Показали дорогу — дальше иди сам

Мы начинаем проект по истории Безымянки. И речь пойдет не столько о производственной и трудовой славе промышленного узла, сколько о традициях и историях этого «второго» города. Вместе с командой МТС мы готовим фотовыставку по истории Безымянки. И будем очень рады, если вы поделитесь с нами своими историями и фотографиями.

Сегодня наш герой — главный врач Самарского областного клинического онкологического диспансера Андрей Евгеньевич Орлов.

 Считаю себя истинно безымянским ребёнком

Мои родители оба заводчане. Отец всю жизнь трудился на заводе «Прогресс» инженером, до сих пор помню номер его отдела — № 671. Их структурное подразделение занималось наладкой станков с программным управлением. Это была техническая элита завода, к ним на стажировку приезжали в своё время даже французы! Представляете, в Куйбышев на стажировку, чтобы обучаться у наших  наладчиков. Мама служила экономистом на заводе «Экран». Поэтому я себя отношу к заводским детям. Всю жизнь рос и жил на Безымянке.

Как говорится, «не для протокола»: бывает, делаю какому-то доктору замечание и слышу: ”Да что вы от него хотите, он же с Безымянки!” Меня это всегда коробит, потому что я считаю себя истинно безымянским ребёнком. В какой-то период времени на Безымянке жил цвет заводской интеллигенции.

Я себя помню мальчишкой, который бежит с друзьями в кинотеатр «Сокол». В кармане пусто, и мы пробираемся под пол. Там, через щелку в досках, можно смотреть кино совершенно бесплатно! Потом выходишь в сквер перед кинотеатром, а там всё зелено вокруг и пахнет цветами. Очень много детей там гуляло.

Жили мы на улице Юбилейной, дом 26, перекресток со Свободой. Дом до сих пор стоит. Обычный двухэтажный каменный дом, построенный пленными немцами…

Когда возводились и развивались заводы «Прогресс», Авиационный, имени Фрунзе, много жилья построили для советских людей бывшие противники по оружию. В нашем квартале в основном жили специалисты «Прогресса», инженеры, ИТР. А дальше строились новые, уже современные микрорайоны. Когда мы переехали в отдельную квартиру — мне как раз пять лет исполнилось — началась активная застройка Металлурга и района Хлебозавода №5. Там вплоть до конца 70-х годов стояло огромное количество одноэтажных бараков. Их сносили, на их месте возводили пяти- девяти- двенадцатиэтажные дома с изолированными квартирами, что было для заводских рабочих пределом мечтаний. Эту стройку я хорошо помню, потому что вокруг такая стояла пыль! Бесконечно курсировали КАМАЗы, разбрасывая вокруг комья грязи. Но когда дома построили, там сразу открыли современный детский сад, в который потом ходил мой сын. Устроили три калды, где мы стали цивилизованно играть в футбол и хоккей. Потому что до этого просто у себя во дворе заливали площадку, вокруг которой выстраивали из сугробов  границы.

Дворы были перегорожены сараями, где хранили всё, что нужно и не нужно. Весь стратегический запас в виде картошки, солений, варений, муки и сахара. В нашем погребе, мне казалось, запасы были в несметных количествах. Мама вдобавок квасила капусту и десятками банок выставляла на хранение. Не знаю, как все это как съедалось. Может быть, раздавалось по соседям даже. Потому что подъездами жили очень тесно и дружно. Если родители на работе, без проблем можно было зайти к соседям, они тебя накормят и никто не задаст лишних вопросов. Ключ могли спрятать под коврик, и это было в порядке вещей. Чтобы закрыть дверь в подъезд на какой-то кодовый замок, никто никогда даже не думал.

Показали дорогу — дальше иди сам

В школу я ходил один с первого класса. У меня был свой ключ, я ел, делал уроки и ждал родителей, когда меня вечером отпустят на улицу. Никаких страхов ни у кого не возникало. Первого сентября показали дорогу, объяснили, куда смотреть «направо-налево», и всё — полтора квартала иди сам.

Школа №135 была физико-математическая. Тогда у нее уже был определённый статус. На Безымянке были две знаменитые школы: 135-я с физико-математическим уклоном и 120-я английская школа. Я гуманитарием не был, поэтому этот вопрос отпал сам собой. Родители отдали документы, меня приняли.

О школе вспоминать всегда радостно. Интересно, что когда учишься, всё время думаешь: как это сложно, зачем и кому это нужно. А потом с высоты лет чуть оглянешься назад и понимаешь, какой это был светлый период. Беззаботность, свобода, и вместе с тем ежедневные открытия. Основной фундамент, конечно, — это начальная школа, где закладывается желание учиться. Лариса Николаевна Панченко, первый педагог. Целеустремлённость и желание двигаться вперед – это от неё. Она никогда не позволяла нам быть на вторых ролях. Хоть мы были “Б” классом,  — считается, что  в «А» набирают лучших учеников, — но именно наш класс стал основой для будущих  экспериментов. Первый математический класс, первый лицейский класс… У нас математика с физикой по 6 раз в неделю была с 7 класса. Высшая математика начала преподаваться в 10 классе. Мы изучали логарифмы, которые тогда начинали преподаваться в ВУЗах. У нас одних из первых в городе была информатика. Более того, в старших классах нас делили по полкласса, чтобы все могли на уроке работать. Нас и так было всего 16, а тут по восемь, чтобы вбить весь материал. Но закончив школу, я забыл, что такое логарифмы (смеется). Впрочем, хорошая математическая база формирует системный подход к любым процессам. Просчитывать на несколько шагов вперед нас научили в 135 школе.

Наши выпускные экзамены являлись вступительными в Самарский авиационный институт (в сентябре 1992 года переименован в университет — прим.ред.) Туда ушли почти все, кроме двоих. Я выбрал медицинский, одноклассница — классический университет.

Сейчас моя школа называется «Лицей авиационного профиля». Именно с нашего класса началось формирование лицея. До сих пор 135 школа имеет вес и авторитет в городе. И продолжает заниматься физико-математическим направлением благодаря закваске старых педагогов. Многие наши учителя в своё время параллельно преподавали в авиационном техникуме и даже в авиационном институте.

Приметы Безымянки моего детства

Всегда помню утренний поток людей, стремящихся на работу. Одни и те же часы в районе половины седьмого – семи. Самый большой поток, когда люди идут на остановку. Вечерний  — начиная с четырех до шести, уже более расслабленный, люди общаются между собой, обсуждают производственные задачи, бытовые проблемы. Вспоминаются сразу старые советские фильмы, когда ручейки людей вливаются в единый поток идущих на трудовой подвиг. Картина примерно такая же.

А мы, дети, летом бегаем по гаражам, рисуем стрелки, играя в «казаки-разбойники», зимой в огромных горах снега строим пещеры. Теперь это воспринимается как ощущение какой-то сказки. И знаете еще что… какой-то теплый яркий свет. Много зелени, дикорастущие яблони, боярышник, ранетки всевозможные. Это всё обдиралось, поглощалось, и никто не задумывался о том, что это не мытое и можно заболеть. При домах дворовые клубы, тоже для детей, где воспитатели занимались с нами какими-то прикладными вещами, начиная от выжигания, моделирования до  спортивных соревнований двор на двор.

Впрочем, двор на двор и так часто бился.  Каждый отстаивал своё право сильного, свои позиции. Бывало, по два-три дома объединялись, шли стенка на стенку. Но без кровопролития. Набить друг другу синяки  — это пожалуйста. А потом через пять минут могли благополучно вместе играть в хоккей или футбол.

В 1985 году к 40-летию Победы открыли Аллею трудовой славы. Мы туда ходили  гулять каждый вечер, потому что там на самом деле было красиво. От проспекта Кирова до парка Металлургов.

Была гордость, понимаете? Мы любовались  монументами, разговаривали, у кого отец на каком заводе работает, что этот завод производил во время войны и какой он внес вклад в победу. «Металлург» возвел огромную стелу, и хотя во время войны его еще не существовало, ребята все равно гордились своими отцами: “Посмотрите, какую наш завод стелу сделал, не чета другим».

Зимой самым красивым местом Безымянки была ёлка на Металлурге. Туда сбегались и съезжались все, потому что перед дворцом Кирова или перед Дворцом спорта авиационного завода елки были в три раза меньше. Там было великолепие. Яблоку негде было упасть, туда стремились со всего города, это был целый праздник. Мы, даже переехав на Машстрой, обязательно приезжали на Металлург в новогодние каникулы.

В город выезжали редко. В основном, в театр и на демонстрации. Очень хорошо помню все демонстрации. Нас сначала загружали около завода в автобусы, привозили в город. У каждого завода и каждого цеха была своя, заветная подворотня на улице Молодогвардейской. Туда взрослые заходили, открывали дипломат и… там была вся соответствующая сервировка. После демонстрации 7 ноября детей всегда водили в цирк, тоже была такая традиция. А вечером собирались уже у кого-то в гостях. Мужчин отряжали с детьми в цирк, а женщины вместе нарубали тазики салатов. Как правило, собирались у соседей, потому что большинство работали на одном заводе.

А эти разговоры… О работе говорили постоянно. Как отремонтировали тот или иной станок. «Месяц мучились и наконец-то сделали, несмотря на то, что проклятые французы не указали в схеме какие-то детали. Но тем не менее русские кулибины всё равно сообразили». Вместе обмывали премии, гордились достижениями своих коллег.

То, что завод «Прогресс» делает ракеты, — это была военная тайна. Но об этом тем не менее знали все дети в округе, потому что мы жили в микрорайоне завода «Прогресс». И каждую ракету, которая собиралась и отправлялась на Байконур, взрослые отмечали застольем. Я помню «Буран», знаменитый наш шаттл, который собирали тоже на «Прогрессе». Когда его запустили, дома был праздник. Только об этом все вокруг и говорили, как мы утерли нос американцам. Ещё мы знали, что на заводе делают санки для детей и лодку «Прогресс».

В 90-е наступило печальное время. Отец ушел с завода. Он с грустью рассказывал, как разрушаются огромные резервуары, где проходила гальванизация запасных частей. Как вокруг стало всё заброшенным. На самом деле, мужики со слезами на глазах говорили об этом, особенно если при этом чуть-чуть выпивали. Потом, когда в начале 2000-х завод начал возрождаться, отец вернулся. И опять с гордостью и радостью рассказывал о каждом новом достижении. Сейчас мой брат работает на «Прогрессе» инженером.

Я тоже успел поработать на Безымянке. Правда, не на заводе, а в больнице Семашко, сначала санитаром, потом медбратом.

Работал долго, весь студенческий период. Это были лихие 90-е. Больница Семашко, куда до сих пор стекается весь безымянский люд со всеми острыми экстренными ситуациями, — большая школа. Я работал в реанимации. Её основал в 70-е годы и в мое время все еще возглавлял Владимир Иванович Дразнин. Уникальный человек, который при внешне безмятежном и спокойном характере очень тепло и трепетно относился к пациентам. Три шкуры снимал со всего персонала. Благодаря его железной дисциплине, несмотря на все тогдашние сложности — ни зеленки, ни ваты, ни постельного белья — в отделении был порядок. Вплоть до того, что сами врачи и медсестры стирали и вывешивали простыни, особенно летом. Ночью сушили, чтоб с утра, когда Владимир Иванович придет, все пациенты были перестелены. Его не волновало, что нет чистого белья, значит, вы не уследили. Сейчас мой сын также работает в реанимации санитаром и медбратом, только в четвертой горбольнице на Мичурина. Мы же теперь перебрались в город…

Безымянка для меня — это в первую очередь детство. Детство, которое закалило дух. Нас можно нагнуть, нас можно прогнуть, но нас невозможно сломать. Это тянется оттуда. Это качество рождалось в тех играх, в тех драках, в той учебе, которую дала 135 школа.

---

Текст записала Анастасия Кнор 

Использованы фотографии: из личного архива Андрея Орлова, краеведа Владимира Самарцева и арт-пространства «Твой Металлург»

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте, Facebook и Instagram