Если взяться за биографию лидера группы «Оберманекен», наверняка получится художественная книга. Скажем, «Чапаев и Гламорама». И это если главный герой будет придерживаться фактов, а не запустит бриллиантовую дым-машину неодекадентского дискурса, как это бывает в девяти с половиной случаях из девяти. Эстет, путешественник и космополит, философ, ценитель винила, убежденный в том, что стиль жизни — важнейшее из искусств… Таким Захарищева фон Брауша можно будет узнать в песнях на концерте в шоу-баре «По Ту Сторону» 8 ноября. А пока его истории, рассказанные специально для «Другого города», поведают о том, что в реальности он мало чем отличается от своего стратосферного лирического героя.

Текст: Данила Телегин

Ледяной замок на Фонтанке

В начале восьмидесятых на Фонтанке выселили большой, в духе петербургской неоготики, дом. Сейчас это называлось бы сквот, а тогда «Оберманекен» просто занял весь верхний этаж. Все пространство освещалось свечами, поскольку электричества не было, работал только газ. Однажды зимой где-то прорвались трубы, и все покрылось сталактитами и сталагмитами. У нас был свой оледенелый готический замок! Поднимаясь со свечкой по опасно скользким ступеням, можно было видеть, как всё сверкает, отражается и преломляется. В ледяной башне собирались одни из лучших девушек Петербурга, дочери главных манекенщиц Дома Моды. Одна из них, например, известна теперь как Ульяна Цейтлина…

Эстетика раннего «Оберманекена» во многом была навеяна этой параллельной реальностью замка на Фонтанке. С тех времен остались некоторые песни — например, «Город в солнце», «Спи со мной». Кстати, строки «Спи со мной как будто в замёрзшем лесу / Спи на весу» — родом из ледяного дома.

Последний плацдарм герцогинь

Мы решили, что если петербургский рок-клуб защищает движение от советской реальности массово, то нам следует создать театр, который зонтиком накроет творчество «Оберманекена». С друзьями мы пришли в Ленинградский дворец молодежи, и неожиданно нам дали карт бланш на создание «Театра Театра». Он разместился среди скрытых парков Каменного острова, в особняке инженера Чаева с его мраморными ступенями и колоннами, бронзовыми музами перед входом и полузабытой библиотекой.

Режиссером «Театра Театра» пригласили Бориса Юхананова, его иллюзионизм был нам близок. Доверчивые комсомольцы поручили подготовить новогоднее представление, и показу его предшествовал почти год продуктивного творчества. «Театр театр» стал категорически несоветским пространством, совершенно иным миром. Помню, Борис Гребенщиков приезжал с чемоданами зарубежных напитков, яств и заграничными подругами, потому что другого подобного места не было.

Был ещё такой момент: среди петербуржских красоток было актуально выходить замуж и уезжать искать счастья, скажем, в Италии. Выходили за баронов, становились герцогинями. Их прощание с родиной происходило будто бы навсегда, и последний месяц до отъезда у них проходил в затяжной «ассе», непрерывном девичнике в «Театре Театре». Многие уезжали прямо из особняка инженера Чаева, покидая его атмосферу праздника, карнавала, оргий Борджиа и рок-н-ролла. Не Свингующий Лондон был у нас, а Мерцающий Петербург.

 

А потом мы показали новогоднее представления, которое называлось «Хохороны». Комсомольцы не ожидали того, что увидят. Весь коктейль из Мольера, Бродского, песен из пьесы абсурда “Сад Изобилия” моего сочинения, новой эротики вылился на их неокрепшие мозги. Нас тут же прикрыли. «Оберманекену» запретили любую творческую деятельность в Петербурге.

 

Исследование неба над Берлином

Мы переместились в московский театр Анатолия Васильева, и сделали спектакль «Наблюдатель» (режиссером снова был Боря Юхананов). С ним нас позвали в рок-вояж в Западный Берлин.

Был большой фестиваль. Одновременно выступали Бьорк, Кит Ричардс с каким-то из своих проектов, Ник Кейв… Ну а с барабанщиком Einstuerzende Neubauten мы вообще сделали акустическо-индустриальный концерт. Мы — с гитарами, с дилеями в духе Cocteau Twins и романтическими песнями — в нашей излюбленной воздухоплавательной тематике: «ОсоАвиаХим», автопилоты, стратосферные парни. Барабанщик воспринял это как образ, и в качестве ударной установки использовал самолетный двигатель : разобранный на детали. По ним и стучал. Получилось в высшей степени концептуально и художественно.

Rezidentka mossada

 

Однажды откликнулась наша встреча в Берлине: девушка, которая занималась музыкой для канала PBS, позвонила и предложила приехать в Америку писать саундтрек.

Удивительным образом мы покинули страну, и в праздничный американский день очутились в Манхэттене, на Бродвее и 50-х улицах. С собой у нас было только несколько номеров телефонов.

Мы быстро и охотно втянулись в нью-йоркскую жизнь. Ист-Виллидж все ещё был невероятным, бурлящим местом. Например, неподалеку от меня жил Майкл Джира из Swans, мы покупали молоко в одном ночном магазине, практически молочные братья. В окружении «Оберманекена» вообще появилось много интересных людей. Один собирал на сэмплах городские шумы, другой делал светящихся, ползающих, летающих монстров, соединяя части разных кукол…

Наша музыка продвигалась отлично, а тут в России Белый дом начали обстреливать — возвращаться расхотелось. Мы быстро подтянули английский. Но постмодернистская ситуация сложилась так, что петь мы могли на русском. Нам вполне могли кричать с другой стороны улицы: «Oh, rezidentka mossada!» Мы стали представители современной актуальной русской музыки, без балалаечного флера.

Надо учесть, что в Нью-Йорке интернационализм — одно из качеств культуры. Неважно, на каком языке поет группа. Если ее аутентичность не вульгарна, она будет востребована.

Стол, под которым спал Сид

Мы стали резидентами CBGB — клуба, известного прежде всего как колыбель панка, «новой волны», заодно и постпанка, место выступлений Ramones, Television, New York Dolls. Хилли Кристалл просто сказал: «Я слышу в вас шум времени, будете резидентами». Мы тогда, конечно, мало знали про CBGB… Но потом стали встречать в нем людей, которых до этого видели только на обложках пластинок. Например, Кристалл познакомил нас с Лу Ридом: «Вот, — говорит, — Лу Рид. Я его помню пацаном, которого не пускали нигде играть, только здесь он мог выступить. А вон за тем столиком сидел Энди Уорхол… хотя он тут везде сидел». Игги Поп приезжал с какой-то кореянкой — они пили травяной чай и улыбались.

Кристалл еще любил рассказывать, что свое время Сид Вишез не вылазил из CBGB, и внизу столика, под которым он, бывало, спал, даже выцарапано ножичком «Sid». Сейчас кажется — какая глупость была не выпилить этот кусочек.

Проигрыватель сына Пола Саймона

 

Как-то мы стали появляться на вечеринках тусовки сына Пола Саймона. Эти ребята — мультимиллионеры из сферы шоу-бизнеса, у них своя история. Вот у мальчика, в частности, была двухэтажная квартира метров на 400-500, с бассейном и холодильником, содержащим только шампанское и кокаин. Он был молодежным культуртрегером, и, хотя был немного искусственный, оказался нам довольно близок… К тому же у него всегда встречались загадочные девушки в стиле фильма Liquid Sky.

Одним из утр мы покидали гостеприимного звездного отпрыска, и возле помойки я увидел удивительную вертушку — проигрыватель винила, который стоил в свое время, наверное, под сто тысяч долларов. Я таких не встречал больше никогда и нигде. Владелец, как многие в Нью-Йорке начала 90-х, решил, что наступил век CD и расстался с бесценной вертушкой. Я ее с радостью принял на борт, она стала главным украшением моей студии.

Новорусское кино

Мы жили-не тужили, однажды приехал Игорь Григорьев, редактор журнала «ОМ», предложил сделать про нас материал … Вдруг пахнуло чем-то живым из русскоязычной части мира. Мы ведь жили в советской России, потом в перестроечной, что тоже не фонтан. Начали отделяться какие-то пласты, все структурировалось — вот что мы почувствовали.

Потом появился Саша Чепарухин, продюсер. Потусовался у нас на крыше, совершил с нами вполне керуаковские путешествия, и позвал на фестиваль с участием всех российских американцев (Агузаровой, Шумовым)… Вылилось это в поездку в Москву. Мы заодно привезли туда видео «Резидентки моссада» и «Место и время», поучаствовали в петербургском фестивале «Окна Открой».

Последующие несколько лет я провел в России. Но вне музыкальной жизни меня не покидало ощущение, что я нахожусь в новорусском кино: малобюджетном, но опасном. После какого-то времени я переместился уже не в Америку, а в специальные места на теплом европейском побережье, которые до сих пор являются моей базой. Там библиотека, студия… Однако, в любой момент в течение полудня я могу оказаться в России, что для меня удивительно по сей день.

 

Радиация свингующих

Мы сознательно не стали вставать в один ряд с остальными рокапопс или какими-то еще группами, которые тоже пришлись кстати в конце девяностых. Когда я столкнулся с новым поколением администраторов, деятелей шоу-бизнеса и культуры, я понял, что они сильно деформируют всё. Начиная от атмосферы, которая мне дороже всего, заканчивая даже обложками дисков. Постоянно идёт девальвация творческого процесса. Одновременно и публика стала подвержена эрозии — сильно сдала, должен заметить, с конца девяностых.

Я решил, что для моего вида деятельности важна изоляция от этой радиации. Самое неприятное для меня — энтропия, симулякры, вал некачественных копий, культурные ГМО. Я специально отгораживаюсь, называя свою деятельность неодекадансом или трансдендизмом, чтобы отделить свою территорию. Совершенно не хочется метать бисер перед свингующими.

 

ОБЕРМАНЕКЕН, шоу-бар «По Ту Сторону», 8 ноября, цена билета — 300 рублей.