ПЫТАЮСЬ ЗАБЫТЬ, НО НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ

Таисия Григорьевна Подлесова давно живет в Самаре, но родилась и выросла в Ленинграде. Таисия Григорьевна рассказала ДГ о тех испытаниях, которые ей довелось пережить в юном возрасте во время блокады.

— В августе 1941 мне исполнилось 16 лет. Блокада Ленинграда началась, как известно, 8 сентября, когда город был окружен. Мы жили на окраине в деревянном доме, у нас был свой огород. Поэтому первое время мы держались на запасах. А вот уже дальше, к зиме, что такое голод, узнали в полной мере.

— Моя основная задача была ходить за хлебом и отоваривать карточки. Работающему на химкомбинате отцу полагалось 250 граммов хлеба в день, а нам с мамой — по 125 граммов. Всего полкило. С рассветом скорее в магазин. И вот этот кусочек хлеба я приносила домой, как зеницу ока оберегая. Разрезали хлеб на 3 равные части. Я тогда не понимала, что отец себя обездоливал. Мне, девчонке, наверное, меньше надо было, чем взрослому работающему мужчине. Но он делил всегда поровну.

Олифу, например, использовали и отруби. Вот если из этих отрубей сделать лепешку, да еще потом её смазать олифой, это была такая вкуснота!!! Я думала, ничего вкуснее нет.

— К январю всё, что можно было, подчистили. Мы до войны кур маленько держали, так в сарае косточки куриные нашли и многократно переварили. А потом поддержка нам большая пришла. Недалеко от дома была ветеринарная лечебница, и там больных лошадей забивали. Мясо куда-то отправляли, а шкуры складывали. Много их накопилось, и в январе эти шкуры позволили населению забрать. Мой отец 2 шкуры добыл. Мы их палили, скоблили, чтобы осталась кожа. Потом её очень долго варили, и получался холодец как будто бы. Это было очень хорошей поддержкой. Хотя ничего в нем питательного не было, но застывал, как холодец.

— Много меняли тогда. Солдаты кусочки сухарей меняли на махорку. Выменивали жмых — мы дурандой его называли. Что это такое? Остатки выжимки масла, шкурки подсолнечные. Он колючие, но мы их грызли. Вкусно было.

— Олифу, например, использовали и отруби, отходы мукомольной промышленности. У нас это называлось месивка. Вот если из этих отрубей сделать лепешку… на воде, конечно, там больше ничего не было. Да еще потом её смазать олифой, это была такая вкуснота!!! У нас печка дровами топилась. И вот в печке запечешь, вынешь горяченькую… Я думала, ничего вкуснее нет.

Ближе к весне и подкормка появилась — зелень. Всё, что можно было есть, выкапывали. Вот мне, например, нравились лопухи. Корни лопухов немножко сладковатые.

— Так дотянули до весны. Папа не выдержал и умер 21 апреля от дистрофии, истощения. Я к тому времени поступила работать на химкомбинат — он был большой, весь наш район там работал — и стала получать усиленный паек как человек работающий. Ближе к весне и подкормка появилась — зелень. Всё, что можно было есть, выкапывали. Вот мне, например, нравились лопухи. Корни лопухов немножко сладковатые. Лебеду ели, но мне она не очень нравилась.

— Я попала на оборонные работы по строительству оборонительных сооружений. Рыли окопы, убежища, доты для военных со срубами, с накатами в Ленинграде. Потом нас отправили в Колтуши. Там тоже рыли окопы. Земля каменная. Почему-то во время войны всегда лютые морозы. Долбили ломами мерзлую землю. А нам всем примерно по 16 лет, девчонки одни. И как-то однажды нам говорят: вы  теперь считаетесь стройармейцами, называетесь военно-строительным отрядом, приписанным к Ленфронту. Я стала приравнена к военнослужащим со всеми льготами. После этого я сразу маме справку дала, и её освободили от коммунальных услуг.

— Стройармейцы, уже отряд, — женщины в ватниках, ватных брюках, с лопатами и ломами — вот оно, наше вооружение. Двигались мы к началу 43-го года. Блокаду прорвали в Шлиссельбурге, и нас туда отправили буквально через неделю. Когда мы туда приехали, еще были не все трупы немцев убраны. Там был такой вал, потом окоп, землянки, и в них трупы немцев. Я до этого никогда немцев не видела, а тут мертвых увидала. Это был конец января.

— Под Шлиссельбургом мы вязали фашины. Я объясню. В тех краях много болот, растут кустарники типа ивы. У них сравнительно тонкие длинные ветви. Так вот, представьте себе сноп диаметром полметра, перевязанный металлической проволокой. Мы ветки ивовые срезаем и на специальных козлах перехватываем их в 4 местах проволокой и затягиваем. Фашины предназначались для того, чтобы в болотистой местности делать настил, дорогу такую многослойную, что даже танки могли по ней идти. Работали много, от темна до темна. Эта большая работа была, тяжелая, мне за неё даже медаль дали «За боевые заслуги». Потому что всё делалось под обстрелом, снаряды летали над нами туда-сюда.

— Оттуда нас отправили в Ленинград. Мы там работали на многих объектах. Строили подземные сооружения, и служебные, и жилые. Подошел 1944 год, блокаду полностью сняли. Стали нужны дрова для промышленности и для населения. И нас направили на лесозаготовки. Меня назначили командиром отделения. Вторую половину 44-го года и до победы мы работали на заготовке леса. И день победы встретили на делянке.

— Демобилизовали нас в июне 1945 года. И потом добровольно-принудительно всех моих девчонок и меня в том числе направили на заводы восстанавливать промышленность Ленинграда. Я попала на завод 212, «Электроприбор», что на Петроградской стороне. Хотелось учиться, потому что до войны я успела окончить только 8 классов. Спустя год, в 1946 году я поступила в пищевой техникум. Куда же еще после блокады? Туда, где продукты, чтобы сытым быть. Приняли меня в техникум, но с завода не отпустили. Работать надо. Отработала еще год. Летом 1947 опять поступила, но уже в техникум связи. На этот раз уже был приказ на учебу отпускать. Окончила техникум, вышла замуж за товарища по учебе, он был из Куйбышева. Так я оказалась в этом городе и с 1954 года живу здесь.

— Стране нужны были связисты, и четыре института в СССР стали готовить инженеров из техников, имеющих стаж работы не менее 3 лет. Мы с мужем поступили в Ленинград, оставили сынишку
свекрови, а сами поехали учиться. После института вернулись в Куйбышев. Муж пошел работать в эксплутационно-технический узел связи, я в техникум на преподавательскую работу. Там и проработала до пенсии.

— Я к хлебу отношусь очень трепетно. Во время блокады у нас хлеб разрезал отец. Если осталась крошечка, он каждую пальчиком соберет, чтобы ничего не пропало. И сейчас, когда остается хлеб, я всегда помню: нельзя выкидывать. Стараюсь либо замочить собакам, либо птицам, но отдать.

— Блокаду я помню очень хорошо. Как картинка в голове вспыхивает. Помню, шла утром за хлебом, а дорожка шла мимо церкви Ильи Пророка. Трупы возле ней просто складывали, как бревна. Привозили на саночках и свалили. Сил-то не было. И вот я вижу, лежит труп мальчишки. Раздетый. Как правило, все трупы голые были, редко кто одетый. Обратно возвращаюсь, а у него ягодицы вырезаны. Стараюсь забыть, но всё помнится…

Интервью: Анастасия Кнор, фото из личного архива Таисии Подлесовой