НЕ ТАНЦЕВАЛЬНОЕ ВРЕМЯ, или В УГАРНЫЕ ДНИ

Историк Михаил Ицкович изучил выпуски газеты «Коммуна» столетней давности и выяснил, из чего состояла информационная повестка Самары в июне 1919 года.

Мировая революция и отбросы в столовой

Как и в предыдущем месяце, в июне 1919 года на страницах «Коммуны» ощущаются и биение пульса страны и мира, и трагикомические изломы провинциальной жизни эпохи Гражданской войны. Среди авторов газеты фигурирует такой всемирно известный персонаж, как Лев Троцкий, в то время глава военного ведомства Советской России. В номере от 19 июня помещена его гневная статья под заглавием «Стыд и срам», о бездушном отношении военных чиновников к раненым красноармейцам на станции Лиски Воронежской губернии, которых не кормили в течение суток. Даже «в самые гнусные времена гнуснейшего царизма» такое было немыслимо! – возмущается Троцкий и грозит виновным суровыми карами.

Редакция «Коммуны» от себя добавляет, что и в самарских военных госпиталях и лазаретах имеют место подобные же «отвратительные явления». В опубликованных 29 июня письмах сообщается о положении в военном лазарете на даче Постникова (район Постникова оврага): нет медикаментов, перевязочных средств, бани и свежего белья, пища скверная, в помещении столовой отбросы, везде грязно. В довершение всего заведующий лазаретом, «бывший член полиции», обращается с больными грубо, «его коробит от слова товарищ, и приходится называть его чуть ли не господином заведующим». Вот он, один из тех «бездельников и саботажников», кого товарищ Троцкий призывал приравнять к «изменникам социалистического отечества».

Сам Лев Давидович, судя по газетным номерам, в июне 1919 года уверенно держит второе после Ленина место в шорт-листе самых популярных большевистских лидеров. Так, самарские печатники, открывая свой клуб имени Максима Горького, направляют приветствие не только самому «возлюбленному творцу рабочего театра», но и Третьему Интернационалу в лице его «великих вождей»: Ленина, Троцкого, Зиновьева и Бела Куна (в номере от 1 июня). Формальный руководитель Коминтерна Григорий Зиновьев – лишь на третьем месте. Замыкает список лидер венгерских коммунистов Бела Кун, один из главных ньюсмейкеров 1919 года, чьё имя нередко мелькает на страницах «Коммуны» в новостных сводках из Советской Венгрии. Через пару десятков лет все персонажи из этого списка, кроме Ленина, окажутся «врагами народа» и погибнут от рук своих бывших однопартийцев.

Немного другой состав списка вождей мировой революции мы встречаем в тексте резолюции крестьян села Старое Якушкино Бугурусланского уезда, ныне Сергиевского района, в номере от 29 июня 1919 года. Там Ленин и Троцкий по-прежнему занимают первые два места, на третье вместо Зиновьева перемещается «Белакун» (так в тексте), а четвёртым становится Юджин Дебс, американский социалист и профсоюзник. В то время за свои выступления против участия США в Первой мировой войне он отбывал тюремный срок. В следующем, 1920, году Дебс, будучи заключённым, наберёт почти миллион голосов на президентских выборах: рекордный в истории Штатов показатель для кандидата, открыто называвшего себя большевиком.

О деле Дебса и о протестных настроениях американского пролетариата рассказывается и в номере «Коммуны» от 1 июня 1919 года со ссылкой на интервью двух рабочих активистов, прибывших в Самару из Детройта – тогда ещё славного пролетарского центра, а не заброшенного «города-призрака». Как видим, молва о Юджине Дебсе докатилась не только до Самары, но даже до глухого чувашского села Бугурусланского уезда. Способствовал этому самарский журналист Николай Кочкуров, который впоследствии под псевдонимом Артём Весёлый стал известен как один из самых оригинальных и самобытных талантов в ранней советской литературе.

В 1919 году девятнадцатилетний большевик Кочкуров исполнял самые разные партийные поручения, от организации уездной газеты до борьбы со злоупотреблениями чекистов, в том числе и колесил по сёлам Самарской губернии, знакомя крестьян с политической обстановкой в мире.

Из перебежчиков – в сталинские лауреаты

В июньских номерах «Коммуны» встречается ещё одно «звёздное» имя из истории советской литературы – Степан Щипачёв. В отличие от своего ровесника Артёма Весёлого, расстрелянного в 1938 году, его судьба складывалась в целом благополучно. Дважды лауреат Сталинской премии, занимавший видные посты в Союзе писателей, Щипачёв был знаком всей стране по стихам о пионерском галстуке, который «с нашим знаменем цвета одного». А начиналась литературная карьера будущего сталинского лауреата в Самаре в 1919 году при весьма необычных обстоятельствах.

Уроженец уральского города Камышлов, он был мобилизован в армию Колчака, но воевать против красных не хотел и при первой удобной возможности перешёл через линию фронта, попав в дивизию под командованием Василия Чапаева. Для самарских большевиков перебежчик и к тому же начинающий поэт оказался настоящей находкой, ведь пропагандистская война против Колчака была в самом разгаре. Его поселили при губернском комитете партии (в здании нынешнего Художественного музея), давали слово на собраниях, чтобы он рассказывал о царящих в «Колчаковии» порядках, но, по словам Щипачёва, из-за непреодолимой застенчивости он совершенно немел на трибуне и лишь еле-еле, со страшной скованностью, мог только читать свои стихи.

Одно из этих стихотворений, «В стане колчаковском», было напечатано в «Коммуне» 1 июня 1919 года, в разделе «Маленький фельетон» и без разделения на строки. По своему «простонародному» стилю оно поначалу напоминает поэзию Демьяна Бедного с её рваным ритмом и почти рэперским речитативом: «Ему, “верховному правителю”, революции душителю, Колчаку, – отродью царскому, – спою я песню пролетарскую». Но затем автор плавно переходит к более традиционным стихотворным формам, сбиваясь на анапест в духе Некрасова: «Мужика задавили налогами, запугали плетями, острогами… Вот какая, товарищи милые, жизнь под властью буржуев постылая». Достоверность своих обличений «перебежчик С.Щипачёв» (так подписано стихотворение) подтверждает железобетонным аргументом очевидца: «Я ту жизнь испытал на своей спине – кто посмеет из вас не поверить мне?».

Поэзия и злоба дня

Вообще стихи в «Коммуне» публикуются исключительно «на злобу дня», и они вполне типичны для периода Гражданской войны. Вот один из видных пролетарских поэтов Василий Александровский  заявляет, что смирение и кротость недопустимы «в угарные дни, когда кровь прилипает к подмёткам» (19 июня). Слово «угарный» в те времена ещё не имело юмористического оттенка, напротив, дело обстоит предельно серьёзно: «В бой! Победить или лечь! В небе пожары разжечь или землю в крови затопить!». Тут даже и не знаешь, какой вариант лучше выбрать: пожары в небе или землю в крови…

А вот другой, оставшийся неизвестным, автор с характерным псевдонимом «Пулемёт» в номере от 29 июня публикует своё творение, эпиграфом и рефреном для которого берёт боевую команду старой царской армии: «Вперед – коли! Кругом – коли! Вперёд, назад прикладом бей!». Любопытно, что гнев поэта обращён не только против классовых врагов и интервентов, но и против национальных окраин, которые в ходе революции отделились от Российской империи, а теперь воюют против новой, Советской России:

Подобные великодержавные строки как будто не очень вписываются в русло коммунистического интернационализма. Кстати, относительно белофиннов, которые в ту пору, как и «эсты-буржуа» (эстонцы), осаждали Петроград: в том же номере газеты публикуется дипломатическая перепалка между правительствами белой Финляндии и красной России. Обе стороны выражаются весьма недипломатично, причём «Коммуна» приводит дословно текст финского заявления, давая читателю ознакомиться с позицией врага. Белофинны называют красноармейцев «бандами Русского Советского правительства», а само это правительство – «самой отвратительной деспотией, которая когда-либо существовала».

Возвращаясь к поэзии, заметим, что большинство газетных стихотворений, мягко говоря, не блещут художественными достоинствами. Некоторые «шедевры», предложенные к публикации, редакторы газеты даже вынуждены отклонять. Всё в том же номере от 29 июня редакция с еле скрываемым раздражением отвечает красноармейцу Неуймину, что из всех его «стихов» (так и написано, с кавычками) может поместить лишь две строчки: «Под красным знамёнами труда красноармейцы смело продвигаются туда». Впрочем, печатаемые в газете стихи немногим лучше: «Три юноши, три красные цветка пошли в поход на Колчака» (1 июня, автор Никифор Тихомиров).

Два Калмансона

Пожалуй, несколько выделяется на этом фоне – и по форме, и по содержанию –  стихотворение в номере от 11 июня под названием «И вы». Оно обращено к «детям знатных богачей», представителям прежних привилегированных слоёв, которые добровольно перешли на сторону трудового народа, пойдя на разрыв со своей социальной средой:

Сама по себе принадлежность к числу «бывших людей», как известно, ещё долгие годы после Гражданской войны будет давать повод для подозрений в нелояльности. Автор же пытается напомнить читателю, что судить о человеке нужно по его делам, а не по социальному происхождению. К героям своего стихотворения он призывает отнестись с должным уважением и благодарностью.

За псевдонимом «Перекати-поле», которым были подписаны стихи, скрывался Гилель Калмансон – уроженец Могилёва, старый большевик, поэт, прозаик и литературный критик. По тексту стихотворения чувствуется его любовь к русской классической лирике времён Пушкина и Лермонтова. Об этом вспоминал и один из его учеников, будущий ленинградский историк, который высоко ставил своего учителя как человека не только «хорошо образованного и глубоко начитанного», но и «Честного, Чистого, Хорошего» – именно так, с больших букв.

Продолжателем литературно-партийной династии Калмансонов был сын Гилеля Моисеевича, Лабори Гилелевич (он же Г.Лелевич и Л.Могилёвский), о котором уже упоминалось в майском обзоре. Один из «золотых перьев» самарской прессы 1919 года, впоследствии он станет ревнителем партийного благочестия на литературном фронте и будет громить в печати всех «непролетарских» литераторов, вплоть до Горького и Маяковского. Затем сам впадёт в ересь, поддержав во внутрипартийной борьбе Григория Зиновьева, и в итоге окончит свои дни в пресловутом 1937 году.

В свете судьбы Лелевича мрачной иронией смотрится название его статьи в «Коммуне» от 1 июня 1919 года: «Справедливый приговор». Речь в ней идёт о приговоре Московского ревтрибунала бастовавшим железнодорожникам (двоим срок в концлагере «до конца гражданской войны» с условным освобождением, двоим строгий выговор и запрет работать по специальности, пятеро оправданы). В то время как старший Калмансон воспевает вставших на правильный путь отпрысков буржуазии, младший Калмансон клеймит позором рабочих, которые посмели бастовать против своего же рабочего государства: «Это не только нелепо, но и преступно. Если стачка удалась бы, стали бы железные дороги, усилился бы голод, одержал бы новые победы Колчак».

Вопрос о причинах, вызвавших забастовку, здесь даже не поднимается. Государство, раз оно рабочее, всегда право, и протест против него равнозначен преступлению. Примерно той же логикой позже руководствовалась тройка НКВД, приговорившая Лелевича к расстрелу. Воистину, не рой другому яму – сам в неё попадёшь.

Христианство и коммунизм: друзья или враги?

Сплочение как можно более широкого спектра общества вокруг правящей партии и её идей – или сектантская беспощадность в борьбе с отступниками и неверными? Такая дилемма на страницах «Коммуны» 1919 года возникает неоднократно, в том числе применительно к сфере взаимоотношений власти и церкви. Вопреки стереотипам, эти отношения вовсе не сводились к однозначной взаимной враждебности. Об анекдотическом случае сообщает, в номере от 29 июня, советский служащий из Самары, который прибыл в село Домашку (ныне Кинельского района Самарской области) и столкнулся с тем, что в сельсовете в приёмное время нет почти никого из должностных лиц. Как выясняется, все они находятся в церкви, причём не как простые верующие, а по долгу службы: председателем земельного отдела является «отец дьякон», квитанции на помол муки выдаёт «барыня-матушка, попадья», а секретарь Совета – псаломщик.

Были подобные случаи и в Самаре. Так, священник Павел Расцветов, продолжая исполнять свои церковные обязанности, одновременно работал в окраинном комитете народного образования в Мещанском посёлке (нынешний посёлок братьев Кузнецовых). В номере «Коммуны» от 1 июня 1919 года опубликована его статья, обращённая к коллегам по священническому сану. Автор призывает их задуматься о месте церкви в новом обществе, подвергнув самокритике своё прошлое: «До сих пор мы лишь послушно исполняли то, что скажет начальство разных видов и рангов». Теперь же пришла пора пастырям покаяться за то, что до революции они были пособниками эксплуататорского строя и «строили своё кастовое благополучие, пользуясь поддержкой меча Кесарева». Жизнь перестраивается на новых, более справедливых началах, и священники должны способствовать этому процессу, если они озабочены не сохранением своих привилегий, а воплощением на земле «божьей правды». Ведь коммунизм, как доказывает Расцветов, это не что иное, как возврат к идеям и практике первоначального христианства, которые были утрачены с началом союза церкви и государства.

Спустя несколько месяцев автор статьи, как «опозоривший себя службой у большевиков», будет уволен за штат Самарской епархии по решению епископа Филарета. Впрочем, и со стороны большевиков понимания Расцветов не встретил. Редакция «Коммуны» сопроводила его статью примечанием, сообщив, что не разделяет основных положений этой статьи и «не приемлет её специфического, христианского духа», да и вообще «во всех статьях представителей духовенства, помещённых в нашей газете, нет того, что называется научной коммунистической мыслью».

Весьма странно упрекать христиан за то, что они мыслят по-христиански. Сложно сказать, чем продиктован такой редакционный комментарий – высокомерием носителей «единственно верного учения» или желанием оправдаться за то, что предоставляют трибуну служителям культа. В любом случае, вывод ясен: никаких компромиссов с религией, только война не на жизнь, а на смерть! Так называемое обновленческое движение в РПЦ, к которому впоследствии примкнул и Павел Расцветов, большевики хотя и поддерживали (в том числе и по линии спецслужб), но рассматривали исключительно как инструмент в борьбе со старой церковью, а не как равноправных идейных союзников, и всячески высмеивали его в печати.

Коммунизм утверждался в качестве новой светской религии, не терпящей конкурентов. Наглядный пример – анекдотический случай из жизни партийной ячейки Ставрополя-на-Волге, описанный в номере от 11 июня. При выборах в горком выясняется, что один из кандидатов подал заявление с просьбой разрешить ему вступить в церковный брак. Под градом обвинений со стороны однопартийцев несчастный коммунист по фамилии Свечников оправдывается: дескать, вообще он в теории отрицает любой брак, даже в советском ЗАГСе, а венчаться он вынужден исключительно для  того, чтобы не огорчать родителей невесты. Кто-то высказывается за то, чтобы вообще исключить такого нестойкого товарища из рядов партии. Другие предлагают пока его не трогать, но лишь потому, что он ещё не совершил своего «преступления» и может одуматься. В итоге решено отозвать Свечникова из кандидатов в горком, а вопрос о его членстве в партии оставить открытым.

Страшно представить, какова была бы реакция тогдашних коммунистов, если бы они узнали, что сто лет спустя руководитель их партии будет ставить свечки в храме и поздравлять свою паству, то бишь членов КПРФ, с церковными праздниками. А также лобызаться с главным православным иерархом – с той самой официальной РПЦ, которая по-прежнему «строит своё кастовое благополучие, пользуясь поддержкой меча Кесарева». Ещё одна саркастическая ухмылка Мамаши Истории: мол, вот вам расплата за высокомерие.

 «Чернореченские танцоры, пирующие во время чумы»

Когда в ряде европейских стран в ходе кровавой борьбы с католицизмом утверждалась новая, протестантская, вера, поборники этой веры безжалостно искореняли и запрещали любые светские развлечения, в том числе танцы. Как демонстрируют материалы «Коммуны» от 29 июня 1919 года, общественная атмосфера в Советской России времён Гражданской войны в этом отношении весьма напоминает времена европейских религиозных войн.

В заметке под названием «Как и чем просвещают крестьян» с негодованием сообщается, что в селе Черноречье, ныне Волжского района, Народный дом (так тогда назывались сельские ДК) «вместо разумного, доброго, вечного» пытается привить крестьянам любовь «к чему бы ты думаешь, читатель? – к танцам». Нет бы после спектаклей лекции, чтения или доклады провести! Танцует на селе, как убеждён автор заметки И.Фёдоров, только «наша, с позволения сказать, интеллигенция, дети бывших и настоящих кулаков». Трудовые же крестьяне танцевать не умеют и не хотят. Тем более, что «время теперь не танцевальное»: во дни Гражданской войны предаваться танцам – всё равно что пировать во время чумы. «Да и всегда-то крестьяне смотрели на всякие танцевальные вечера как на затеи праздных буржуев и бездельников сельских интеллигентов», – убеждает читателей автор, как будто забыв, что танец – один из древнейших элементов народной культуры и непременный атрибут любой сельской гулянки.

Позиция Фёдорова не является исключительно его личным мнением. Она находит поддержку и у редакции «Коммуны», что видно из редакционного ответа на письмо другого читателя из Черноречья, очевидно, защищавшего право крестьян танцевать. В ответе заявлено, что «танцы в сельских народных домах – явление крайне нежелательное» и крестьяне в них нисколько не нуждаются. Ну да, городским журналистам, конечно, виднее…

Прелести стиля

Напоследок пару слов о стиле газетных публикаций. Он весьма неровный, потому что среди авторов газеты были самые разные люди, и их уровень образования и широта кругозора могли существенно различаться.

Вот, например, оригинальный сплав двух расхожих штампов-метафор из раздела международных новостей: «Пожар мировой революции грозит затопить все страны, изнывающие под игом империализма» (19 июня). Фраза вполне в духе сатирических произведений Ильфа и Петрова. Или прекрасный ответ редакции анониму из села Липовка (нынешнего Сергиевского района), который жалуется, что перевыборы сельского Совета были «неудачны» и что секретарь Совета гонит самогонку. «Это бывает», – с философским спокойствием утешают жителя Липовки редакторы «Коммуны», и за этим ответом чувствуется глубокое знание жизни. Однако продолжение неутешительно: «…но мы вашему сообщению не доверяем, потому что вы скрываете вашу фамилию, а поэтому заметку вашу не поместим» (29 июня).

Наряду с массой комически-пафосных и элементарно малограмотных оборотов речи, достойных пера Зощенко или Платонова, в газете внезапно встречаются и крылатые выражения из мировой классической литературы. Иннокентий Стуков в номере от 18 июня, обличая лицемерие умеренных социалистов, с иронией говорит о «”прекрасных временах Аранжуэнца”, когда власть находилась в руках этих господ». Это цитата из трагедии Шиллера «Дон Карлос», которая начинается со слов: «Миновали прекрасные времена (в некоторых переводах – золотые дни) Аранхуэса». Испанское слово Aranjues, ранее на русском звучавшее как Аранжуэц, означало название увеселительного дворца испанского короля, в котором некогда проводил своё время главный герой шиллеровской трагедии. Соответственно, смысл этого выражения, популярного у русской читающей публики XIX – начала ХХ веков: «Миновало беззаботное время».

Признаюсь, что о существовании этих крылатых слов я не знал, пока не начал писать эту статью. Всё-таки поистине неисчерпаемый кладезь эти самарские газеты столетней давности.

Текст: Михаил Ицкович

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook