Дети Октябрины

Вы же бывали в мировом суде Самарского района? Он расположен очень удачно, в переулке Репина, это очень короткий переулок, буквально на пяток домов, идет прямо от ворот Троицкого рынка к улице Молодогвардейской  и соединяет их. Вот тут и ютится мировой суд, строго напротив широко известной пирожковой, где пасутся развязные учащиеся местных ПТУ и строгие студенты мединститута в халатах. Пирожок с картошкой тут по-прежнему 25 рублей, и очень вкусен.

Но я не о пирожках.

В мировой суд (металлоискатель у входа, боец невидимого фронта смотрит паспорт и сумку изнутри) я пришла за повторным решением, а Октябрина – подавать исковое заявление, но несмотря на разные цели, фактически мы проводили время одинаково: сидели на скрепленных меж собой стульях и ждали. Было душно. Ждали долго. Роскошная дама в шелковом комбинезоне шарилась в планшете и тоже ждала. Многодетная и асоциальная (как выяснилось) мать в косынке, повязанной по-пролетарски, вяло материлась в телефон. Иногда ей делал замечания молодой человек в черном костюме и галстуке с ма-а-аленькими собачками. Заканчивались минуты, шли часы. Первой не выдержала Октябрина.

«А почему ничего не происходит», — спросила она.

«Ведутся работы в соответствии с регламентом», — загадочно ответил черный костюм.

«Я тут, — сказала Октябрина и встала, — с девяти утра. А то и с восьми. Сейчас – половина первого. Я есть хочу! Я человек! Я на родине!»

Клянусь, именно так она прокричала о том, что человек и на родине, а потом заплакала в голос и ушла, утирая слезы голыми руками. Я пошла за ней. Не знаю, зачем. Настигла у окошечка пирожковой.

«Я тоже, — сказала пискляво, — хочу есть».

Забыла упомянуть, что был август, хороший день, никакой нужды уходить с улицы. Вот мы и не ушли, мотались по Ленинградской и разговаривали. Часа два, а может, и больше. Потом Октябрина вернулась в мировой суд, потому что исковое заявление (о вселении и нечинении препятствий в пользовании жилым помещением) само себя не напишет. А я в суд возвращаться не стала, но пошла домой, где села к ноутбуку и записала историю Октябрины. Она это разрешила, только просила изменить имя и подождать пару месяцев, пока не прояснится. Я выбрала Октябрину, потому что настоящее её имя тоже необычное и цепляет. И вот история. История рождения и смерти семьи, я бы так сказала. А вы сами решайте.

Допустим, мать и сын. Сначала мать: старшая дочь в многодетной семье, ответственная, собранная, дисциплинированная, всегда готовая помочь и помогает. Странное своё имя носит с достоинством и даже гордится. Жизненный путь почти идеален: школа с серебряной медалью, попутно — занятия спортом, кандидат в мастера, легкая атлетика, институт с красным дипломом, аспирантура и тут немного притормаживает. Встречает человека. Человек трудится на соседней кафедре, он немного старше, очень умный, авторитетный, может многому научить и в профессиональном плане тоже.

Впервые в жизни теряет голову, прежние отношения с молодыми людьми были мимолетными, простыми, нисколько не меняли хода событий и сердцебиения. А тут — совершенно иное, настоящая страсть, уходит сон, приходит тревога и другие мороки. Через год беременеет. Сообщает человеку с соседней кафедры. Он не женат, и ничто не мешает как бы. Оказывается, мешает.

«Октябрина, я еще не оперился», — скупо говорит он ей и остаётся оперяться, что бы это ни значило.

Трагический разрыв, она бросает аспирантуру, любимую работу, устраивается в первое попавшееся место — технологом на завод. Ругается с рабочими. Осваивает новый лексикон. Через несколько месяцев оформляет декрет. Живет в комнате, снимает. С семьей общается мало, да никто и не выказывает желания. Друзей не привечает тоже, потому что позор же, позор.

Рождается мальчик, очень слабенький, очень болезненный. У него не все порядке с желудочно-кишечным трактом и каждые полгода надо ложиться в больницу на бужирование — механическое расширение пищевода. Вдобавок постоянно ушные-горловые, апофеозом — особо злостный бронхит и подозрения на астму. Как-то живут, таскает его по типу матери кенгуренка — все время с собой. Никаких, разумеется, мужчин рядом. Проходит время.

Теперь сын: никто не требует от него ни хорошей учебы, ни примерного поведения, ни есть с хлебом, ни читать классиков детской литературы. От него хотят лишь одного — был бы здоровым. С трудом заканчивает девять классов. Основное нездоровье уже позади, и вырос вроде бы в юношу с плечами и сорок первым размером ноги. Мать относит его документы в техникум. Он вяло посещает занятия. Выдавливает прыщи. Прижигает материными духами.

В группе много девочек. Они знают его как задохлика с освобождением от физкультуры. Он увлекается сначала одной, потом другой. В результате через три семестра приходит с одной девочкой, Оксаночкой, к матери.

«Оксаночка беременная», — говорит.

Мама немного нагибается над своими же коленями, мама сидит в гостиной свежеотремонтированной квартиры, приобретенной два года назад — ипотеку выплачивать еще, страшно сказать, сколько. Работает менеджером в крупной компании, продает и закупает станки. Ее ценят за конкретные знания и железную хватку. Недавно вернулась из Италии, служебная командировка. Пару раз встречалась с коллегами по работе, пыталась влюбиться. Не получилось отчего-то.

Смотрит на Оксаночку — не красавица, нос картошкой, глазки посажены близко, волосы негустые и какие-то пегие. Оксаночка плачет, это так мило, по-девичьи. Молодые занимают хорошую комнату с балконом. Оксаночка бросает учебу. Хочет посвятить себя семье. Родители Оксаночки живут в деревне Воскресенка, Волжского района. Они приезжают редко, привозят яйца и куриц. Появляется на свет мальчик.

Опять мать: прекрасный мальчик, чудесный малыш, он совсем не похож на ее сына, не похож на Оксаночку, и слава Богу. Мальчик напоминает Константина Симонова, хоть это и звучит немного странно. Сын и Оксаночка переглядываются, смеются, они не помнят, как выглядит Константин Симонов, и вряд ли знают, кто это вообще. Ах, «жди меня и я вернусь»? Понятно…

Оксаночка мягко говорит свекрови, что им тесно в одной комнате с младенцем. Может быть, мы займем еще и гостиную? Все-таки воздуха больше. Мать пожимает плечами. Гостиная переходит в Оксаночкины владения. Посреди комнаты стоит большой мешок с сахаром, рядом — лук и чеснок. Как-то сын за ужином задает вопрос: «Мама, а почему ты никогда не претендовала на долю от квартиры своих родителей? Почему все поделили без тебя?»

«Да как-то так», — отвечает удивленно мать.

«Надо это исправить», — советует сын, выпускник техникума, — и немедленно! Оксаночка снова ждет ребенка, сама понимаешь, как мы тут все».

Оксаночка перестает пускать свекровь в свои две комнаты. Когда выходит на кухню, закрывается на замок — вызвали слесаря, вмонтировали в дверь, ничего особенного.

Сын, если что и говорит, так только спрашивает, не наладила ли она квартирного вопроса. Деньги вынимает из ее кошелька, абсолютно не таясь: Оксаночке надо питаться, ты что. Одним вечером она обнаруживает в коридоре собранную детскую кроватку и какие-то коляски, стульчики, манежики. Все новое. «Откуда, откуда, — только и спрашивает блудного сына, Оксаночкиного мужа. — Вы же не работаете никто».

«А что ты думаешь, — отвечает сын, — я разыскал отца. У меня есть отец. И мы теперь общаемся. Он рад внукам, не то, что ты».

Плачет, но недолго. Снимает квартиру. Съезжает. Таскает сама узлы и пакеты. Оксаночка подпирает тяжелым животом журнальный столик, пьет молоко, богатое кальцием. «Зеркало оставьте, — командует она, — поди зеркало нам, молодым, нужнее. Зачем вам в полный рост? Только расстраиваться…»

Смеется. Кладет руку на живот. Там бьет ножками новый младенец.

Он окажется девочкой. Назовут Ксения. «Что за имя, — скажет она по телефону сыну, не видела уже давно, а новую внучку — никогда. — Что за имя, Ксения — всем чужая».

«Тебе-то какая разница, — ответит спокойно сын, — назвали и назвали».

«Когда можно к вам зайти?» — спросит она.

«Ты знаешь, — скажет сын, — я тебе позже назначу. Не хочу, чтобы ты случайно с моим отцом встретилась. Он у нас часто бывает, с семьей. Жена его — отличная тётка, Оксаночка с ней дружит. Так что я позвоню».

Не позвонит.

Далее пунктиром. Вот Октябрина сидит одна, в кресле, поджав ноги. Ждет смерти, что ли. Вот Октябрину сокращают на службе – весь их отдел сокращают. Нет командировок в Италию, нет денег, нет обеденных перерывов. Нет возможности платить за аренду  квартиры. Но Октябрина никак не умрет, бывает же такое. Если ты не умер, приходится где-то жить. Октябрина хочет вернуться домой. Её домой не пускают. В мировой суд Самарского района подано заявление (о вселении и нечинении препятствий в пользовании жилым помещением), чтобы ей смочь занять собственные метры, оплачиваемые в ипотеку, и чтобы ещё и пристав проводил до места.

Проходит два месяца. Судебное заседание состоялось. Даже три.

«Октябрина, — спрашиваю, — как ваши дела?»

«Сын тут заявил судье, — говорит она, — что я буйная сумасшедшая. Теперь мне надо освидетельствование пройти. В психоневрологическом диспансере. Но есть и хорошие новости! – голос её крепнет, — я нашла работу! Очень хорошую, у бывших конкурентов. Жильё сняла, на Сухой Самарке. Стало полегче. Думаю, прекращу я эти суды. Там ведь еще ребёночек будет. В марте».

По интонации заметно, что она улыбается. «Это снова девочка», — говорит с любовью. Прощается, кладет трубку. Я долго сижу и думаю, что больше всего сейчас хочу, чтобы сын Октябрины прочитал эту историю про себя (а почему нет? ДГ – популярный в Самаре журнал), страшно устыдился бы и пришел к матери, со всеми своими двумя с половиной детьми пришел. Мириться и просить прощения. И мать бы его, конечно же, простила, потому что это — главная материнская работа.

Текст: Наталья Фомина
Обложка: Джеймс Уистлер, «Мать Уистлера»

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»