ПАРТИТУРА ЖИЗНИ

Эпизод истории Самары под названием «Куйбышев — запасная столица» у многих совершенно законно ассоциируется с фигурой композитора Шостаковича.

Со стороны городских властей Дмитрий Дмитриевич получил мемориальную доску на доме, в котором он дорабатывал Седьмую симфонию, названную в его честь улицу, а теперь еще и памятник в одном из скверов на площади Куйбышева.

ДГ публикует расшифровку интервью с профессором, деканом факультета философии СамГМУ Еленой Яковлевной Бурлиной о повседневной жизни Шостаковича в нашем городе, о том, что он дал Куйбышеву, и чем еще наш город может ответить великому композитору.

---

Я подробнейшим образом и много лет, лет 10 наверное, занималась изучением этого космоса — Шостаковича в Самаре. И выясняется масса интереснейших деталей, подробности, которые касаются не только Куйбышева как запасной столицы, но и мира культуры, мира вообще. И очень часто возникают неожиданные включения в современность.

Первое относительно Куйбышева. Понятно, запасная столица. Понятно, эвакуация. Понятно, произведено феноменальное совершенно, в кратчайшее время, расселение людей. Эта часть более известна. А вот внутри, про Шостаковича — какая-то подсветка к его абсолютно уникальному и необыкновенному образу. Едва только он приехал в Куйбышев, он начал…

Вообще, это был сухощавый, небольшого роста человек, но заряженный какой-то абсолютно необыкновенной энергией. И те направления деятельности, которые он начал, они имели вселенское воздействие, и это удивительно. Они были очень человечные. Ну, во-первых, он прежде всего взбежал по лестнице дома, который нам очень хорошо известен, на улице Фрунзе, к дирижёру Большого театра Самосуду.  И показал ему не совсем законченную, но уже написанную Седьмую симфонию. Они тут же устроили проигрывание этой симфонии на рояле в доме у Самосуда, тут же решили, что Шостакович дописывает, и будет премьера силами оркестра Большого театра.

Понимаете, влияние Седьмой симфонии действительно огромно и абсолютно беспрецедентно. Есть специалисты, которые говорят, что есть Шостакович и есть государственная машина, связанная с формированием имиджа Седьмой симфонии. Она просто перевернула имидж Советского Союза! Она сыграла колоссальную роль в налаживании отношений. Это был первый шаг, который сделал он (Шостакович). То, что в Самару был эвакуирован весь ТАСС, и здесь проживало 70 лучших писателей, журналистов — это всё известно.  Но ведь они оказались исполнителями в той пьесе, которая называется «Премьера Седьмой симфонии Шостаковича».

Произошло коренное изменение имиджа вообще Советского Союза. Это было необыкновенно важно. Для Шостаковича, для оркестра Большого театра это была техническая работа. Они репетировали, нужно было расписать партии. Вот такая деталь. Шостакович никогда не делал ошибок в переписывание партий. Представляете, что такое партитура? Это огромный талмуд, где вертикально прописывают все партии в оркестре. Если ты ошибся хоть один раз, значит, будет фальшь. Это примерно то же, что сегодня программисты делают. Они пишут программу, чуть-чуть ошиблись — всё, катастрофа. Так вот, Шостакович не стеснялся, садился рядом с переписчиками и абсолютно всё это дело расписывал. Это была одна, прямо сразу запущенная линия его деятельности в Самаре — Куйбышеве.

Второй момент. Шостакович очень долгое время — это какие-то не очень известные чёрточки его образа  — был депутатом Верховного Совета. Причём, самым дисциплинированным. Может быть, некоторым нашим депутатам надо бы, так сказать, лекции читать. Он в конце года записывал: путёвка Иванову, консультация Петрову, водопровод у Сидорова и так далее. Он этим очень серьёзно, очень деловито, абсолютно безупречно занимался, почти как он писал свои знаменитые партитуры. И в Куйбышеве он сразу взял под свое крыло многих музыкантов. И для многих очень оперативно и очень конкретно осуществил свою помощь.

То, что я непосредственно знаю, как студентка ещё музучилища в Куйбышеве шестидесятых годов. Был такой у нас легендарный преподаватель Алексей Васильевич Фере. Человек с трагической судьбой. В 33 году из Ленинграда была выслана большая группа интеллигенции, и он оказался в её числе. Он работал уже в консерватории до этой высылки, вместе с Мравинским.  Всё это было на очень-очень высоком уровне. Но можете себе представить его положение, положение его семьи в начале войны в Куйбышеве, когда всех выселяют. Людей лишают квартир, денег нет. На зарплату преподавателя музыкальной школы он с женой прожить не мог. Он был больной уже, немолодой человек, ну, в общем, такой вот комплекс.

Моментально его приметил Шостакович. Что рассказывал Алексей Васильевич, было уже после легендарной премьеры Седьмой симфонии. Тогда, когда имя Шостаковича всему городу было известно очень хорошо. Так вот, Шостакович поговорил с Фере и ещё с некоторыми музыкантами и сказал: знаете что, надо здесь организовать Союз композиторов. По крайней мере, вы будете получать дополнительный паёк и прочее. Вы понимаете, такие прагматичные вещи. Мы, говорит, пойдём к командующему. Я, к великому сожалению, сейчас не могу назвать фамилию, кто был командующим округом в Самаре, но очень хорошо помню своё подростковое впечатление от рассказа Алексея Васильевича. Они подошли к зданию.

Наивный Шостакович сказал конвоиру который там стоял: «Я Шостакович». Тот говорит: пропуск. Пропуска нет. «Да нет, я командующему в приёмную должен зайти на одну минуту». В общем, конвоир в присутствии Алексея Васильевича оттолкнул Шостаковича. Дело было зимой, и тот упал в снег.

И тут чудо. Выскакивает из дверей какой-то помощник командующего: «Дмитрий Дмитриевич, пройдёмте». Короче говоря, Алексей Васильевич от руки в приёмной написал просьбу об организации Союза композиторов, и виза командующего, которая имела огромный вес, о том, что это нужно, полезно и что это подтверждает композитор Шостакович, была поставлена. Союз композиторов был открыт. Он, может быть, и не играл какой-то  значительной роли в то время, но то, что люди были спасены, обеспечены элементарно пайками, это было. И это было после безумной славы, в центре которой Шостакович оказался после этой премьеры.

Еще один аспект этой деятельности — ведь он всего полтора года здесь прожил во время войны — это колоссальная огромная просветительская деятельность.  Вот я даже вчера посмотрела, уточнила: 360 программ на радио  Шостакович с разными певцами, музыкантами здесь, на куйбышевском радио, осуществил. Понимаете что, за полтора года 360 программ! Вы меня извините, это огромнейшая работа. Да-да, отрепетировать, надо прийти, надо это в голове держать, надо это сделать.

Третий момент.  К сожалению, недоосмысленный здесь, в Куйбышеве, говоря о Шостаковиче. Это же огромная творческая работа. Помимо  Седьмой симфонии был такой эпизод. Он узнал, что один из его учеников по Ленинградской консерватории погиб на войне. И он взял незаконченную оперу этого молодого композитора и просто быстренько её закончил, понимаете?

И вдруг вот такая совершенно поразительная вещь. Он взял и сделал новую редакцию, здесь, очень быстро, «Бориса Годунова» Мусоргского. Известно, что Мусоргский ушёл из жизни больным, и его верный друг, благороднейший человек Николай Андреевич Римский-Корсаков сделал редакцию  этой оперы. Что значит редакцию? Из отдельных кусочков, из того из всего слепил то, что потом пошло на сцене. И вдруг… С чего это? Во время войны, при большой загрузке Шостакович берёт и делает новую редакцию «Бориса Годунова». Моя версия —  я почти уверена в этом теперь —  он считал Мусоргского одним из предвестников, предсказателей, музыкальных пророков времени, которое уходит в XX век. И его редакция более близка к первоисточнику Мусорского, к тому суровому стилю Мусоргского, к пониманию того, что сознание в России — это сознание народа, и оно очень медленно и очень специфично складывается. И сейчас во всём мире известно, что «Борис Годунов» существует в редакции Римского-Корсакова и в редакции Шостаковича. Это фундаментальные для  культуры вещи.

Я сказала, что с осени 41 года началось, а в конце января в газете «Правда» была помещена статья Алексея Николаевича Толстого, которая называлась «Русский характер». И она была посвящена вот этой подготовке к премьере. Имиджевый тон, конечно, задал и создал большой писатель и большой имиджмейкер Алексей Николаевич Толстой. Здесь есть такая деталь. Сын Алексея Николаевича. Ну, во-первых, они жили  рядом: дом Алексея Николаевича, в котором музей сейчас располагается, был рядом с домом Шостаковича.

И вот я сейчас расскажу, как в момент репетиций и при каких обстоятельствах Алексей Толстой, который был в эвакуации в Алма-Ате, оказался на несколько дней в Куйбышеве.  И, собственно говоря, то, что он здесь оказался, послужило толчком к тому, чтобы он побывал на репетиции, и чтобы эта статья была опубликована . У Шостаковича в Ленинградской консерватории было много учеников-композиторов. Один из них был Дмитрий Толстой, сын великого писателя. Он потом стал профессором Ленинградской консерватории, известным музыкантом и так далее.

Но так получилось, что на начало войны и блокады ленинградской  парень совсем молодой, до 20 лет, остался там совершенно один. Потому что отец с новой семьей был в Москве. Ну, там разные обстоятельства. В общем, он остался один. Он совершенно погибал. Шостакович с семьей эвакуирован. Но там оставались мать и сестра Шостаковича. И они этого парня подкармливали. А Шостакович при всех этих малых делах, которые он делал бесконечно, он сумел у известный дамы, Розалии Землячки , которая  здесь в Куйбышеве заправляла многими делами, связанными с эвакуацией, сделать вызов для этого парня. И он приехал вместе с семьёй Шостаковича, вместе с мамой, сестрой и их детьми.

Отец был безмерно благодарен, потому что он понимал, что парень там погибнет. И знаком этой благодарности (или он хотел лично Шостаковича обнять) было то, что он на несколько дней приехал из Алма-Аты в Куйбышев. И как они рассказывают, он из Алма-Аты в марте месяце привёз виноград и что-то ещё. Они очень хотели поговорить, но в квартире у Шостаковича это было абсолютно невозможно. И они прогуливались по улице Фрунзе. Между домом первого и домом другого. И мы с вами можем только нафантазировать , о чём они говорили. Потому что это были безусловно два мудрейших человека.

Относительно самой премьеры, я конечно, по жизни общалась со многими людьми, которые или присутствовали на этой премьере, или участвовали, как музыканты.

И со временем вообще поразительно расширяется круг этих людей. Но главное, и об этом говорили буквально все, что это был такой заряд энергии, это был такой заряд духа, который переформатировал всю их жизнь.

И вот этот вот заряд энергетический передался всем представителям медиа, потому что все они здесь были: Совинформбюро и так далее . Через день после премьеры была статья в Нью-Йорк Таймс, были статьи во всех английских газетах. И покатилась мощнейшая, мы сегодня можем сказать, мощнейшая имиджевая PR акция. Если вы думаете, что Советский Союз  — это сообщество варваров, то вот, посмотрите. И это была, действительно, мощнейшая пиар-акция. И потом, мы это хорошо знаем, симфония была в Лос-Анжелесе, в Скандинавии. И лучшие дирижеры мира в очередь стояли, кто будет исполнять. Известно, что в Лос-Анджелесе Седьмая симфония каждый год до сего года исполняется на Большом лугу, в центре города.

Детали, которые у меня на памяти, они примерно такие. Что несколько человек — это были инженеры самого первого класса, которые работали на заводах на Безымянке — пешком прошли эти 25 километров от Безымянки в марте месяце, для того, чтобы на этой премьере быть. И у них информация была такая, что  нельзя было не прийти. Это было самое большое событие в жизни.

Поэтому, когда я для себя суммирую все эти куйбышевские события, это, конечно, из ряда вон выходящее событие, из ряда вон выходящая гениальная личность. И может быть, я бы к этому ещё добавила одно такое наблюдение, соображение. Это моё личное оценочное суждение, как говорят в этих случаях. Смотрите, премьера произошла 5 марта 1942 года. Я очень часто встречалась с разными людьми. Приезжают какие-то гости в Самару, мы стоим, скажем, рядом с драмтеатром. Напротив доска Шостаковича. И на фразу о том, что Седьмая симфония впервые была исполнена в Куйбышеве, люди, как правило, реагируют так: нет-нет, ну что вы. В Ленинграде же! Она же Ленинградская симфония. На самом деле — в Куйбышеве, потом через месяц в Москве, и только в конце августа 42 года, действительно, была эта акция. Она, действительно, была грандиозная и трагическая по-своему, и имиджевая по-своему. Потому что показывала, что дух народа жив.

Но я хочу обратить внимание на такую совершенно бытовую деталь. 5 марта состоялась премьера здесь в Куйбышеве, а ровно через 7 дней Шостакович получил новую квартиру. Он жил в доме на Фрунзе 146 , а квартира была получена в доме на Вилоновской 2А. Это был самарский дом на набережной, где были резервные квартиры.

Я задаюсь риторическим вопросом: кто должен был дать распоряжение, чтобы состоялся этот переезд? Семья Шостаковичей в этом самом доме, в одной квартире, конечно, жила ужасно. Там жило 17 человек. То есть он с семьей 4 человека, мама с семьёй, сестра с семьёй, ученик консерватории, сын Алексея Толстого. Маленького Максима Шостаковича укладывали спать в рояль. Потому что места больше не было, куда ребёнка можно было положить.

Но это было очень высокое указание, и единственно высокое в этой ситуации. И он туда перемещается. И тут возникает вторая, очень-очень важная веха куйбышевского периода. Трагическая и очень важная, о которой даже в двух словах не расскажешь.  Своим чередом шла раскрутка всего того, что связано с Седьмой симфонией. Он делает редакции Мусоргского,  он выступает с концертами, помогает. А тут, переселившись в новую квартиру, через неделю после  грандиозной мировой премьеры, он вдруг начинает писать совершенно новые сочинения.

И называются они «7 романсов для баса» на стихи английских поэтов. Они всё-таки союзники, так вот для союзников… Это тоже один из ключей к эпохе. И это тоже было здесь, в Куйбышеве. Из семи романсов пять посвящены самым ближайшим друзьям, его ближайшим конфидентам:  Ивану Ивановичу Соллертинскому,  Свиридову… А ещё два жене и двухлетнему сыну. То есть это был его внутренней обзор.

Эта история имеет длинный хвост. Там есть трагическое ожидание смерти, потому что это всё могло развернуться совершенно по-разному. И тревога, и боль. Всё то, что он лично переживал в течение 30-х и 40-х годов. Безусловно, он, также как и Анна Андреевна Ахматова, мог сказать:  я был всегда с моим народом, там, где он,  к несчастью, был. Но это не было адресовано массовому слушателю, это было адресовано очень узкому кругу.

И вот когда начинаешь заниматься крупным планом и рассматривать под увеличительным стеклом какие-то детали куйбышевского бытия Шостаковича, то, конечно, есть одна огромная волна: что мог сделать художник в принципе, если угодно, для имиджа своей страны. Это было огромно. Это было глобально. Но есть масса мелочей вроде похода к главнокомандующему для того, чтобы спасти и помочь двум-трём музыкантам. Множество  концертов, просветительская деятельность. Это был необыкновенный русский интеллигент. Кроме гениальности чисто музыкальной. Это было очень здорово.

И ещё одну вещь хочу сказать. Музей Шостаковича в Самаре. Может быть, именно в этой квартире на Вилонова. Понимаете, это было бы очень важно. Это было бы огромном украшением Самары в контексте мировой культуры. И в контексте русского характера, если хотите, и трагедии.

Текст: Анастасия Кнор
Фото обложки Елена Вагнер

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook