«Я всегда иду домой»

Сегодня и завтра, 18 и 19 декабря 2025 года, в Самаре пройдёт премьера документального фильма «Безымянка. В поисках имени» (12+).

В ролях — историк Леонид Копылов и писатель Андрей Олех. Посмотреть трейлер картины можно здесь.

Билеты на оба показа уже раскуплены. Посмотреть фильм можно будет со следующей недели на площадке ДГ.

А пока главный редактор «Другого города» Максим Фёдоров поговорил с режиссёром картины Демианом Моргачёвым о том, почему этот фильм — путь домой, есть ли у Безымянки будущее и что у неё общего со старой Самарой.

«Мы никогда не рыли глубже советских агиток»

— Расскажи, что для тебя Безымянка. Не фильм. Именно место, район, само пространство.

— Я на Безымянке родился. Для меня она – особое состояние реальности. Вот тебе уже 45-50, но ты всё равно переживаешь детство. Оно никуда не уходит. Остаётся во вспышках воспоминаний, искрах памяти.

С одной стороны, Безымянка – это очень специфическое пространство. Оно имеет свой географический ареал, координаты, флору, фауну особую. Ну и население, с его особенным укладом.

Отсюда – языковые ландшафты, мемы уличного фольклора со всеми вытекающими последствиями. Это всё – предмет изучения для антропологов будущего.

А с другой стороны, Безымянка – это место мистическое. Ведь именно на окраинах создаются мифы о чём-то большом и крупном. В центре города они только воспроизводятся.

Вот родился слух, что там, в центре, люди живут по-другому, а мы тут вот так плохо. Мы тут работяги, а там обкомовские.

Отсюда, собственно говоря, все противоречивые отношения центра и окраины. Они не могут друг друга принять.

Точнее, принять могут, но не могут понять, как мне казалось до определённого времени, что не могут найти точки соприкосновения. А оказывается, центр и Безымянка — это одно и то же, только разными словами.

— Когда тебе предложили снять про Безымянку…

— Кто мне предложил?

— А как тогда возникла идея фильма?

— Эта идея давнишняя. Нельзя просто взять и сказать: «Ну, давайте я вам про Безымянку сейчас сниму». Мы же ничего о ней не знаем.

По большому счёту, мы никогда туда не лезли, не копались и не пробовали рыть глубже советских агиток, плакатных фотографий с демонстраций трудящихся. Весь это звон ветеранских медалей, Ил-2, заводы и пленные немцы.

— Ещё Безымянлаг забыл.

— Какой там Безымянлаг? Для меня Безымянлаг появился очень поздно.

Наш 2-А класс 109-й школы возили на автобусах. Мы ехали вокруг по Безымянке. Нам говорили – вот улица Свободы, вот улица Победы, а вот эти дома вокруг построили пленные немцы. И всё!

Про заводы то же самое. Много заводов, все они стоят в одном месте, но они так удалены от любого жилья, что даже страшно.

Где же там люди-то живут? Как они ездят домой? А ведь наши родители так и ездили с этих заводов. А как по-другому? Они другого не знали.

Если всё такое хорошее и классное, почему здесь такая жизнь? Ведь Безымянка – это далеко не райский уголок.

— Вернёмся к вопросу. Почему ты решил снимать про Безымянку?

— Мне захотелось показать, что Безымянка – это и про мифы, и про жизнь. «Битлз» появились на окраине мира. В своем Мерсисайде, рабочем районе Ливерпуля. Тут вообще можно без пояснений.

Где родилась вся знаковая интересная музыка Англии 1980-х? На окраинах Манчестера, конечно. Мрачные пригороды. Вечная хмарь и Сцилла и Харибда тетчеровсого урбанизма. Упадок- как стиль.

Но именно на этих обломках расцвёл весь этот палисадник молодого гедонизма от Джой Дивижн до Оазис. Далее со всеми остановками.

А у нас — я вчера Бориса Рыжего перечитывал. «В кварталах дальних и печальных». Откуда вся поэтика его? Правильно — Вторчермет. Работяжный райончик, вокруг трамваи, гопники и куча нереализованного. Короче, и на камнях растут деревья.

Я уверен, культурные явления вызревают сначала в пригородах. Пригороды просто беременны ими. Долго вынашивают, а потом оп — и чудо Рождества.

Культура окраин быстрее воспроизводится, потому что поколения не укореняются. Династичность — это прекрасно. Но это тоже советские мифы. Они, к счастью, своё отслужили, но к сожалению, в постулатах формально тащат за собой.

Условно говоря, есть абстрактный человек, у него папа был начальником на Безымянке. Он дошёл до этой должности. Его сынок сядет в тот же социальный лифт и будет постепенно подниматься.

Он как видел папу, поднимающегося по карьерной лестнице, так и сам поднимается по этой карьерной лестнице, и новых смыслов не создаёт.

Может быть, он уедет с Безымянки, но оставит там свои новые смыслы. Все удобрения падают в почву, только почва всегда разная.

Безымянка в этом смысле – плодородная земля, которая сама себя воспроизводит в своих собственных смыслах и выдаёт собственный концепт.

В моём понимании на Безымянке живут другие люди, чем те, которых нам представляют на экране телевизора или в каких-то дурацких книжках про историю Безымянки в прошлом.

Вечный привкус железа в чае

— Ты снимал документалки про разные районы Самары. В том числе про старый город. Было сложнее снимать про родную Безымянку, чем про исторический центр Самары?

— Про Безымянку не хотелось ничего выдумывать. Не хотелось реферативности.

— Как про старый город, что там жили только дворяне и купцы?

— У нас Самара не обшита правильными слоями восприятия. Что значит правильными? У нас её никто не прокапывает.

Редкий краевед во время работы устанавливает вертикальные и горизонтальные связи. В Самаре мало исследователей, которые рассказывают, как жил этот купец, почему вдруг построил здесь дом в таком стиле, как его жизнь в этом доме менялась.

А уж потом все эти соединения с городом. Как раз одно из направлений фильма — рассказать про это взаимопроникновение старого, древнего, засекинского мира и промышленного, жёсткого, стального мира Безымянки.

Ты когда-нибудь на заводе работал?

— Нет.

— А я работал на токарном станке, на четвертом ГПЗ после школы. Это особое чувство, когда ты просто пьёшь чай в цеху и чувствуешь привкус железа. Не знаю, как он попадает в чай, но этот привкус всегда с тобой был тогда.

Даже когда ты взрослый, и уже давно не работаешь на станке.

«Мы все всю свою жизнь идём домой»

— Когда я попросил тебя прислать описание к фильму, твой текст начинался со строчки «Возвращаясь на Итаку, молись, чтобы путь был длинным». Поясни, к чему это?

— Это слова великолепного греческого поэта Константиноса Кавафиса в переводе Иосифа Бродского. Стихотворение называется «Итака».

Когда снимали, всегда держал его в голове. Уж первые строчки точно.

Опыт поисков, мне видится, равен опыту возвращения, и конечная точка становится чем-то вроде проявления Божественного Провидения всей жизни. И всё из-за сидения на чемоданах вместо настоящего странствия: как писал в другом стихотворении Борхес, «мне цели не достичь, и ждут меня счастливые случайности исканий, а не обманчивый заклятый плод».

Работая над фильмом, я размышлял, собственно, о чём он. О начале пути. О возвращении. О доме.

Это как у Новалиса «Я всегда иду домой, я всегда иду в отцовский дом». Мы все всю свою жизнь идём домой.

Да, ты покидаешь дом. Начинаешь странствия. Но пойми, что вся суть твоей жизни в самом путешествии. И это путешествие приведёт тебя снова домой. И молись, чтобы путь был длинным.

— Еще в твоём описании фильма была строчка «Попытка перекрёстного диалога Старого Города и Матушки-Безымянки». Не слишком ли разные культурные коды для возможности диалога?

— Абсолютно разные. Но возможность диалога есть всегда.

Давай реанимируем ситуацию из 1970-х. По Безымянке идёт молодой человек в джинсах за 120 рублей. Мажорик из города. Идёт под ручку с красивой девушкой.

Вот им встречается житель Безымянки. Токарь четвёртого разряда. Он работает на заводе. У него в месяц 40 рублей. Конечно, возникает конфликт.

Понятно, что эта девочка с токарем не будет. Понятно, что городской пижон в этом не виноват. Возможно, потом токарь с окраины и саркастический гедонист из цента встретятся один на один, чтобы разобраться. Но при всём этом диалог возможен.

Во-первых, токари тоже благородные люди. Во-вторых, на Безымянке живут не только токари. На Безымянке есть интеллигенция. Это отдельная интеллигенция. Она более работоспособная.

— Получается, ещё до съёмок фильма ты знал, что диалог возможен?

— Я специально искал ситуацию, где возможна встреча и как она возможна. Персонажи в фильме, которые представляют Старый Город и Безымянку, нашлись сами собой.

— Альтернатив для выбора главных героев не было?

— Нет, но при этом нельзя сказать, что они сразу сработались.

До съёмок они не были знакомы. Они как два разных кота ходили вокруг друг друга, принюхивались, смотрели друг на друга, а потом в какой-то момент хоп, и я понял, что всё завертелось в кадре. Кадр стал плотным и живым.

Один стал действительно интересоваться Безымянкой, а другой не сразу всё рассказывал.  Это довольно много времени заняло. У нас было около пятнадцати съёмочных смен.

— А в чём тогда конфликт фильма?

— Мне многие этот вопрос задают. Говорят, истории нужно противопоставление. Но здесь в противодействие входит само погружение в путешествие.

Вот есть «Властелин колец». Там хоббиты несут кольцо в Мордор. Весь фильм путешествие. В чём там конфликт?

— Противопоставление добра и зла.

— А у нас что? Посмотри в окно. Там одно добро что ли? «Между землей и небом — война», как спел один кореец, умеющий кидать уголёк куда надо.

Вот Лёня живёт в центре. А тут у него появилась возможность поехать туда, чем его всегда пугала бабушка. Он поехал и встретил Олеха. И началось их путешествие.

«Это не мемуары, а вызов будущему»

— Я знаю, что в первоначальной версии фильма, кроме Копылова и Олеха, было много героев. Вы записали десятки интервью с людьми, связанными с Безымянкой. 

— Мы брали очень много интервью. У архитекторов, историков, обычных людей. Иногда просто подходили на улице и записывали.

Мне не очень интересно рассказывать, как дядя Вася из 38-го дома работает в бане. Наверное, это тоже хорошая история. Но я делал историю про встречу центра и окраины.

— Понял ли ты в процессе, что нащупал для себя что-то более важное и масштабное, чем в первые дни съёмки?

— Нет, ничего для себя нового не разведал. Как люди жили в 1940 – 1950-х здесь, так и живут сейчас.

Получились не мемуары, а больше вызов будущему. Что с Безымянкой будет дальше?

— А ты лично для себя ответил на этот вопрос?

— Будет повторяться одна и та же мифологическая структура, пока мы не присвоим эту землю себе, не прорастём в ней корнями. Или уже наши дети пустят здесь корни, станут крупными, важными, сильными, красивыми, достойными этой земли растениями, которые будут её облагораживать.

— А если нет?

— Безымянка сама себя не съест. Она продолжит рожать своих сыновей и дочерей. А они продолжат её покидать.

На Безымянке говорят: «Поехали в город». Будто там жизнь. А здесь тогда что? Здесь не город, но и не пустое место. У нас здесь своя территория. Особенная.

— Здесь дом?

— Верно, дом. Но это пока не проговорённое, до конца не озвученное понятие. Люди на Безымянке сами не очень понимают, что это такое.

Только немногие начинают осознавать: я здесь, я отсюда, и вот живу, расту, детей ращу, смысл нахожу. Я живу здесь, это моё.

Ты ждёшь от меня какого-то рецепта?

— Скорее пожелания.

— Хочется, чтобы у Безымянки случился слом. Как в 1990-е.  В то время Безымянка сильно изменилась.

Тогда присущая Безымянке консервативность разбилась о большой модернистский проект. Начала дышать переменами. Она взяла на себя другую роль, стала другим районом.

Раньше родители строили ракеты, а теперь у родителей денег нет, и дети куда-то делись. А дети пошли на улицу, дети пошли смотреть, как надо двигаться.

— А сейчас не слом? 

— Сейчас такое средневековье культуры. Сейчас на Безымянке не рефлексивно, зажато, жёстко и снова консервативно.

— Можно сказать, что сейчас Безымянка без потенциала?

— Потенциал есть. Большой и сильный. Но глубоко внутри. Он зреет, пока не показывает себя и ждёт слома.

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город» и ВКонтакте