямь довели до скамьи подсудимых. 2 сентября в «Коммуне» рассказывается о деле мошеннической шайки во главе с матросом Михаилом Обрядиным, члены которой занимались изготовлением и продажей фальшивых свидетельств об освобождении от военной службы. Деятельность шайки была поставлена на широкую ногу: помимо Самары, они «работали» и в других уездных городах губернии, например, в Бузулуке. На нечестно заработанные средства мошенники «занимались систематическим пьянством, нюханием кокаина и вели разгульный образ жизни». Компанию в труде и отдыхе им составляли должностные лица из армии и спецслужб, в частности, заведующий городской разведкой Педашенко, следователи ЧК Садовкин и Федералис, секретный сотрудник Берку, политический комиссар Матукасов, который, кроме того, воровал для преступных целей деньги из военкомата. Замышлялись членами шайки и ограбления в Самаре и её окрестностях.

В общем, «банда занималась тёмными делами», но за ней, как и в известной песне, «следила Губчека». Правда, некоторые мошенники и сами намеревались, используя свои связи в «органах», поступить на службу в ЧК, но чекисты оказалось хитрее и, не дав им перейти к задуманным грабежам, арестовали всех членов шайки. По постановлению ЧК 16 человек были расстреляны: пятеро главарей банды, в том числе одна женщина, десять помогавших им сотрудников военных ведомств и извозчик-лихач, возивший Обрядина. Наказания проштрафившимся чекистам экзотические, но типичные для того времени – условный расстрел с отправкой на фронт (то есть если за год совершишь любое преступление, то расстреляют уже взаправду) и заключение в тюрьму «на всё время гражданской войны». В тюрьму попала также жена Обрядина, а вот его мать признана непричастной к делам шайки и освобождена.

В общем, обошлись с матросом-жуликом и его подельниками по всей строгости законов военного времени, сейчас в аналогичных случаях грозит максимум три года тюрьмы. А вот коротенькая, в две строчки, заметка от 25 сентября под названием «16 дней через Волгу» не потеряла актуальности до сих пор и вполне могла бы украсить собой коллекцию мемов про Почту России. В заметке сообщается, что в редакцию «Коммуны» письмо из села Рождествено шло 16 дней. «Интересно знать способ почтовой экспедиции», – с сарказмом комментируют журналисты.

Хорошо, что в мире есть хоть что-то постоянное.

---

Текст: Михаил Ицкович

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook