Колонка Ильи Сульдина памяти одного из самых удивительных самарских музыкантов

8 октября в Рио-де-Жанейро умер один из самых необычных самарских музыкантов Александр Гинзбург, более известный как Саша Черный. Сегодня его прах захоронят в Самаре, а в джазовой студии «Движение» (Свободы, 89) в 18:00 пройдёт джем его памяти. 

Текст: Илья Сульдин

Сегодня в самарскую землю положат прах Александра Гинзбурга. Прах Саши Черного. Черный пепел, все что осталось от Черного. Нет! Он все-таки умер в Рио. Дышал Бразилией до конца, как и хотел. Как объяснить теперь людям, никогда не знавшим его, кого среди нас не стало?

Сердце переполненное любовью и музыкой, музыкальность как неотъемлемая часть души. Не навык и не талант, а просто часть души. Это Саша. Был таким. И горечь от того, что почти ничего не осталось. Так — немного нот, мелодия, еле слышен голос. Desafinado. Вот он поёт её в мансарде на улице Таборитской в Праге. У меня есть такое драгоценное воспоминание о Саше.

Это было десять лет назад в январе, я прилетел впервые в Прагу, кто-то, скорее всего, Матвей, дал мне Сашин телефон, и я сразу же позвонил. Черный жил буквально двух кварталах от отеля, на мансардном этаже столетнего большого дома. тогда я подумал, что это везение, но это, конечно, было предначертание судьбы. Мы и до Праги с удовольствием общались, но в Самаре до его отъезда — на концертах, репетициях, в компаниях, тогда почему-то больше пили, чем пели. И общение было специфичным. Ну а в Праге была зима и было холодно, темнело рано. Пять, а может и шесть вечеров, мы общались с Сашей. Вечера дотягивали до утра. Ходили по клубам, сидели в мансарде.  В мансарде был сосед — спокойный парень, делавший звук на Баррандов, и окно на крышу, где в старых печных трубах выла всамделишная вьюга.

Я вот написал, что музыка была частью его души. Не только души. Он был абсолютно музыкален. Именно поэтому мы просто сидели и несколько вечеров с наслаждением говорили про музыку. Слушали все подряд от Стэнли Кларка и Пасториуса до чего угодно. Саша играл и пел, потом вскакивал и доставал какую-нибудь фантастическую вещь. Типа белой ободранной кассеты МК 60-2 с чудовищной записью концерта группы «Динамик», кажется 82 года, кажется, в ДК им. Кирова. К тому моменту кассета уже пропутешествовала с Сашей по четырем континентам. Да там и в оригинале было мало, что слышно. Но это был драйв. Первого настоящего рок-концерта в жизни. Такое дорого стоит и я, конечно, позавидовал, не кассете, а силе чувства. Его подлинности. Его всеохватности.

Саша большую часть девяностых играл в кабаках. Это, конечно, отдельная огромная тема — игра в самарских кабаках в девяностых. Великая тема. И ужасная. Саша со смехом рассказывал про стрельбу каждый вечер и другие прелести бандитской Безымянки. он вообще с большим юмором относился к обстоятельствам жизни. Работа лабуха многому учит. Саша овладел совершенно необъятным уголовным репертуаром. Не лажей, которой потчует нас «Шансон», а настоящими воровскими песнями, жуткими гимнами ГУЛАГа. Это, наверное, одно из самых пронзительных моих музыкальных воспоминаний — как Саша поет «Замерзали в лесу трактора, даже Сталинцу сил не хватало, и тогда под удар топора эта песня в тайге зазвучала», аккомпанируя себе на гитаре, но не русским блатным аккордом, а настоящей босса-новой. С такой хитрецой и полуулыбкой, что сидишь загипнотизированный с открытым ртом: как это можно соединить? Саша мог.

Он очень любил Бразилию и был твердо уверен, что Бразилия — это Россия в которой всегда тепло. И океан не скован морозом. Но вот для меня лично, навсегда, Бразилия где-то рядом с январской вьюгой над улицей Таборитской в Праге, где под самой крышей, Саша Черный в обнимку с гитарой напевает еле слышно на шуршащем португальском. И нужно только вслушаться хорошенько в этот голос, чтобы понять что-то самое важное про музыку, жизнь и любовь. Ты научил нас вслушиваться в эти еле слышные слова на шуршащем португальском. Спасибо тебе Саша, мы очень любим тебя.