ЗАБОТ-ТО ПОЛНО

Марк Львович Коган — заслуженный артист Самарской области. И по званию, и по сути. Неизменный участник всех городских праздников, чуть нескладный, блестя на солнце лысиной, отрывисто выбрасывая руку в очередном дирижерском жесте, он всегда центр композиции под названием «Самарский муниципальный духовой оркестр». Еще он потрясающий рассказчик и носитель самобытной точки зрения.

Он учился у выдающихся педагогов, служил рядом с прекрасными музыкантами, общался с цветом российской интеллигенции. Недавно ему исполнилось 70. Я спросила: кто и как вас поздравил с юбилеем? «Вот, получил знак Самарской губернской думы «За служение закону». Почему за служение? Какому закону..?». «Это высшая форма награды нашего заксобрания», — ответила я. «Да? Ну и славно…. Мне эти награды и звания знаешь, для чего нужны? Чтобы письмо написать важное или в дверь нужную войти. Забот-то полно. Играем много. 12 программ запланировано в этом году. В субботу на набережную приходи, место там застолбили».

И я решила наверстать упущенное. Рассказать вам историю Марка Львовича Когана. Его слушать — это как читать Бабеля или Севелу.

Музыке учился в Третьяковке

История моего приобщения к музыке душещипательная. По главной улице Костромы — города, где я вырос — каждые выходные проходил духовой оркестр. Какого качества он был, меня тогда не волновало. Но стоило только услышать барабаны или литавры, я срывался с места и бежал на звук. И если меня и имело смысл где-то искать, то рядом с музыкантами.

Меня-таки отдали в музыкальную школу на скрипочку. Потом скрипочке не повезло. Я был застукан курящим на черной лестнице, и скрипочка пострадала в первую очередь, а во вторую очередь моя голова. Новый инструмент покупать было дорого, поэтому меня перевели на фортепиано. Но мне всегда нравилось всё большое. Большие автобусы, грузовики и особенно — музыкальные инструменты. И моей любовью стал контрабас.

Музыкальное училище располагалось в шикарном трехэтажном доме с лепниной, который принадлежал братьям Третьяковым, в том числе основателю знаменитой галереи. И моя первая учительница их знала. Она сама закончила гимназию в Костроме и была «из бывших». Она рассказывала: когда Третьяковых революционно настроенные горожане начали обвинять, что они узурпаторы, промышленники, что, дескать, народ у вас пашет за две копейки, а вы тут царствуете в шикарных домах, то Павел Михайлович — старший Третьяков — сказал: «Милый, да разве бы мы такую галерею для Руси потянули, если бы народ нам не помогал своим трудом!» В советское время эта фраза всех примирила, я думаю. Это вожди кроме изжоги нам ничего не оставляют, а Павел Михайлович Третьяков нам такую галерею подарил, что вся страна ей гордится.

Буквально через три месяца меня вызывает к себе директор училища: знаю, что ты играешь на бас-тубе во Дворце пионеров. Нам нужен тубист. Давай получай вторую специальность. Я говорю: да что вы, мне бы на контрабасе выучиться успеть. Но он настаивает: у тебя всё получится, я уверен, — и демонстративно машет у меня перед носом моим личным делом. И я стал заниматься.

В 7 утра я уже в училище. Пока есть свежие силы, играю на духовом. Так было правильно. Потому что организм еще не задавлен текстами, криками, внешними впечатлениями, и можно контролировать интонацию и звук. Контрабас – вторая половина дня. 6 часов вечера. Тишина. Я расстилаю на полу ватный чехол и начинаю заниматься. Так часиков до одиннадцати. Папа вечерами часто в окно училища заглядывал: может, курит? Нет, занимается. Ни брату, ни сестре в этом смысле не было столько внимания, как мне. Это как в анекдоте: было у отца три сына, два нормальных, а третий музыкант. На выпуске я сдавал пять госэкзаменов вместо трех. И все на отлично.

Правда, в один момент у меня был срыв. Вдруг я понял, что у меня контрабас «не прет». Это был внутренний дискомфорт. Я на духовом инструменте «даю» всё, что могу, понимаю, как надо, и чувствую, что меня слышат. Контрабас тусклый по звуку инструмент, хотя спектр возможностей там огромный. Я пытаюсь «дать звук», а у меня не получается! У меня паника. Но потом это прошло.

В консерваторию я поехал поступать «зайцем», на третьей полке в железнодорожном вагоне. Мои друзья все решили идти в Саратовскую консерваторию. Почему? Из-за конкурса Кабалевского. Очень многие из саратовских профессоров были в жюри конкурса, и все мы перед ними выступали и становились лауреатами.

Некоторые инструменты равнее

Очень часто тубисты, котнрабасисты, ударники и виолончелисты становятся организаторами в оркестре. Почему это происходит? Когда говорят, что все инструменты равны, лукавят. Они не совсем равны. Зачем скрипачу куда-то лезть, он уже лидер. Он концертмейстер. Под его диктовку работает весь оркестр, кроме дирижера. Он показывает штрихи, он настраивает весь ансамбль.

Вениамина Шклярского помнишь? Он был контрабасистом и концертмейстером у нас в филармонии почти 50 лет. Сам из Вильнюса, из еврейского местечка, родился в 1928 году, с еврейским акцентом разговаривал до конца жизни. Получил год ссылки за анекдот про Сталина. Работал в Большом театре, рассказал анекдот и вместо Большого оказался в Ухте. Год дали. Так вот, только он мог кричать на великого Провоторова (главный дирижёр симфонического оркестра Куйбышевской филармонии – Ред.), бегая из угла в угол: так нельзя дирижировать, так нельзя организовывать культурное пространство в городе! Кто еще мог? Только он, одаренный от природы!

Концерт в филармонии

Музыка на суше, танцы на воде

Когда он вставал за пульт – а ему иногда давали — я видел, какой это человек выдающийся. Недавно была выставка художника Сергея Баранова. Не была? Зря… Я увидел там шикарную фотографию, на которой Вениамин Яковлевич играет на контрабасе. И он бы еще работал, если бы не Мара, его жена. Случилось, что на одном из концертов он повернулся к музыканту справа и спросил: где я играю? Тот подумал, что Шклярский его спрашивает про цифру, в какой цифре играем. Шепчет: шестая. Нет, что это за зал? Потом он пришел в себя. А через неделю заблудился в филармонии. Мара приехала, забрала его и сказала: «Веня, сиди дома, ты мне нужен живой». Причем в свои преклонные годы он играл божественно. Абсолютные штрихи, абсолютный слух…

Я смотрю на Спивакова. Он ведь вполне самодостаточный человек. Как скрипач. Его же весь мир знает Или альтист Башмет. Но их «прет». И Спиваков уезжает в Нижний Новгород к Гусману (Израиль Гусман профессор Горьковской консеватории – Ред.) учиться дирижированию. И видно, что он поздно научен. И по мне видно, и по другим, кто поздно начал. Он уже сформировался, как музыкант. У него на всё свое мнение. Гусман ему говорит: «Володя, так не делают оф-такт». Он: «А как?» Внимательно смотрит, а сам думает: «Старый ты пень, да я лучше делаю, чем ты».

Продолжение следует

Текст: Анастасия Кнор
Фото из личного архива Марка Когана

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»