Продолжаем публиковать интервью с бывшими самарцами, которых язык не поворачивается теперь называть москвичами.

Начнем с конца. Татаринцев планирует привезти в Москву Кристофера Вальца. Сейчас он работает у Бекмамбетова, занимается прокатом и продвижением кино, уже привозил Тима Бёртона.

Текст: Илья Сульдин

Мы встречаемся в кафе на первом этаже небоскреба с очень хорошим названием «Монарх». Среди арендаторов «Монарха» полно медиакомпаний, поэтому лица посетителей кажутся смутно знакомыми, Руслан тут же рассказывает про это свежую байку. «Сидим тут с компанией, а буквально через несколько столиков сидит очень знакомый мужик. Очень. И с рядом с ним тоже какой-то знакомый вроде. Весь вечер не могли вспомнить, и они уже ушли, а мы вспомнили. Это же был Оливер Стоун! А потом уже недели через три прошла информация, что он будет снимать фильм про Сноудена по книге Кучерены. Вот они здесь и договаривались».

Это не пафос, просто у людей такая работа. И от Руслана Татаринцева я чего-то подобного ожидал. Мы не виделись наверное лет десять или двенадцать, но он мало изменился и все так же играет на публику в своё удовольствие. Когда я думал об этом интервью, то вдруг понял, что именно Руслан сделал очень много для нашей культурной реальности. Нашей, самарской, для начала. Мы познакомились с ним еще в Куйбышеве, году в 88-м, когда оба пришли в отдел учащейся молодежи газеты «Волжский Комсомолец». Делали там первую газету для подростков «Акселерат», которая, по факту, оказалась первой ласточкой «контркультурной» журналистики. Потом Руслан организовал фестиваль «Самый Плохой», который стал первым постоянным и настоящим рок-фестивалем. В это же время издавал машинописный журнал «А», пожалуй, первый в Куйбышеве такой молодежно-авангардный. Сам Руслан ходил в те времена по городу в генеральской шинели и с косичкой. Для конца восьмидесятых и начала девяностых это было очень круто. Милитари тогда еще не придумали, а это был уже и не хиппизм, и даже не панк. Потом была группа Revelation To John, которая сначала мочила панкуху, а потом настоящий Мэдчестер. А еще была газета «Кумир», уже полностью посвященная музыке, кино, моде. Надо ли говорить, что это было первое подобное издание в городе? А свадьба! В 1991 году Руслан женился на Оксане на большом специальном рок-концерте в клубе «Рассвет». «Руслан+ОКсана=РОК-свадьба», – гласила афиша. Потом Руслан начал заниматься видео и пошел работать на СКаТ. Его видеообзоры тоже были первыми. Видеокассеты тогда были важным источником культуры и Руслан начал заниматься «репертуарной политикой» в компании «Энон», которая была главным игроком на местном рынке видео. И аудио, кстати, тоже. Уже в те годы в магазинах ЭНОН можно было купить и Cowboy Junkies, и группу Yello, которые, правда, и сейчас никому не нужны. В общем, Руслан Татаринцев был главным культуртрегером Самары до того, как придумали это слово. В Москву он уехал уже человеком кино – после нескольких лет работы директором кинотеатра в Тольятти. И почти сразу попал в команду к Бекмамбетову. Поэтому и Кристофер Вальц, и моё желание поговорить о прошлом, выглядят вполне уместными.

— Я вообще-то давно хотел сделать интервью с тобой, про твою бурную молодость…

— (С наигранным слегка испугом) Интервью?! О чем сейчас говорить? Мне не о чем еще говорить. Через год, может быть.

— Наоборот. Про «Самый Плохой», например.

— Это к Алькову!

— Это теперь к Алькову. А меня больше те времена интересуют. Ты хоть помнишь, как ты это придумал?

— (Как бы в сторону) Нормально. Он уже записывает!

— Конечно! Не, серьезно, вспоминай!

— Может, закажем лучше чего-нибудь? Вы голодные?

— Да не очень. (Делает заказ официанту) Ты пить чего-нибудь будешь?

— Нет. Я за рулем. Я не могу.

— Ты теперь всегда за рулем?

— Ну, практически. Поэтому пил в Испании вот сейчас неделю, пока был в Барселоне.

— Неужели на Sonar ездил?

— Нет, мы ездили на CineEurope — это такой рынок киношный.

— Ты теперь в Европу только по командировкам ездишь?

— Да, практически. Другое дело, что поездки обычно занимают больше времени, чем командировки. То есть Канны идут неделю, а мы обычно подольше задерживаемся. В прошлом году я там на месяц подвис.

— Что делал?

— Две недели писал сценарий, закрывшись, с ромом гватемальским и морскими гребешками. Бегал только по набережной иногда. Все остальное время курил сигары и писал.

— Что писал?

— Сценарий.

— А на какой оно стадии? Уже снимаете? Продакшн?

— Нет. Сейчас предпродакшн, девелопмент. То есть мы, наверное, сейчас сделаем короткометражку сначала.

— Будете её прокатывать?

— Нет, будем ее показывать. Просто там большой бюджет.

— А большой бюджет — это сколько для нашего кино? Ну, хотя бы порядок?

— Для нашего кино всё, что больше миллиона долларов — это уже много. Но там, конечно, гораздо больше. Там эффектов много, боев всяких, оружия.

— Неужели ты написал боевик?

— (Хриплым угрожающим голосом) Бо-е-вик. Кровавый. Его можно сделать и дешевле, сократить бои, но это будет уже не то… Ну, посмотрим. Желающих участвовать у нас уже набрался пул. Причем там есть иностранные товарищи. Китайские товарищи предложили интегрировать туда китайца…

— И тогда они все бои оплатят?

— Ну, да. Китайцы скоро скупят всех мейджоров.

— Даже так?

— Понятно, что у мейджоров сейчас очень плохи дела. У них же обвалился рынок home video полностью, а это половина всего объема. Они закрывают офисы. В Лондоне вообще уже никого не осталось. Все затягивают пояса. И вот эта выставка — как раз на ней все приезжают и показывают свои проекты на год вперед. И там кроме марвеловских «Стражей галактики» новых проектов, в общем, и нет. Сплошные продолжения: «Трансформеры -5», «Обитель зла – 6» и так далее.

— Ну, с такими франшизными проектами можно быть уверенным, что они хотя бы отобьются. Как, по-твоему, это влияет на качество?

— Мне кажется, да. «Трансформеры» невыносимы.

— Я не видел. Ни одной части.

— Ах, ни одной, понятно. А я выпускал первые две.

— Поэтому видел?

— Да.

— А ты, когда этим занимаешься, по скольку раз фильмы смотришь?

— Много. Русские фильмы чаще, «Всё и сразу» Романа Каримова – он сейчас в прокате — я видел, наверное, раз двадцать.

— Кошмарная работа. Давай лучше про старые времена.

— Сколько угодно!

— Тогда про «Самый Плохой».

— Мне кажется, это Астров (рок-критик, — ред.) виноват! Ну да, если бы он самых первых фестивалей не делал, а потом бы не перестал, когда исчез из самарского пространства… Ощутилась некая дыра.

— А как тогда выстраивались отношения с комсомолом, с Домом Молодежи, Немтышкиным? Я вот этих моментов совсем не помню! Ты что тогда, просто пришел к ним: давайте делать фестиваль?!

— Да, там же все затраты были на них, мы вообще ничего не тратили, да у нас и не было чего тратить. Я помню, мы тогда взяли в Ленинградском еще рок-клубе на реализацию какие-то значки «Гражданской обороны» — культовые вещи на тот момент. Постеры с группами. Привезли и начали продавать на фестивале, нам должна была какая-то часть от этих денег остаться. Был какой-то чуть ли не первый фестиваль, и приезжал «ЧайФ»…

— Да-да, первый фестиваль, ночной концерт.

— Странным образом они попали на фестиваль…

(отвлекается на телефонный разговор)

— Астров на самом деле причастен к названию фестиваля. У меня была идея назвать его «Фестиваль самой плохой музыки», Астров еще был, но уже уезжал (в Прибалтику, – ред.), и он говорит: что такое длинное название? Давай просто – «самый плохой». И на это еще наложился Мамонов – «Я самый плохой, я хуже тебя».

— Он потом наложился, а мне казалось, что, вроде, от мамоновской песни и отталкивались, когда название выбирали. Помнишь скандал какой был, когда ты фотографию Мамонова с микрофоном во рту поставил в «Комсомольце»? Соколов ругался ужасно. Интересно, где он теперь?

— Соколов тогда меня и уволил. В «Одноклассниках» его поищи! Или в Лайвджорнэл.

— Нет меня в «Одноклассниках», и в ЖЖ уже нет.

— Я же недорассказал про «ЧайФ»! И я только спустя годы понял, что это была разводка, А так несколько лет прятался на всяких фестивалях от Шахрина. Ну, смысл в чем был? Мы договорились одним образом, а потом вдруг… у них уже была такая броневая баба, она уже себя продюсером называла, и вот она требует в какой-то момент: вы нам дорогу оплачиваете в обе стороны — и туда, и сюда. А Тамара Гусева, которая этим занималась: нет, говорит, мы всё про всех знаем, даже «Машина Времени» так не ездит! Им оплачивают дорогу в одну сторону, а дальше им оплачивают дорогу уже следующие. Эти ребята сейчас в туре, они тебя разводят, мы им не будем за это платить. Мне Тамара не даёт денег, у меня своих денег нет, и я пытаюсь как-то от Шахрина спрятаться, а он в какой-то момент врывается в комнату, где продают эти значки и постеры, и все вырученные деньги, какие-то жалкие сто рублей, просто забирает. Так вот нас ограбили.

— А как ты Revelation To John собрал? У тебя хоть остались какие-то записи? Мастер альбома?

— Да, на каких-то носителях, которые сейчас не прослушаешь. Где-то есть.

— Это надо магнитофон «Весна».

— Я недавно оцифровал видео, теперь надо аудио еще.

— А на видео осталась какая-то информация?

— Ты же знаешь эту страшную историю с Марком Белым — всё видео осталось где-то у него. То есть, оно потеряно. Единственный, кто эти фестивали нормально снимал — это он. И всё у него осталось.

— Ну, теоретически могло что-то на СКаТе остаться?

— Нет, на СКаТе все обыскали, с теми людьми, с которыми он это делал. Я же работал на СКаТе. Всё у него. Есть какие-то передачи сборные, но там по одной песне.

— Жаль. Печально. И все-таки расскажи, как Revelation To John собрали?

— Это был фактически, второй состав «Гавроша», только я вместо Эдика. Не было ни Моти, ни Влада, это был панкушный состав: Гаврош, я и мой брат двоюродный на гитаре. Группа выступила на «Самом Плохом» и была страшно недооценена жюри. Я ужасно расстроился, потому что я формировал жюри: не тех взял! Нам должны были дать первое место!!!

— А кто в жюри-то был? Я вот тоже заседал, но уже позже, в «Современнике».

— Какие-то люди. Тогда не было еще, наверное, министерства культуры, но из таких организаций. Не самый плохой получился фестиваль, потому что они оценивали более традиционные коллективы.

— Скажи, у тебя было тогда ощущение того, что мы делаем что-то новое, неизведанное? Я вот такого не помню.

— Не, ну чуть-чуть было ощущение. Как и в «Комсомольце», когда ничего нет в информационном поле.

— И тут мы, сейчас всем правду расскажем! (Смеемся)

— Для меня было гораздо важней мнение того же Мика (гр. «Мик, Кук и компания», — ред.), который сказал: круто, но чо-то слишком большой разброс стилистический. Нецельно. С одной стороны «Аннабель Ли», а следом какая-то анархия. Мик-то цельный был, а нам хотелось всё сразу — и романтики, и панка, и всего на свете.

— И buggy какого-то манчестерского, который качает.

— Манчестера в первом составе еще не было. Это был второй состав. Сначала Манчестер, а потом Nirvana.

— Сейчас играешь что-нибудь?

— Нет, не играю. Купил гитару и положил. Лежит. Лет десять лежит.

— А чо ты? Или просто времени нет? Песни ведь ты писал неплохо.

— Кончилась музыка в голове. В какой-то момент перекрыли источник.

— Слушай, а у тебя случайно не осталось журнала «А»?

— Ну, где-то есть.

— Помнишь, ты меня с Лейбградом знакомил на пороге моего дома? Он пришел из армии только-только, и его стихи как раз в один из первых номеров вошли. Он же вообще машинописный был, компьютеров не было тогда. Ты его и печатал.

— Да, под копирку. Где-то он есть. Надо отсканировать.

— Едва ли не первый в городе был журнал, посвященный современному искусству. Тебя сейчас современное искусство, похоже, не сильно интересует?

— Ну, как, интересует… в рабочем порядке.

— В порядке общего следования гуманитарной традиции.

— Сейчас будем выпускать новый фильм Тима Бёртона, про Маргарет Кин. Художница, которая всех с большими глазами рисовала, а муж над ней издевался. На Новый год будем выпускать, так и называется «Большие глаза». Режиссер Тим Бёртон, играет Кристофер Вальц ее мужа.

— Слушай, а Вальц – это в мире кино теперь next big thing?

— Почему next? У него уже пара «Оскаров».

— Мне кажется, что Оскары здесь не показатель, у того же Ди Каприо до сих пор нет.

— Да, но он трололо. Вальц, мне кажется, уже стал таким Мэном. Не, он классный.

— Ты с ним знаком?

— Нет еще, но мы хотим его привезти на премьеру. Тима Бёртона мы привозили, на последний фильм Тимура – про Линкольна — охотника на вампиров, где Бёртон был продюсером. Может, и его привезем, но он не очень любит летать.

— А почему «Линкольн» так плохо пошел?

— Мне кажется, там много причин, начиная от сценария и заканчивая полной непонятностью сюжета для наших зрителей.

— Начиная с того, что нашим зрителям не очень ясно кто такой Линкольн.

— Да, и там такой треш. Вампиры.

— А почему Тимуру это интересно?

— Мне кажется, что ему как раз такое интересно.

— Mash up как идеология?

— Да, mash up и сама тема.

— С вампиров кроет?

— На пресс-конференции спросили Бёртона: вы так часто снимаете кино про вампиров, может быть, вы знаете реально существующих вампиров? И Бёртон снял тёмные очки и сказал: да.