"И долг, и любопытство"

За последние несколько лет в Самаре появилось с десяток памятников, мемориальных досок и других малых архитектурных форм. В камне и металле увековечили женщину-мать, Юрия Деточкина, бравого солдата Швейка, несколько символичных колоколов, а также много других знаковых для Самары явлений и персонажей.

Мы поговорили с инициатором установки части из этих памятников, меценатом, самарским коллекционером, бизнесменом и руководителем смены «Патриот» на Молодежном форуме ПФО «iВолга-2017» Дмитрием Хмелевым.

 Случайности не случайны

— Если честно, была поражена, как часто мы с вами встречались до нашего интервью, но при этом общаемся вот так, вживую, впервые. Открытие рынды с теплохода “Кашгаръ” я освещала как журналист, но только сейчас узнала, что инициатива установки мемориала принадлежит вам. А в вашей жизни часто ли бывают совпадения, учитывая, что вы вплотную занимаетесь историей, коллекционированием?

— Они бывают, но я бы сказал, что они закономерные. Та же рында, она же не просто появилась, она лежала и знала свое место. Как и колокол на железнодорожном вокзале. Из последнего надо упомянуть плиту Щорса. Ею я занимался лет пять. Я познакомился с его (Щорса — прим. ред) наследником, так получилось, он приезжал в Самару, мы снимали фильм, была идея отреставрировать памятник Щорсу, который тут стоит. Жалко, что идея не реализовалась. Но когда мы изучали тему, собирали всё: сплетни, слухи, басни; и одна женщина сказала, что в 30-е годы, перед войной, люди видели плиту Щорса. Басня не басня, мы были склонны верить. Прошло три года и мы нашли надгробную плиту Щорса именно там, где и ожидали — земля сама её на поверхность выдала.

— Когда строили Фрунзенский мост, тоже ведь нашли фрагмент колокола?

— Так это я его нашел! У меня лежит фрагмент этого колокола. Понимаете, вот допустим, что мы целью зададимся по этой поляне пройтись и найти десять рублей. День, два, три будем ходить, но обязательно найдем.

— Но ведь здесь (площадь перед храмом Кирилла и Мефодия — прим. ред.) город появился сравнительно недавно. Неужели и тут можно что-то найти? Вообще, бывают места исторически не интересные?

— Ну да, здесь раньше были леса. Но если углубиться в историю, это место у нас как называется? Барбошина поляна. Кстати, говорят, он зарыл клад, и клад тоже не нашли. Возможно, мы сейчас стоим на этом самом месте! Нет таких мест у нас, неисторических. Да выйдите в любое поле! Столько поколений жили на земле тысячелетиями, обязательно что-то можно найти.

Хороший проект живет своей жизнью

— А как рождаются идеи сделать что-то новое?

 — Идеи приходят спонтанно, про рынду Кашгаръ, про Наумовку — это некий проект. Идея родилась, она воплотилась, и дальше она должна жить своей жизнью. Проект хороший должен работать. У нас обычно как: пиар, пиар, пиар, а потом раз — и проект исчез. Рында Кашгаръ будет вечно стоять. Колокол на первом пути железнодорожного вокзала будет вечно звонить. Между прочим, четыре месяца согласовывали с РЖД, но мы настояли на своем — чтобы поезда отправлялись под этот колокол. Нельзя брать проект, если ты не убедился, что он уникальный. Нельзя что-то увидеть и сказать: сделаю так же. Клонировать — бессмысленно. Вот деревня Наумовка (деревня, восстановлением которой занимается Дмитрий Хмелев, — прим. ред.)! В Наумовке, между прочим, уже новый дом построили. Я думал, что только лет через тридцать деревня возродится. А там уже дом стоит, люди стали возвращаться. Вот сейчас это — второе рождение.

— А для Вас то, что вы делаете — это какой-то долг? Или ответственность, или любопытство?

— А здесь всё. И долг, и любопытство. У меня в коллекции была такая доска: три буквы и цифры. Малоинформативная доска: Б 117, 104 завод, 66 год. Всё. Ну, доска и доска, кому она интересна. А когда разобрался, оказалось, что это легендарная доска. Закладная доска с подводной лодки, город Северодвинск. Для подводной лодки эта доска — как знамя полка. Я написал в Северодвинск, изначально была идея отдать её как-то туда, все-таки история завода. Я хотел отправить по почте, а там такой ажиотаж поднялся, меня пригласили в Северодвинск, я приехал, меня проводили в музей. Оказалось, что это первая закладная доска, которая к ним вернулась. И теперь завод пытается вернуть все доски! Мало того, со мной вместе из Санкт-Петербурга приехал сын первого командира этой подводной лодки.

— А у вас не бывает чувства, что вы от сердца отрываете экспонаты?

— Нет. Есть у меня предметы, которые я коллекционирую. Но лежат они в темном подвале, и какой смысл от них? Ну, я их вижу, ну, еще пара-тройка человек. Если найти людей, кому они по-настоящему интересны – вот это дело и радость. Для заводских коллективов, для городов, для мира.

Мы должны знать и фураг, и Пиню

— У нас есть один хороший человек, Дмитрий Храмов. Он ко мне три года назад подошел и говорит: «А ты знаешь, что у нас в Казармах, которые стоят на Масленникова, формировался особый полк, который ушел защищать Францию?» Стали изучать. Да, действительно, у нас формировался полк, который отправили во Францию, где была революция, они воевали и остались там. Никто про этот полк не помнил, не знал. Французы в этом городишке ухаживали только за своими, французскими могилками. И Храмов предложил: давай, говорит, в Марселе поставим нашим памятник. И смогли, поставили. Он там сейчас стоит, в центре, памятник особому нашему самарскому полку.

— И это не единственный мемориал, насколько я знаю…

— У нас была идея с Александром Борисовичем Фетисовым поставить памятник матерям Безымянки. Я помню из своего детства, как мама возвращалась с завода, усталая, с тяжелыми сумками в обеих руках – кормить семью. И у многих было так же. И мы хотели поставить этот памятник где-нибудь в районе улицы Победы — женщина с сумкой, с опущенными руками, именно женщина-мать. Воплотилось все… немножко иначе. Но это значит, что есть возможность сделать что-то еще.

— А что с фурагами, кстати? Это же тоже ваша идея — установить в Самаре памятник фурагам?

— Да, это тоже моя идея, мы с Александром Фетисовым ее обсуждали, и он поддержал. Понимаете, я из того времени. Культ фураг был только в Самаре. Ни в одном соседнем регионе ничего подобного! Им сейчас приписывают, что они были жуликами и ворами, но это не так. Я тоже был фурагой, носил зауженные брюки, костюмы, до блеска начищенные туфли, обязательно — белый шарф и фуражка. Мы все это прошли, мы все с Безымянки, вся заводская молодежь; это был не центр города, где интеллигенция. Большинство моих  друзей были в этом движении до восемнадцати лет. А потом шли в армию. Для фураги не идти в армию — ну как это?!

— Это такой кодекс чести?

— Да, это кодекс чести. Враждовали районы между собой. Но если ты идешь из другого района с девушкой, никто не имел права тебя обидеть. А сейчас разве такое есть? А после армии фураги шли получать образование, работать на заводы, женились. И ничего плохого в фурагах не было, это просто одна из субкультур, которых сейчас, например, очень много. Тут вопрос в том, что центр города этого не воспринимал, считая Металлург неким гетто. И памятник фурагам заслуживает быть. Это уникальное течение, которое процветало только в Самаре.

У нас вообще много таких вещей знаковых в городе, о которых мы толком не знаем, но достойных того, чтобы их увековечили. Вы, например, знаете, кто такой Пиня? Фразу «Одет как Пиня» слышали, нет? Спросите у родителей. «Одет как Пиня» значит, что кто-то одет несуразно, неопрятно, много с собой всего несет. А Пиня был легендарный наш самарский сумасшедший. Откуда он пришел, никто не знает. Кто-то говорил, что пленный австро-венгерский солдат после Первой мировой войны, кто-то говорил, что это просто местный житель. Пиня ходил и зимой, и летом в пальто, у него был очень выразительный нос и доброе лицо. С собой всегда носил сумки, в которых хранил свое добро: какие-то камушки, мелочевку, еще что-то. Такой добрый, безобидный сумасшедший. И его город любил. Когда он спускался на Дно, ему подносили пива мужики, а он слушал их рассказы. Женщины ему чаю наливали, кормили. Когда я эту историю услышал, был поражен! Любимым местом его была арка синагоги. Он там и спал. И у меня возникла мысль, что нужно ставить памятник нашему самарскому Пине в этой арке.

 Коллекция знаний

— Получается, что вы коллекционируете знания?

  — Как и любой другой коллекционер. В среде коллекционеров даже есть свой термин «покупашка» — человек, у которого есть деньги, и он просто скупает какие-то дорогие и непонятные вещи. Но самая главная цель — это знание. Только тогда появляется история. Это в математике есть формулы, а историю каждый делает для себя. Если ты знаешь историю, ты знаешь, что у тебя позади, ты знаешь, что будет впереди и как себя при этом вести. Ты просто знаешь историю такой, какая она есть.

— Вы как-то раз в интервью сказали, что коллекционеры — достаточно закрытая общность, чуть ли не полулегальная.

— Это все идет из советского времени, ведь коллекционирование связано с какими -то редкими предметами, ценностями, деньгами и… странными законами. В советское время не принято было демонстрировать, что у тебя есть что-то ценное. Мы встречались узким кругом; люди старой школы, которой уже нет. К сожалению, в 90-е годы коллекционеры ушли в коммерцию, стали продавать. Есть значки, которые раньше стоили 15 копеек, а сейчас — 15 тысяч евро. И все это привело к тому, что сейчас в этой сфере застой. Даже в антикварных магазинах глухо, потому что покупать-то некому. Не привили молодому поколению любовь к коллекционированию. Я помню, что я в детстве собирал марки, сосед собирал значки, кто-то бабочек. Все были коллекционерами. У кого-то это прошло, а у кого-то нет. Чтобы сейчас что-то изменилось, нужно время.

 Ура-патриотизм — это трусы из флага

— В этом году мы организовали впервые акцию. Поезд Победы. Работали по три часа, даже ночью открывали музей. Экспонаты — из моей личной коллекции. Лучше всего принимали в провинции, столичные города избалованы. В Екатеринбурге встретили «на ура». На следующий год планируем пойти по воде. Символическое возвращение фронтовиков.

— Вам постоянно приходится работать со временем, очень разным. Какие у вас отношение с ним?

— Время пересекается, где-то разнится. Сейчас какие-то бизнес-тренинги есть, коммерсантов готовят в вузах. Но это же бред, из людей просто выкачивают деньги. Я видел этих бизнес-тренеров, которые ездят на «ларгусах». Если ты такой успешный, приезжай хотя б на мерседесе! А из старых времен очень многое можно взять того, что пригодится — как вести бизнес. На Руси ведь не было договоров, было купеческое слово. Читал письма, где одна девушка и Санкт-Петербурга жалуется другой, что не может привести своего избранника в высшее общество, потому что он банкир. До 17-го года это было не престижно, банкир — это барыга, ростовщик. Читаешь это всё, и понимаешь, что это совершенно другое время, другие люди.

— Но ведь не столько времени прошло. Пусть чуть больше ста лет. Но в глобальном, эпохальном плане, разве это так много? Почему время так изменилось?

— Оно изменилось, потому что мы в революцию потеряли пласт людей, в годы репрессий потеряли людей, в войну потеряли людей и после войны потеряли людей, а остатки — в 90-е годы. И теперь, дай Бог, наши правнуки, даже не внуки, начнут это вспоминать всё. Ведь есть уникальный момент — родовая память. Она сработает. А мы должны пытаться возрождать, разъяснять, рассказывать. Тогда что-то сдвинется. Хотя бы в рамках одного сообщества, хотя бы в рамках семьи.

Надо начинать с себя. И не надо ссылаться на героев — они свое уже отслужили. Нам повезло и наша история богата героями, мы берем с них пример. А почему мои дети не могут брать пример с меня? Или окружающие? Если ты пытаешься в ком-то воспитать патриотизм, то самое простое — говорить о Матросове и Гастелло. Ну, сто раз вспомнили, двести раз вспомнили, дальше что? А вы попробуйте себя так поставить или повести, чтобы на вас внимание обращали и уважали. Вот тогда и будет патриотизм.

— А как вы относитесь к ура-патриотизму?

—  Вы знаете, мы сами опошлили 9 мая. Ведь сейчас, только послушайте: 9 мая, а мы пойдем сажать картошку, а у нас будут шашлыки и так далее. Если мы ничего не будем делать, не менять ничего этого, то это достигнет еще большего и стыдного абсурда.

Мы в этом году подумали: скоро 9 мая. Мы собрались, отправились на старое кладбище, нашли могилы ветеранов, покрасили оградки, навели порядок, без всякого шума. Отдали дань памяти. И я не пошел ни на 9 мая, ни на парад флажками махать, потому что считаю, что этого ничего не нужно. Патриотизм — это как вера. Если не держишь золотую середину, то можно уйти невесть куда. Либо в ура-париотизм. Либо в национализм.

Патриотизм — очень хрупкая штука, и нельзя ею играть. У нас сейчас популярен ура-патриотизм по американскому сценарию: в пять часов американец поднимает флаг и плачет. При этом одет в трусы из этого флага.

 Эпилог

— У русских есть такая черта — нас объединяет беда. Так мы все порознь, а когда случается общее горе, мы чудесным образом становимся добрее, лучше, внимательнее. Такая наша история. Когда ты её изучаешь и понимаешь, гораздо спокойнее к этому относишься, особенно когда сам в руках подержал и для себя нашел объяснение всему.

Интервью записала Анастасия Крицкая
Фотографии — из личного архива Дмитрия Хмелева

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»