ДОМ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

В детстве мне часто снится один тот же сон: рушащаяся стена дома, искореженные балки, падающие откуда-то сверху камни. И высокий нарастающий вой. Сон черно-белый, как черно-белые кадры кино. Позднее этот сон стал сниться все реже, a в последние годы вовсе ушел из моих ночей. Но остался в памяти. Возможно, в нем просто был запечатлен один из эпизодов моего раннего детства?

Мне было около полутора лет, когда начались бомбежки Воронежа — города, где я родилась. Во время воздушной тревоги одной из моих пятнадцатилетних тетушек-двойняшек, живших с нами, вменялось в обязанность нести меня в бомбоубежище, что находилось в одном из подвалов жилых домов.

Зоя Громова, 40-е

Зоя Громова

– Когда раздавалось из репродуктора: «Граждане! Воздушная тревога!», а мы начинали метаться по комнате, собирая вещи для пережидания бомбежки в бомбоубежище, ты с кровати тянула ручки и призывала: «Нате Зою! Зою нате! Не забудьте Зою!» – слушала я о себе, полуторагодовалой. И однажды, как рассказывала мне тетушка Фаина Ивановна Aлексеева (в замужестве — Горбанева), она бежала со мной к бомбоубежищу, споткнулась и упала, не добежав, а в это время немецкий летчик уже начал свою «работу». Навстречу ей выбежал из проема входа в убежище какой-то мужчина, подхватил ее и меня и буквально спас от гибели: в это время раздался взрыв и люди, что бежали следом, остались лежать там, где их настигли несущие смерть осколки и обломки камней. Имя спасшего нас человека осталось неизвестным. А наша семья вместе с авиационным заводом была вскоре эвакуирована в Куйбышев.

На перекрестке улиц Победы и Краснодонской стоит четырехэтажный дом. Многим он известен лишь тем, что часть его первого этажа занимает магазин «Экран». А я, когда вижу этот дом, вспоминаю самые ранние годы детства, ведь я росла в этом доме. Квартирой в нем, далеком 1942 году дирекция авиационного завода (тогда он назывался завод 18) наградила моего деда Ивана Алексеева и его семейство. Все мы счастливо разместились в угловой двухкомнатной квартире на четвертом этаже.

Дом еще достраивался, и новоселы постепенно заселяли его. Многое видели и слышали стены этого дома. Видели пленных немцев, достраивавших его, милицейский патруль, деловито гарцевавший по вечерам на белых конях. Слышали раздававшиеся с улицы звонкие мальчишечьи голоса, выкрикивающие: «Казбек», «Беломор»! На рубль — четыре!» А поздним вечером — требовательный предупреждающий голос: «Маскировка! Маскировка!» — и окна дома тотчас прятались за черными веками штор. Свет от неуверенного язычка коптилки колебал причудливые тени на стенах нашей комнаты и освещал моих юных тетушек, обучающих меня песне, из которой в памяти остались лишь несколько слов: «Маленький дом с мезонином, чуть потемневший фасад, густо заросший жасмином старый запущенный сад».

— Вот придет папа с фронта, и ты споешь ему эту песенку, — говорили тетушки. Папа — Семен Павленко — с войны не вернулся. Он пропал без вести.

Помнят стены и популярную в том районе колоритную личность — безногого инвалида Алямса остроумного, умевшего вести интересные беседы с приглянувшимся прохожим, к тому же часто пьяного, и прославившегося виртуозностью материться – очевидно, от безысходности. От взрослых мы, дети, слышали, что Алямс умный, образованный человек и закончил академию.

Слышали стены этого дома голоса заводских гудков по утрам и видели спешивших на работу людей. А вечерами взирали они на ребятишек, встречавших с работы родителей и просто «дяденек», которые иногда осчастливливали их подарком вроде красивого тугого завитка металлической стружки сине-фиолетового оттенка. Мне и самой как-то посчастливилось. Один из «дяденек» — сам почти мальчишка — окликнул меня. «Пацанка, иди сюда!» — и положил на мою ладошку сокровище — настоящий подшипник. Такие шли у мальчишек на самокаты. И хозяева, если поклянчить, давали иногда покататься.

Николай Иванович Алексеев

Владимир Иванович Алексеев

Многое связанное с этим домом помню и я. Самым ярким впечатлением остался эпизод появления в нашей квартире на четвертом этаже высокого худощавого военного человека с юным лицом и выразительными серо-голубыми глазами. Он появился конце декабря 1944 года, под самый Новый год.

Это был Алексеев Николай Иванович — один из братьев моей мамы, и привела его она. Оказалось, что он ходил вокруг дома, не зная номера квартиры. Семья не получала от него известий почти всю войну. До эвакуации нашего завода из Воронежа Николай, работавший фрезеровщиком, отказался от «брони», ушел добровольцем на фронт. Не мог он поступить иначе, тем более что в воздушном бою погиб его старший брат Владимир. (Заместитель командира эскадрильи 51-го дальнебомбардировочного авиационного полка, капитан Владимир Иванович Алексеев погиб в бою 26 июня 1941 года). От Николая было сообщение, что он стал связистом, воюет на Украинском фронте. Затем семья вместе с заводом эвакуировалась в Куйбышев и потеряла с ним связь.

В одном из боев Николай был ранен и тяжело контужен, не мог говорить. Писал на бумаге то, что нужно было сказать. Поседел в двадцать лет. В госпитале ему хотели ампутировать раздробленную гусеницей танка ногу. Он категорически не соглашался на это. Тогда его перестали лечить. На его счастье, госпиталь посетил командарм. Раненые рассказали ему историю Николая, и тот отдал распоряжение: лечить! Ногу сохранили, вылечили. Только чуть заметная хромота осталась. После госпиталя снова в строй.

В последних числах декабря 1944 года гвардии старшего лейтенанта Николая Алексеева направили с заданием в Куйбышев. В комендатуре он сделал попытку навести справки о семье и получил адрес, по которому поселили его родных в эвакуации в 1941 году. Разрешили повидаться. Но когда Николай разыскал тот дом на Безымянке, оказалось, что в квартире живут другие люди, и хорошо, что нашелся человек, который знал, куда переехали Алексеевы. Нового номера квартиры ему узнать не удалось, и Николай ходил возле дома в надежде встретить кого-нибудь из своих и встретил сестру Тасю (мою маму).

То-то было радости! Но были и слезы. Плакала бабушка: от радости, что видит своего сыночка живым и дома, и от тревоги за него. Пуля, угодившая ему в грудь, при вылете (ранение было сквозным) оставила страшные лучеобразные следы на спине. До сих пор помню эти неровные сине-багровые шрамы и слышу жалостные причитания бабушки, моющей ему спину над тазиком возле умывальника, слышу успокаивающий голос Николая — дяди Коли, как мне его назвали.

Помню, как этот очень высокий худой и незнакомый, но сумевший как-то сразу вызвать мое расположение человек осторожно посадил меня на велосипед и возил по комнате. И помню свое молчаливое осуждение по отношению к самому младшему из братьев Алексеевых – Володе, который родился уже здесь, в эвакуации в Куйбышеве, 1 декабря 1941 года и был, очевидно, просто неожиданным подарком судьбы для моих бабушки и дедушки, их последним утешением, названным в память о погибшем в июле 1941 года Владимире.

Иван Алексеев, отец солдат

Володя Алексеев младший

Он остался в живых единственным из братьев Алексеевых. Так вот, маленький трехлетний Володя наотрез отказался от катания на велосипеде, боялся «чужого дядю» — своего брата, с которым виделся впервые. Но на руки себя взять все-таки позволил, и Коля, прижав братика к себе, ходил c ним по комнате. Мама вспоминала, что они с Николаем проговорили почти до утра. Он рассказывал ей о своей военной жизни (Николай недолго был связистом, перешел в разведку). Показывал наградные документы, собирался после окончания войны ехать за наградами в Москву. Под утро он ушел: истекало время увольнения. А я спала и не видела, когда он уходил.

От него были еще весточки. Самой последней была коротенькая записка, написанная на обрывке бумаги «Родные мои, поздравляю с победой! Скоро приеду. Ждите…» Написал он ее и отправил 9 мая 1945 г. Не знали в семье, что это последняя весточка от него, и не сохранили ее, и точного порядка слов не помнят, только помнят сами слова. И момент радости в семье в тот день я тоже помню. Он не вернулся. Пришло известие, что в ночь на 14 мая случилось непоправимое. Николай находился на задании в селе Волоши Дрогобычского района Львовской области. Не стало ни его, ни его маленького отряда из четырех человек.

Позднее на запросы от военкомата пришло сообщение, что ночью на отряд напали бандеровцы, всех зверски избили, бросили в машину и увезли в неизвестном направлении. Поисковая группа ничего обнаружить не смогла, нашли только одну пилотку. В этом селе в ту же ночь были убиты работники сельсовета и некоторые из местных жителей. Позже женщина, работавшая учительницей в тех краях, прислала письмо, в котором рассказала, что Николая казнили: привязали к кресту и заживо сожгли. Дедушка с этим письмом ходил в военкомат. Делался снова запрос, были предприняты попытки поисков, но безрезультатно.

Остались только отголоски эха его рассказов в квартире на 4-м этаже в тот короткий отрезок времени свидания с семьей. Разведотряд напоролся на немцев. Пришлось укрываться в камышах. Немцы оцепили болото и подожгли камыш. Разведчикам пришлось погрузиться в леденящую жижу (дело было ноябре) и закрыть головы болотными кочками. Почти сутки просидели они в болоте, пока немцы не ушли. Ночью выбрались и вернулись в свое расположение. Двое разведчиков простудились смертельно. Николай выжил.

Еще один из эпизодов: открытое выжженное поле, а по полю за Николаем гоняется вражеский танк. У парня нет ни гранат, ни патронов. Он вынужден просто убегать от неумолимой стальной машины, которую ведет развлекавшийся немец. Танк в конце концов настигает выбившегося из сил, споткнувшегося Николая. Тот последним усилием изворачивается, и гусеница задевает только ногу. Очнулся Николай лишь через несколько дней в госпитале. Полузасыпанного и тяжело контуженного его нашли наши. Выжил.

Анастасия Мартынова, бабушка Зои

Фаина и Зоя, 50-е годы

Хранят стены дома и голос моей бабушки, вспоминающей о своем маленьком Коле:

— Купили ему коньки. Пошел учиться кататься во двор. Я возвращаюсь с продуктами из магазина. Коля мне: «Мама, посмотри, я уже научился кататься! Смотри!» И тут же хлоп на спину. Опять: «Смотри, сейчас получится!» — и снова неожиданно падает.

Припоминаю, как бабушка делилась с моим дедушкой разговором, произошедшим в военкомате, куда ее приглашали. Суть состояла в том, что бабушке как матери, потерявшей убитыми на войне кормильцев, да еще и имеющей на руках малолетнего сыночка, была положена пенсия. Но только лишь за одного из погибших сыновей – на выбор. И бабушка рассказывала: «За Володю, как мне разъяснили, дали бы больше. Он был капитаном, аттестат у него был больше. Но выбрала – за Колю, хотя меньше. Такой мученической смертью погиб! Сыночек мой родненький… И при чём тут деньги…» И горько разрыдалась на плече у деда.

При этом она, потерявшая в годы войны двух своих сыновей, с состраданием относилась к пленным немцам, что производили строительные работы возле нашего дома. Как-то, наблюдая за ними, изможденными, с балкона, бабушка подозвала меня, дала завернутую в газету селедку и сказала:
– Видишь в-о-о-н того худющего высокого немца? Спустись и отдай ему селедку.
И добавила, закрывая за мной дверь, как бы в оправдание: «Он ведь тоже чей-то сынок; мать, наверное, все глаза выплакала о нем. Что наделал Гитлер проклятый! Только смотри, чтобы конвоир не увидел…»

Но как только я подошла к немцам, они моментально окружили меня, оттеснив того «худющего», и, оживленно загалдев, забрали из моих рук бабушкину селедку. Она все это видела и пожурила меня, вернувшуюся: «Эх ты, шляпа!»

Бабушка не переставала надеяться на чудо: вдруг вернется живым хоть один из ее сыночков? Многие из вдов и осиротевших матерей тогда надеялись, отдавая гадалкам-
цыганкам деньги. Те, пользуясь случаем, «обнадеживали». Что ж, надежда и вера всегда поддерживают человека. Наверное, любые…

Как-то однажды, когда мы вместе шли с базара, бабушка за рубль даже взяла из клюва вороны, которую держал в специальной клетке с открытым верхом ее хозяин, скрученный в трубочку «билетик»- прорицание. Развернула, а там были напечатаны на машинке мелким шрифтом 5 слов: «Жди меня, и я вернусь». Отдала еще рубль, ворона выдернула клювом из вороха еще одну «трубочку». А там – «Он вернулся живой, но к твоей сопернице». Раздосадованная бабушка пошла прочь, повторяя: «Господи, прости меня, грешницу! Надо же до такого дойти! Вороне доверилась! Царица Небесная, прости меня, рабу грешную!»

Однажды в один из дней в семью Алексеевых была доставлена бандероль. С развернутого свитка плотного листа бумаги смотрел Николай. Один из товарищей Николая Алексеева нарисовал цветными карандашами его портрет и отправил его родным накануне дня рождения Коли. И долго Николай, как живой, смотрел с одной из стен квартиры на четвертом этаже в доме, что на перекрестке улиц Победы и Краснодонской. И время от времени слушали стены этого дома голосок маленького Володи Алексеева:

— Не плачь, мамочка. Я буду и Володя, и Коля…

В статье использованы фотографии из семейного архива Громовых.

В качестве обложки использована фотография Эммануила Евзерихина — фонтан «Бармалей» на привокзальной площади города после налета немецкой авиации во время Великой Отечественной войны. Правообладатель: федеральное государственное унитарное предприятие «Информационное телеграфное агентство России (ИТАР-ТАСС)».