ТЯЖЕЛАЯ АРТИЛЛЕРИЯ

Я прочувствовала войну уже очень большой девочкой. Когда первый раз брала интервью у ветерана Великой Отечественной, древней бабушки, которая рассказывала про ужасы и подвиги. И плакала в самых непростых местах.

Все, о чем она говорила, бесконечно теребя аккуратно сложенный платок, проносилось у меня перед глазами. А потом защипало в носу. И я сдерживалась, сдерживалась и заревела. Сначала было неловко, а потом стало наплевать. Мне тогда, наверное, было года 22.

 

У нас в классе были непростые отношения с учительницей истории. Мы ее невнимательно слушали, она плохо и мало рассказывала. Но я не понимала войну не потому, что «это мы не проходили», а потому, что школьная программа была такая… школьная. Рассказы о подвигах партизан, много дат, стихи и песни на уроке музыки. Я все-все читала и пела. Я писала сочинения на «пять». Но меня не трогало. Вот чтобы плакать, чтобы переживать внутри – нет.

Мой дед воевал. И дома были медали. Лежали на верхней полке в черной коробке. Нам с братом нравилось их разглядывать и читать, что написано. Мы их таскали, разбирали, прятали, возвращали на место под папин рык. А потом снова таскали. И, в конце концов, растеряли все.

Мама о военных подвигах отца не рассказывала. А мы не спрашивали. А может, она что-то и говорила, когда видела, как мы цепляем друг на друга боевые награды. Но это не запомнилось.

И вот мне 22. Передо мной старушка, которая девочкой пережила столько, сколько я вряд ли переживу за всю жизнь. Которая в 10 лет работала в поле, чтобы кормить младших сестер, а я в этом возрасте играла в прятки и отказывалась есть суп. Которая перетаскивала по сугробам раненых солдат, а я выбирала в магазине куклу посимпатичнее и топала ногами.

Я ее слушаю и впервые понимаю, что я понимаю. Мне очень больно внутри. И я ценю каждое слово, которое она произносит.

И потом, когда иду домой, вспоминаю дедушкины медали, которые мы растеряли. И мне впервые становится за это стыдно. Очень стыдно, до злости.

~

Недавно я познакомилась с учительницей, у которой расспрашивала о том, как воевали ее деды. А она вдруг рассказала, как однажды, будучи педагогом воскресной школы в пригороде Самары, заставила своих учеников прочувствовать войну. Именно прочувствовать – всем нутром, до слез. Как я в 22. Потому что только в таком случае приходит настоящее понимание.

Она эту историю рассказывает стоя. Много жестикулирует и часто дышит. Я не перебиваю, видно, что рассказ – важная часть ее прожитых лет.

За несколько месяцев до Дня Победы учительница Галина дала десятилетним ученикам воскресной школы традиционное задание – нарисовать открытки к 9 Мая. Дети нарисовали: на листке цифра 9, звездочка, надпись «май». Всё. Никаких тебе танков, автоматов и клубов дыма. Никакого полета чувств и фантазии.

Галина расстроилась. Потому что в ее детстве рисовали иначе. Понимая, ЧТО рисуют. А тут…

«Я у них спрашиваю: «Что вы знаете о войне?» А они сидят, в носу ковыряют, и мычат что-то нечленораздельное. Так я поняла, что о войне они не знают ничего. И решила этот пробел восполнить».

Учительница перечеркнула всё, что стояло в учебном плане, и все следующие занятия посвятила Великой Отечественной.

Учительница перечеркнула всё, что стояло в учебном плане, и все следующие занятия посвятила Великой Отечественной. Она приносила военные песни – просила учить, вслух с выражением читала военные стихи, показывала фронтовые фото своего дедушки, читала рассказы… А результат был средненьким.

«Песни поют, рассказы слушают, фотографии вежливо просматривают. Но не более того! Все делается без особой заинтересованности, просто потому, что так «учитель сказал».

Галина ломала голову. Ходила из угла в угол. Плохо спала и мало ела. И додумалась, что интереса у детей нет потому, что в празднике победы для них нет ничего личного.

Бинго! Педагог дала новое задание — узнать, кто из их семьи воевал, где и при каких обстоятельствах. И написать письмо в 1942 год.

«Я попросила их написать туда, своему родному прадедушке (прабабушке), где еще ничего не понятно, где до Победы героические, горькие и тяжкие годы. Такая своеобразная попытка связать два поколения. Ведь для нынешних подростков 1941-1945 — как 1812 для нас. С той лишь разницей, что война 1812 года не задокументирована так тщательно, как ВОВ. Нет столько фотографий, фильмов, документов. Нет столько свидетелей, помнящих фронт, труд в тылу, голод блокады, пытки концлагерей».

Ученики задачу приняли, но вяло.

«На Мемориал Памяти идут из-под палки, всей школой, а зачем — не знают. Я лично слышала разговоры учащихся школы: они не понимают, что делают у этого обелиска. При том что из 300 ушедших на войну из села вернулись лишь 145 человек. Половина погибла! Но когда не знаешь, кто все эти люди, не трогает».

Галина думала снова и снова. И даже решила сдаться. Потому как ну не знают дети о войне, и что с того? Не ради ли этого погибли их односельчане? Чтобы не знали про ужасы, чтобы жили в новом, не омраченном войной мире?

А следом другая мысль: «Надо знать, надо. Потому что война имеет привычку возвращаться, как только о ней забывают».

Но как донести? Как? Как?

~

Две ночи Галина ревела у монитора компьютера, качая фотографии узников концлагерей и вообще всё самое страшное из войны.

Фото примотанных проволокой к дереву детей, взорванных храмов, блокадных улиц. Здесь девочка-медсестренка сведя зубы тащит раненого солдата, тут разорвавшаяся бомба и покалеченные тела в нелепых, неестественных позах…

Качала и думала, что ее за такое посадят. Потому что это «тяжелая артиллерия», потому что это внезапно и не согласовано. И совсем не то, что есть в обязательной школьной программе.

Невозможно почувствовать радость победы, если хоть в какой-то мере не почувствовал ужас войны. Это было последнее, что я могла сделать для их понимания. Я решила рискнуть.

«Невозможно почувствовать радость победы, если хоть в какой-то мере не почувствовал ужас войны. Это было последнее, что я могла сделать для их понимания. Я решила рискнуть».

Все фотографии Галина развесила на первом этаже в холле. Перед самым праздником Победы. Входя в школу, ученики упирались в это всё и… застывали.

На этом моменте Галина делает долгую паузу в рассказе, сильно блестит глазами и дрожит губами. Сцепляет руки и продолжает.

«Это было что-то! Стоят, молчат, смотрят. По мере того, как до них доходит, кулаки сжимаются, в глазах появляются гневные слезы: «Они что, с ума сошли?! Это же дети!» Впечатление было очень сильное, многие даже заплакали».

В этот день по плану урок как раз был посвящен письмам. Тем самым, которые ученики должны были написать в войну. Писали их явно без чувств, но после просмотра фотографий читали с особенным придыханием.

«Здравствуй, дедушка! — через слезы икает двенадцатилетняя Даша. — Это пишет твоя внучка. Ты возвращайся с Победой! Бей фашистов без жалости! Любим тебя и ждем».

«Когда они эти письма читали, надо было видеть их лица. Вот теперь я увидела в них то понимание, которого так хотела добиться. А как они у меня в тот день пели фронтовые песни! Окна звенели».

9 мая Галина с сыном отправились к обелиску Памяти. Когда все цветы были возложены и митинг завершен, она услышала, что кто-то там поет. С чувством таким, воодушевлением.

«Осторожно заглянула за памятник: стоят мои воскресники. С листочком. Тушь у девчонок течет, у парней носы красные. И поют фронтовые песни Победы… У меня было чувство, что я тоже выиграла войну».

~

Я никогда не винила свою учительницу в том, что у нее был стандартный подход к образованию. Пусть уже во взрослости, но война до меня все равно «дошла». И, наверное, она до всех доходит в свое время при очень, очень разных обстоятельствах.

Но когда Галина закончила свой рассказ, мне захотелось ее обнять. Потому что сколько таких, которым не всё равно?