ВЕЧНЫЕ ЦЕННОСТИ И БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

Историк Михаил Ицкович изучил выпуски газеты «Коммуна» столетней давности и выяснил, какова была информационная повестка Самары в июле 1920 года.

Театр рядом с помойкой

В конкурсе на самый трогательный репортаж месяца уверенно побеждает заметка в «Коммуне» от 4 июля под заголовком «Театр и дети». В ней рассказывается о том, как, несмотря на всю тяжёлую обстановку Гражданской войны и хозяйственной разрухи, детские души тянутся к искусству, причём жаждут его не только воспринимать, но и создавать сами.

Во дворе между двумя домами по улице Крестьянской (ныне Ленинская), по соседству с помойкой, дети рабочих и служащих устроили свой театр: «На стену повесили старую географическую карту, на тоненькую, связанную узлами верёвочку – худую дорожку, изображающую занавес». Вместо двери – отверстие в заборе. На большом ларе сидит мальчуган с колоколом в руке, возвещающий начало действия.

Аудиторию импровизированного спектакля составляют дети 5-7 лет – «серьёзные, напряжённые лица. Ни шуму, ни визгу» – и их родители. Сценарий представления, судя по всему, написан самими юными исполнителями. По ходу спектакля старушка-няня рассказывает детям сказку о доброй фее, а потом на сцене появляется и сама фея, навевающая сон на детей. Всё действие продолжается 2-3 минуты. После антракта следуют танец и декламация.

Зрители вполне удовлетворены увиденным, как и наблюдавший за постановкой корреспондент самарского информационного агентства СамРОСТА. «Всё это просто, незамысловато, но важно то, что дети организовывают свои развлечения сами и имеют разумный час досуга»,– заключает он и добавляет, что не мешало бы «лицам, которым поручено воспитание детей», прийти на помощь самодеятельным артистам и поддержать их творческие начинания.

«Дети вас не забудут»

Детский спектакль – наилучшее средство вызвать эмпатию у всякого, даже у иностранца, ни слова не понимающего по-русски. В июле 1920 года, как и в предыдущем месяце, Самару вновь посещают (проездом) посланцы из-за рубежа, на этот раз – делегаты второго конгресса Коммунистического Интернационала, которые перед открытием конгресса в Москве путешествуют по Волге на пароходе «Белинский». И снова заграничных гостей везут на экскурсию по детским учреждениям Самары, для которых Советская власть отвела прежние роскошные купеческие резиденции на берегу Волги.

Театральную постановку в исполнении воспитанников детского дома – «картина, балет и русский танец» – коминтерновцы, как сообщает «Коммуна» в номере от 9 июля, смотрят на 7-й просеке, на бывшей даче В.Н. Башкирова, построенной по заказу В.М. Сурошникова архитектором Ф.О. Шехтелем (позже – 5-й корпус военного санатория «Волга», ныне в частной собственности). Посещают иностранные гости также дачу Неклютина на 9-й просеке, «осматривают помещения дач, садовые и огородные работы детей, беседуют с воспитателями, с детьми» и остаются довольны увиденным.

Эти две дачи – финал волжского круиза, начинается же осмотр с 4-й просеки, нынешней улицы Советской Армии, где на пристани толпа детей встречает пароход с гостями из одиннадцати стран на борту восторженными криками, красными знамёнами и пением «Интернационала». Это воспитанники детского дома, расположившегося в знаменитом «Доме со слонами», чьим архитектором и владельцем ранее был самарский краевед, художник и меценат Константин Павлович Головкин.

Дети подносят делегатам букеты живых полевых цветов, а юный оратор от имени всех детских колоний (не пугайтесь, речь идёт о воспитательных учреждениях, а не исправительных) просит гостей: «Передайте привет своим детям от русских детей, родители которых свободны. Скажите, что нам живётся хорошо».

«Не успеет пропеть петух, как ты трижды отречёшься от меня»

На это приветствие отвечает растроганный итальянец Людовико Д’Арагона. «Коммуна» пишет его фамилию как Дорогона и называет его старейшим из делегатов, хотя ему в то время было всего лишь 44 года. Он обещает: «Когда мы вернёмся домой, то постараемся устроить так, чтобы солнце светило одинаково ярко для всех детей, чтобы дети наши были так же свободны, как вы. Любите правду, свободу, Советскую Россию и служите коммунизму».

Человек, который произносил эти слова, был правым социалистом и тогдашним лидером итальянской конфедерации профсоюзов, которого Ленин клеймил за соглашательство с буржуазией. Чёрт знает, каким ветром его занесло на конгресс Коминтерна, пусть и с совещательным голосом. После установления в Италии фашистского режима Д’Арагона выступил за компромисс профсоюзов с новой властью и «критическую поддержку» фашизма, заявив: «Мы обязаны внести свой вклад в успех этого эксперимента» (после 1945 года коллаборационистское прошлое не помешало ему стать министром труда в правительстве демократической Италии). Вспоминал ли он когда-нибудь про свои обещания и призывы, адресованные самарским детям? Вопрос риторический.

Переводила детдомовцам речь Д’Арагоны на русский язык Анжелика Балабанова, ещё одна колоритная фигура политической истории ХХ века. Итальянская социалистка, по рождению – подданная Российской империи из семьи украинских евреев, она «вывела в люди» своего товарища по партии и будущего основоположника фашизма Бенито Муссолини (о чём очень сожалела впоследствии), была компаньонкой Ленина по «пломбированному вагону», а в 1920 году занимала должность, ни много ни мало, Генерального секретаря Коминтерна, то есть второго человека в этой международной организации. Через несколько лет она покинет коммунистическое движение, разочаровавшись в методах деятельности его руководства, будет обличать в своих книгах безнравственность Ленина и выступать на радио «Свобода», призывая русский народ сбросить «иго советского большевизма».

Товарищ Ракоши, лучший друг детей

А вот как описал в интервью «Коммуне» свои впечатления от самарских детдомов другой видный коминтерновец – Матьяш Ракоши, на тот момент бывший нарком недавно разгромленной Венгерской Советской республики: «Неизгладимо приятное впечатление на всех делегатов производят дети. Они сыты, довольны, развязны». Кажется, в своём восторге товарищ Ракоши несколько переборщил с комплиментами, ведь та же «Коммуна» несколько месяцев назад сообщала о скудной пище и отвратительных санитарных условиях в местных детдомах.

Ракоши, в отличие от других упомянутых выше гостей Самары, не предаст и не разочаруется. Как настоящий борец, он переживёт годы подполья и тюрем, триумфально вернётся на родину вместе с Красной Армией после победы над фашизмом. И… (о неумолимая ирония истории!) станет диктатором, «лучшим учеником Сталина» со всеми полагающимися атрибутами, от репрессий до культа личности, и спровоцирует своей политикой восстание в Венгрии в 1956 году. От гнева сограждан ему придётся спасаться в СССР, где он окончит свои дни в качестве ссыльного, исключённого из своей партии.

Мог ли всё это представить скромный молодой человек, каким Ракоши предстаёт на рисунке Бродского 1920 года, когда восхищался самарскими детдомовцами в беседе с местным журналистом? Тоже вопрос риторический. Никто из них не знает, какие судьбы ждут их впереди, и дети об этом тоже ничего не знают. Пожалуй, что и к лучшему.

«Это всё придумал Черчилль…»

«Коммуна» в июле 1920-го много внимания уделяет не только заграничным друзьям Советской России, но и её заклятым врагам за рубежом. Почётное первое место среди них занимает будущий коллега Сталина по «Большой тройке» лорд Уинстон Черчилль. Самарские журналисты внимательно изучают английскую прессу, в частности, леволиберальные газеты Manchester Guardian и Daily News, и по их материалам пишут два обзора, 16 и 18 июля, с характерными заголовками: «Злой гений Советской России» и «Во всём виноват Черчилль».

Британский военный министр, главный вдохновитель «вмешательства в русские дела» с целью свержения большевиков, аттестуется как «кровавый джентльмен»: «Руки Черчилля запачканы в крови рабочих и крестьян, терзаемых им при помощи самых усовершенствованных орудий смерти». Возможно, это намёк на использование английскими войсками, по распоряжению Черчилля, химического оружия во время их интервенции на севере России годом ранее.

Фельетонисты «Коммуны» и сами регулярно покусывают Черчилля. Но, согласитесь, намного приятнее в критике врага сослаться на аутентичные источники из солидной зарубежной прессы: мол, смотрите, как Уинстона припечатывают его собственные соотечественники! Фигура Черчилля в их статьях предстаёт поистине демонической: поддерживая войну Польши против Советской России он, как утверждает Manchester Guardian, «обрекает на дальнейшие страдания всё человечество». А по словам Daily News, министр, обвиняя большевиков в разорении России, перекладывает с больной головы на здоровую: экономическое и политическое положение страны было отчаянным ещё до революции, а политика Черчилля ещё более его усугубила. В общем, всё прямо по песне Владимира Семёновича Высоцкого.

От британских морей…

Ещё один любимый враг советской печати – Джордж Керзон, тоже лорд и тоже британский министр (иностранных дел). Его именем была названа примерная восточная граница расселения этнических поляков: в июле 1920 года Керзон выдвинул Советскому правительству ультиматум, требуя остановить наступление Красной Армии на этой границе, получившей названия «линия Керзона». Тогда большевики не послушались, однако по итогам войны им пришлось уступить полякам намного больше, чем предлагал Керзон. В итоге разнообразных политических передряг ХХ века современная восточная граница Польши прошла в основном как раз по линии, которую начертал дальновидный английский лорд.

Но в июле 1920 года Красная Армия ещё продолжает своё победное движение на Запад, и на страницах «Коммуны» публикуются (18 июля) стихи о самонадеянном Керзоне, которого ждёт неминуемый крах:

— Берегись, — сказали лорду, —

Будешь сам не рад:

Большевик нагреет морду,

Даст и шах и мат.

— Не боюсь я красных бестий, —

Молвил гордо он, —

Польский пан им в это место

Всыплет макарон.

Как оказалось, насчёт исхода советско-польской войны гордый лорд не ошибся. А шапкозакидательские и, прямо скажем, не отличающиеся большим талантом стихи в этом и в других июльских номерах «Коммуны» принадлежат Якову Марковичу Окуневу, в своё время известному и плодовитому литератору, которого специалисты считают одним из основателей жанра научной фантастики в СССР.

В годы Гражданской войны он скитался по разным фронтам, работая как журналист, и, очевидно, на какое-то время остановился в Самаре.

…до Барбашиной поляны

За свою не очень долгую жизнь (50 лет) Окунев, помимо фантастики, перепробовал множество жанров, от популярных брошюр о политике, экономике и истории до этнографических очерков. На страницах самарской прессы 1920 года раскрывается ещё одна грань его таланта – сатирическая, и в этом амплуа Яков Маркович смотрится явно лучше, чем в роли автора агитстихов. Его фельетон «Жертва мечты. Как попасть на дачный пароход», опубликованный в «Коммуне» 28 июля, по стилю напоминает Ильфа и Петрова, что неудивительно: литератор, чья настоящая фамилия была Окунь, учился и первые шаги в литературу делал в Одессе, то есть был причастен к великой и могучей стихии южнороссийского юмора.

Фельетон настолько прекрасен, что его хочется цитировать целиком, но ограничимся пересказом. Лирический герой, молодой человек, был юн, легкомыслен и верил мечтам: «Он думал, что съездить на Барбашину поляну дело простое: взять билет, сесть на пароход и поехать». Как бы не так! На пристани он обнаруживает, что есть две очереди, короткая и длинная. Вроде бы логичное решение встать в короткую очередь оказывается ошибкой: там от юноши требуют предъявить документы, дающие право на приобретение билета. Удостоверение личности, метрическое свидетельство, разрешение на ношение оружия, комсомольский билет, квитанция из прачечной – всего этого пакета документов оказывается недостаточно. «Рупвод, понимаете, Рупвод, – толковали ему. Он был мало развит и не понимал этого термина». Под загадочной аббревиатурой скрывается Районное управление водного транспорта.

Приходиться встать в длинную очередь, за время стояния в которой у героя седеют волосы и рождаются дети. Наконец он приобретает билет, но сесть на пароход снова не получается. Первый пароход, «Галина», предназначен только для «дебелых спекулянток», которые покупают на Барбашиной поляне у дачников яблоки и перепродают их по 200 рублей за фунт (для справки укажем, что фунт – это 0,4 килограмма, а билет на пароход стоил 7 рублей). Второй пароход, «Казань», оккупируют советские служащие, командированные на Барбашину поляну, с соответствующими мандатами в карманах: «Зачем их туда командировали – ведает Аллах и Рупвод».

В итоге наш герой восходит на палубу парохода дряхлым старцем и тут же от умиления испускает дух, а внуки привозят его тело на Барбашину поляну и хоронят там на пристани.

Ударим «Почтовым ящиком» по графоманам

Вообще на недостаток авторов «Коммуне» жаловаться не приходиться: в адрес редакции сплошным потоком льются тексты, предлагаемые для публикации. Но на четырёх газетных страницах разместить всё присылаемое читателями невозможно, волей-неволей приходится производить отбор. Причины отклонения тех или иных текстов редакция разъясняет в рубрике «Почтовый ящик», не упуская возможности поглумиться над назойливыми графоманами.

Так, некоей гражданке Гимецисской, приславшей, судя по всему, нечто рифмованное на политическую злобу дня, редакторы «Коммуны» пеняют за «менторский тон» её творения, банальные («народ» – «вперёд») или, напротив, вовсе неочевидные рифмы («кулаки» – «холопы», «рухлядь» – «булат»). А на её предложение писать для газеты «боевые фельетоны по заказу» издевательски отвечают: «Отложим до… худших для редакции времён» (27 июля).

Беда с рифмами и у гражданина Адеянова, автора антицерковной поэзии, пишущего под псевдонимом «Индивидуум Волгарь». Редакция саркастически комментирует его творчество: «Если даже согласиться с вами, что “митрополиты – идиоты”, то рифмы здесь всё-таки нет». В общем, по оценке «Коммуны», гражданское негодование Волгаря, хоть и искреннее, но страдает прозаичностью, «плохо укладывается в размер и слабо рифмуется». Завершается краткая рецензия рекомендацией автору повысить свою поэтическую квалификацию в литературной студии самарского Пролеткульта.

Злоключения Ростроповича

В числе тех, кому «Коммуна» отказала в публикации, внезапно обнаруживается и виолончелист Леопольд Ростропович, отец не менее знаменитого Мстислава и, по оценке сына, более талантливый музыкант, чем он сам. Судя по всему, в одном из июльских номеров 1920 года, который, к сожалению, до нас не дошёл (из 31 номера сохранилось лишь 17), была опубликована критическая рецензия на концерт старшего Ростроповича в Самаре. Маэстро, не согласившись с рецензией, направил в «Коммуну» письмо с опровержением.

На письмо Ростроповича редакция отвечает в «Почтовом ящике» 16 июля. Журналисты отстаивают своё право на эстетическую критику, не без оснований отмечая, что любая оценка исполнительского мастерства всегда субъективна, а уж тем более самооценка со стороны исполнителя – ведь он лицо заинтересованное, тогда как «тов. рецензент стоит вне всяких личных точек зрения, и заметка о Вас не страдает односторонностью». Отвечая на упрёки со стороны маэстро в необъективности опубликованной рецензии, редакция переходят в контрнаступление: «Забронированность авторитетами нас не устрашает, и звание профессора не ограждает от критики». Также отмечается, что, кроме самого Ростроповича, никто больше ни из слушателей, ни из музыкальных работников не высказывал своего недовольства рецензией. Вывод редакции: «Вашим полемическим строкам место в нашей газете дано не будет».

Пребывание Ростроповича в Самаре, хотя и получило не лучшее освещение в местной прессе, тем не менее, сыграло немаловажную роль в биографии музыканта: здесь его пригласили на агитационно-инструкторский пароход «Красная Звезда», на котором он проплавал два месяца и обзавёлся полезными знакомствами среди высоких советских и партийных руководителей.

Эти связи очень пригодились, когда в конце 1920 года Леопольда Витольдовича арестовала Воронежская ЧК по обвинению в том, что в период пребывания в Воронеже деникинских войск он давал в городе концерты, передавая вырученные средства в пользу Белой армии. Поводом для ареста стали статьи в местной печати (ох уж эта «четвёртая власть»!). Проведя четыре месяца в концлагере, Ростропович после заступничества «сверху» будет освобождён, а в будущем станет Заслуженным артистом РСФСР.

Преступный призыв к свободной торговле

О самой громкой региональной новости июля – восстании под руководством Александра Сапожкова в Бузулукском уезде – «Коммуна» информирует бегло и мимоходом. Восстание началось 13 июля. Через неделю газета цитирует выступление командующего Заволжским военным округом Авксентьевского на рабочее-красноармейской конференции: он сообщает, что Сапожков, командир формируемой в Бузулуке кавалерийской дивизии, «выкинул преступные лозунги, вроде призыва к свободной торговле», забрал 350 миллионов рублей у казначейства и стал грабить спирт. «Через несколько дней восстание будет ликвидировано совершенно», – с уверенностью заявляет командующий. В действительности сапожковская эпопея завершится лишь 5 сентября 1920 года, когда мятежный комдив, настигнутый отрядом красноармейцев, будет убит в бою у озера Бак-Баул в Астраханской области.

Желание Авксентьевского преуменьшить значение восстания объяснимо. Спусковым крючком к вооружённому мятежу стал приказ Авксентьевского об отстранении Сапожкова от руководства дивизией за развал дисциплины и пьянство, при том, что неравнодушие самого командующего к спиртному было общеизвестным (впоследствии он будет уволен из Красной Армии за алкоголизм). Неудивительно, что у Сапожкова и подчинённых ему бойцов подобные двойные стандарты вызвали возмущение. Кутежи и оргии командования округа на фоне разутых и раздетых рядовых красноармейцев – лучшего масла в огонь восстания сложно было придумать.

Разумеется, кроме личной обиды прославленного и самолюбивого красного командира у восстания были и более глубокие причины, прежде всего, недовольство крестьянства продразвёрсткой, на что указывает «преступный лозунг свободной торговли». То, что военный мятеж имел определённую поддержку «снизу», нельзя было игнорировать, и в статье 27 июля самарский партийный работник Дмитрий Грейцер не осуждает всех повстанцев скопом, а проводит более тонкую тактику. Известия о «сапожковской авантюре» вызывают у него «досаду и боль за своих тёмных братьев», «горькую обиду за страдания бедноты, пошедшей на поводу у головорезов и спекулянтов».

Причина бунта, таким образом, сводится к простой схеме, напоминающей официальную пропаганду времён царизма: авантюрист-самозванец охмурил несознательный народ. Грейцер тоже, как и Авксентьевский, старается преуменьшить масштабы проблемы, заявляя о том, что на фоне грандиозных побед на основных фронтах Гражданской войны локальный мятеж – это сущая мелочь: «Лейб-пьяница Сапожков хулиганит по всему Бузулукскому уезду». Тем не менее, он признаёт, что среди обывателей губернской столицы восстание имеет неслабый резонанс: «Снова шепчутся, передают друг другу отчаянные известия, врут напропалую, делают большие глаза и пытаются “пужать”».

«Лейб-пьяница» всё же был неординарной личностью. Бывший левый эсер, по рождению крестьянин, устанавливавший Советскую власть у себя на родине в Новоузенском уезде, сподвижник Чапаева, кавалер ордена Боевого Красного Знамени, харизматичный партизанский вожак, пользовавшийся большой популярностью в войсках. В общем, типичный сын своего времени со всеми своими достоинствами и пороками, включая пресловутую страсть к выпивке. И история его восстания тоже типичная: «за большевиков против коммунистов», «за нашего вождя товарища Ленина против обуржуазившихся комиссаров и старорежимных спецов».

Если дать под конец обзора волю фантазии и применить запрещённый в истории приём «сослагательное наклонение mode on» – кто знает, может быть, проживи Чапаев чуть подольше,  его бы клеймили «авантюристом» и «лейб-пьяницей» на страницах «Коммуны», а Сапожкову, героически павшему в боях с белоказаками, стоял бы памятник около драмтеатра?

---

Текст: Михаил Ицкович

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook