Эксцентрик, поэт и музыкант Федул Жадный имеет редкий для творческих людей опыт службы в армии. Причем, загремел он в ряды вооруженных сил в тот трагический период истории России, когда молодые парни быстро попадали на одну из самых спорных и страшных войн конца прошлого века. Люди, которые знают об этом, иногда склонны создавать причинно-следственные связи между чеченской контузией Федула и его песнями. Мы не без гордости заявляем, что первыми выслушали все воспоминания поэта о тех временах, и готовы утверждать: это ещё не самое интересное.

Текст: Данила Телегин

— Как тебя угораздило оказаться в армии в такой неподходящий момент?

— Был 94-й год и неразбериха была везде, не только в рядах вооруженных сил. Отмазаться я пытался, но ничего не получилось. Я работал в ОДО монтировщиком сцены, и начальник пообещал, что мое рабочее время войдет в срок службы. Но все, что смог он в итоге сделать – оставить меня в «учебке» в Черноречье. То есть, пять месяцев я был под Самарой.

Я, конечно, не ожидал. Шли повестки из военкомата, я их игнорил, думал, что этот вопрос решается как-то без меня. Потом, когда я уже на третью или четвертую повестку, все-таки пришел в военкомат, мне сказали, что я давно должен быть с вещами на призывном пункте в Сызрани. Для меня это было не то что ударом, но на полтора года уйти из музыки…

— Ты уже к тому времени сочинял-пел?

— Да, я был в «Стугерон Янссен», и мы с Вадимом Джоем как раз искали репетиционную базу… И тут как гром среди ясного неба – армия.

После пяти месяцев в «учебке», я попал в Тоцкие лагеря. Надо сказать, там была полная задница. Если уж она и на гражданке была, то там – тем более. Фактически, это был перевалочный пункт, где солдат принимали из Чечни и отправляли в Чечню. Молодые служащие прибывали в Тоцкое, а через месяц-два их гнали на войну. Естественно, весь командный состав находился в Чечне и, в основном, часть была предоставлена сама себе. Полная анархия. Вплоть до того, что обычно заходишь в расположение – там стоит тумбочка дневального. А тут – ни тумбочки, ни дневального. Ничего. Даже котелков, кружек и ложек не выдали – сами, говорят, выкручивайтесь, «рожайте». Дембеля лежат в сапогах на кроватях без простыней и наволочек – в основном, это были те, кто приехал из Чечни. С ранениями, в основном, контузиями, так что были и парни с конкретно поехавшей кукушкой. 

– Как складывались отношения с сослуживцами?

– Естественно, имела место дедовщина и всё прочее. Выкручивались как могли… Я попал в третий батальон, из моего призыва было шесть человек. Еще человек двадцать пять – дембеля и черпаки. Офицер появлялся раз в неделю, так что все было на старшине роты (который тот же дембель). Естественно, были все эти ночные подъемы… У вас же можно без купюр?.. Ага, ну так вот. Когда они пили водку – это был полный треш. Все ныкались, как могли. По каптеркам, на другие этажи – неважно.

Но потом им бухать надоело. Один из солдат, который нес службу в госпитале, стал подгонять им молоко. И в связи с этим они в зарослях рядом с Самаркой перешли на другие способы изменять сознание…Кстати, через КПП можно было спокойно пройти в то время. Самовольного оставления частей было как никогда много: солдаты просто бежали. Вечерняя поверка была не всегда, а когда проходила – недосчитывались человек по пять. Некоторых ловили, но охотиться на всех не хватало средств и сил…

Так вот дембеля как-то взяли меня с собой – помогать. Как там чего готовится описывать не буду, но суть в том, что действие у того, что получается, совсем не такое, как у алкоголя. На тонкие темы пробивает. А парни, в основном, были простые, деревенские. Плюс ко всему не было ни телевидения, ни газет, ни радио. Информации – ноль. Скучно! А тут я с ними разговорился. Им стало интересно, чем я занимался на гражданке, и что у меня за песни. Я прочитал пару стихов – они просто в осадок выпали. «А есть, — говорят, – еще что-нибудь?» Я прочитал. Вот тогда отношение ко мне, конечно, изменилось.

С тех пор каждый день после отбоя я работал для них телевизором. Читал стихи не только свои, но и каких-то рок-групп… И мне стало жить полегче, насколько это возможно в армии, которая мало чем отличается от тюрьмы.

— Но и этот период вскоре, я так понимаю, закончился…

— Потом пришла разнарядка, и стали формировать наш 506-й полк и соседний 509-й на отправку в Чечню. Отказников, в принципе, не было. У нас еще была какая-то безбашенная полуподростковая романтика, свойственная этому возрасту – попасть на войну. И вот в августе-месяце я оказался в Чечне, будучи в огнеметном взводе. Слава богу, было перемирие. В конкретных боевых действиях, тем более городских, я не участвовал. Полк стоял в селе Ведено, на высоте.

Было относительно спокойно до осени, а потом начались обстрелы колонн, которые сопровождали провиант. Плюс еще погодные условия были невыносимые: ночью можно было отморозить ноги, а днем – обгореть на солнце, да еще разреженный горный воздух…

Прослужил я там до поздней осени. Как-то мы в сопровождении колонны попали под несильный обстрел. Я улетел с брони и заработал легкую контузию. А там, в принципе, любая царапина – это санчасть и госпиталь во Владикавказе. Дальше некоторых отправляли опять в Чечню, а других – обратно, в часть. Мне повезло, меня вернули в Тоцкие лагеря.

— И ты там дослуживал?

— Дальше началась другая история. Я ехал из Владикавказа через Самару и завис здесь месяца на два. Просто слез с поезда и приехал домой. Главное, что позже ко мне никаких вопросов не было. Я ведь не оставил все самовольно с концами, как делали многие, а вернулся – это был мне большой плюс. Когда человек сам возвращался в часть — это заминалось. Никаких показательных судов и экзекуций не было даже над теми, кто убегал совсем, и кого возвращали насильно.

А потом мне еще дали отпуск официальный… Вот только нас призывали на полтора года, а пока я проходил службу — сделали два. И, когда я уже возвращался из официального отпуска, решался вопрос, то ли мне готовить документы на дембель, то ли еще дослуживать. Оказалось, полгода еще в армии быть. С другой стороны, вышел ельцинский приказ засчитывать день в Чечне за два, так что дослуживал я меньше.

А пока я был в отпуске, продолжал заниматься музыкой. Когда приехал, с пылу, с жару записали альбомчик стугероновский в домашних условиях, дали концерт в институте связи. Музыка у меня была на первом месте всегда.

— А в армии ты продолжал писать стихи?

— Писал, но, в основном, на армейскую тематику. Ничего особо не сохранилось… Было даже такое, что на заказ писал. Например, такой вспоминаю прикольный случай: были в Тоцких лагерях дагестанцы – из тех, которые кучкуются, и в страхе держат весь батальон. И вот как-то среди ночи спустился я на этаж ниже, и вдруг выходит один из этих дагестанцев из кубрика и зовет на разговор. «Кранты мне, – думаю, — сейчас прессанут конкретно». А он спрашивает: «Ты стихи пишешь?» — «Ну да» — «А можешь что-нибудь написать обо мне?» – «Как я напишу, если я о тебе ничего не знаю» – «А я расскажу»… Ну и, в общем, написал я биографическое стихотворение про этого чувака.

Что касается, собственно, службы, то из Чечни я вернулся уже черпаком, старослужащим. Приехали новые молодые, и остаток службы проходил значительно проще. Сам я, естественно, не зверствовал и не издевался ни над кем. Не в моей натуре. Я предпочитаю издеваться другим путём над всем человечеством (смеется).

Конечно, было очень тяжело все это вынести. Но по прошествии времени я, в принципе, не жалею. Это такой огромный, по большей части негативный опыт человеческих взаимоотношений. До этого у меня была школа, вечерняя школа, был сталелитейный завод, жиркомбинат, оперный театр и ОДО. Но ведь в таких коллективах с человеком можно работать бок о бок всю жизнь, и не будешь знать, что он представляет собой по сути. А в местах лишения свободы (каковой на тот момент для меня была армия) суть вскрывается сразу.

— На творчестве все это как-то сказалось?

— Я думаю, нет. Я не закрылся, не озлобился, не проклял весь мир. Многие когда видят меня на сцене в образе, считают, что это последствия контузии. Я им обычно отвечаю, что они ещё не видели «Стугерон» до моей армии. Может, контузия, наоборот, мозги мне вправила (смеется)…

Сейчас, конечно, служба в армии намного легче. Для тех более-менее «лайтовых» условиях, в которых мы живем – это, может, быть правильно, что всего год, что есть дневной сон, что уборка территории и кухня служащих не касаются. Уж не знаю, есть ли дедовщина или уставщина, но, конечно, не сравнить со школой выживания, которая была в мое время. Да и дембеля… Ехал как-то с гастролей: смотрю, молодежь какая-то ходит туда-сюда по вагону. Думал, старшеклассники или спортсмены. Потом понял, что дембеля, и, конечно, это совсем не те дембеля советских времен, с которыми в одном поезде было страшно ехать.