ЕСЛИ БЫ НЕ ПЕРЕСТРОЙКА

Нина Павловна Богаевская – одна из самых заметных медиафигур эпохи перестройки. Её появление на экране ТРК «СКаТ» в начале 1990-х заставило зрителя поверить в то, что телевидение может быть совершенно не таким, к какому он привык за годы тотальной цензуры, – открытым, полемичным, человечным. Каждый выход «СТВ» (информационной программы ТРК «СКаТ») собирал у «ящика» сотни тысяч зрителей, потому что работали над ним такие журналисты, как Андрей Колядин, Игорь Телегин и она, Нина Богаевская.

Сегодня эфир «СКаТа» сводится к минимуму — массовые увольнения ничего другого не предвещают. И наше интервью с Ниной Богаевской — о золотом времени телекомпании.

— Как Вы пришли в журналистику?

— Я выросла в комитете по теле- и радиовещанию (ГТРК). Впервые встала у микрофона в Доме радио на Красноармейской. Мне тогда было 14 лет, и я занималась в городском  пресс-центре у Натальи Ивановны Михайловой.  Потом вместе с ней «преска»  переселилась на областное радио.   А вот с выбором  профессии у меня были проблемы.  Я  решила  проверить себя.

— Маме я заявила, что поступать никуда не собираюсь, а собираюсь, совершенно напротив, работать на районном радио в городе Сызрань. Более того, не только заявила, но и действительно уехала в Сызрань, сняла квартиру и начала работать на местном радио. Бедная мама…

— Правда, продлился этот период моей биографии совсем недолго – меньше полугода, я вернулась в Самару и устроилась сначала в многотиражку завода имени Фрунзе (мы сидели в одном кабинете —  Марк Галесник, ныне знаменитый писатель, Михаил Анищенко,  знаменитый поэт,  и я.  Вот  такая  была многотиражка).  Потом – в «Волжский комсомолец», а потом поехала в Москву поступать на журфак МГУ.

— МГУ был совершенно ни на что не похожим местом. Во-первых, полный интернационализм – турки, греки, арабы, африканцы, ну и полный  комплект  представителей  стран Варшавского договора.   Во-вторых, личности преподавателей. Илья Владимирович Толстой, правнук Льва Толстого, Игорь Леонидович Волгин, Елизавета Петровна Кучборская…

— Про Кучборскую ходит множество легенд, а у меня с ней связана своя история. На экзамене мне достаётся «Поэтика» Аристотеля. Я смотрю в билет и понимаю, что могу детально описать каждый сантиметр обложки этой книги, что рука помнит тяжесть тома и шероховатости переплёта, но при этом содержание как будто выключили… Кучборская хорошо ко мне относилась, на остальные вопросы я что-то отвечала, и она поставила зачёт. Когда пришло время обмывать успешное окончание сессии, штопора под рукой не оказалось.  Он вообще почти никогда не оказывался под рукой, поэтому вино решили открыть традиционно – выбить пробку. Технология элементарная: прикладываешь к стене книгу и бьёшь по ней донышком, пока пробка не выйдет. Беру книгу, прикладываю к стене… и вдруг понимаю, что это «Поэтика» Аристотеля.

— На Королёва, 12 мы были своими людьми, нас постоянно гоняли на массовки. И если посмотреть выпуски «Весёлых ребят» тех лет, то меня можно нередко видеть среди зрителей. Домжур, ЦДЛ, театры… Студенческий билет журфака был универсальным пропуском.  В одной общаге жили с нами экономисты (вот уж армия вредителейJ), ребята из МГИМО и психфак. Что даёт Москва?  Пожалуй, вкус и уровень.

— Почему, получив образование такого уровня в Москве, Вы вернулись работать в провинцию?

— Куйбышев не был провинцией. Провинцией всегда была Самара — и до Куйбышева, и после. А Куйбышев был космической столицей планеты Земля. Здесь на заводах, построенных москвичами и ленинградцами, куйбышевцы делали ракеты. А рядом, в той же Куйбышевской области, тольяттинцы делали «Жигули», на которых ездили даже в Африке. Куйбышевцы были начисто лишены комплекса провинциала. Мы были жителями одного из важнейших городов страны, хотя и ездили в Москву за шмотками, а на москвичей смотрели без заискивания, скорее с некоторой снисходительностью: дескать, мы-то без вас запросто, а вот вам без нас вообще никак. Так что я не в провинцию возвращалась, а домой, в крутой полуторамиллионный промышленный мегаполис. И работать устроилась туда же, где начинала, – в комитет по теле- и радиовещанию.

— Моя карьера развивалась в очень быстром темпе: буквально за пару лет я стала заведующей отделом радио (причём была самым молодым руководителем в комитете по телевидению и радиовещанию) и, вполне возможно, в какой-то момент возглавила бы комитет, если бы не перестройка.

— Я работала на радио, а при этом у меня диплом профессионального телевизионщика.  Но перейти на телевидение было почему-то безумно  сложно.  Я девушка гордая  и до невозможности упёртая. Хочу – значит будет!

— Именно в это время (в 1990 году) начинал вещание «СКаТ», там уже работал Игорь Телегин в программе с гениальным названием «Без пяти».  Туда пришёл Андрей Колядин и позвал меня.  Собственно, мы трое были первыми редакторами «СКаТа».

— Помнится, была какая-то скандальная история… Я не помню сути конфликта, но я тогда впервые в жизни увидел, как профессиональный журналист говорит… по-человечески: не как ведущий или репортёр, или обозреватель, а как оскорблённая личность – резко и от души. Что это была за ситуация?

— Это была та ещё ситуация! Дело в том, что Николай Пантелеевич Фоменко (президент ТРК «СКаТ») очень долго работал с командой Григория Эйдлина – коллективом профессионалов и настоящих звёзд: Лобанов, Волков, Добрусин… И эта команда выпускала свои программы под эгидой комитета. Фоменко эта ситуация не устраивала, он предложил ребятам официально перейти на «СКаТ». Ребята не решились.

— Но очень ревниво  относились к нашим первым шагам. Я помню, как после моего первого эфира Саша Лобанов  в передаче «Вместо утреннего кофе» тогда разразился  в адрес  руководства комитета какими-то очень гневными словами, типа «вот, не дали человеку работать на телевидении, теперь кусайте локти!» А тогда я, как теперь понимаю, поступила не сильно красиво… Надобно бы, пользуясь случаем, повиниться.

— Делая фильм о Николае Пантелеевиче, который получил тогда звание «Человек года», я включила в него кадры с микрофонной папкой «ГТРК», в которой лежали тексты, заверенные подписями и печатями соответствующих инстанций. Три печати и шесть подписей, причём все – разноцветными ручками… На «СКаТе», в отличие от ГТРК, цензуры нет. Во-о-бще! Никто никогда не лез в мои тексты. Ужас, конечно… Ребята, вы не представляете того  хмельного воздуха безграничной  свободы! Но папку показывать было нельзя, а про свой дом, где тебя вырастили, вообще ничего нельзя говорить. Никогда. Даже если тебя там очень обидели и ты ушла, хлопнув дверью. Но это я только теперь понимаю.

— Итак, вечером фильм о Николае Пантелеевиче вышел в эфир, а утром у моих дверей стояла соседка с корвалолом. Тогда все смотрели местные каналы. Утром смотрели  «Вместо утреннего кофе» Гриши Эйдлина, вечером – наш «СТВ»… Корвалол я, конечно, выпила. А потом включила телевизор. А Андрей Волков несёт такую  гневную пургу… Но наезжает почему-то на Телегина: картавый и прочее.

— Было очень обидно и за Игоря, обладавшего уникальным экранным обаянием, и за то, что уровень конфликта так безобразно низок: тоже мне критика – насмешки над физическими особенностями, средневековый цирк.

— Выхожу я вечером в эфир.  Поставила один сюжет, второй, третий. А потом отодвинула папку в сторону и говорю: «Ну, что, Волков, поди, заждался уже?». Что я ещё говорила, не помню. Но что-то действительно обидное. Очень. Возила, что называется, мордой по столу. А закончила примерно так: «А у меня глаз косит. Это тебе, Андрюша, тема для следующего эфира».

— Зритель получил шок, ГТРК — достойный отпор от «СКаТа», а моё косоглазие – полную легитимность. А с Андреем мы вскоре помирились, и у нас до сих пор отличные отношения. Это, друзья мои, была первая в Самаре медийная война.

— А откровенно провокационные, конфликтные материалы были?

—   Да чуть ли не каждый день.  Например, был такой эпизод: «Самарская газета» опубликовала материал Лидии Карауловой о махинациях на нашем ликёро-водочном заводе. Материал был честный, проверенный с точки зрения фактуры, но закон о прессе был придуман так, что отстоять свою правоту в суде никакое СМИ не могло, будь оно хоть трижды непогрешимым. И вот после суда, который, как и предполагалось, завершился обвинительным актом в адрес «Самарской газеты», на «Кофе» Курт-Аджиев  нёс, как всегда, что-то гневное и потрясал кулаками в адрес судей… А вечером я выхожу в эфир: платье с вызывающим декольте, яркая косметика,  просто праздник какой-то. И елейным,  до омерзения сладким голосом с совершенно иезуитскими интонациями говорю примерно следующее: «Сегодня суд такого-то района защитил незапятнанную честь мундира работников торговли, этих самоотверженных тружеников, и т. д.»… Что такое эзопов язык и как им пользоваться – это я знала хорошо. А в финале ещё и песенку поставила: «Мы бандито-гангстерито, мы кастето-пистолето»… Народ у экранов хохотал в голос, «победители» с «незапятнанной честью» скрежетали зубами и топотали ножками, но противопоставить ничего не могли – за интонацию-то не притянешь!

— Ещё вспоминается материал про строительство «генеральского» дома – жилья для генералитета штаба ПриВО. Дом строили для генералов, а мы считали, что строить надо для солдат и младшего комсостава. Лазали по ночам на стройку, снимали сюжеты про то, как ведутся работы, откровенно высказывали своё мнение о том, кому это жильё нужнее. Генералы даже пригласили меня на откровенную беседу, в ходе которой они доказывали мне, что заслужили эти квартиры, а я им – что право на жильё принадлежит прежде всего солдатам. Правда-правда. Вот дурища-то была…

— Вы были практически первой звездой самарской криминальной журналистики. Почему вы решили осваивать именно эту тематику?

— Да, я была первым местным редактором, в программе которого можно было увидеть очень жёсткие криминальные сюжеты – с трупами, с кровавыми подробностями. Бешеная была работа. Тогда же, кстати, я познакомилась с Олегом Киттером… Платили очень плохо, помню, я ушла со «СКаТа» в одной клетчатой юбчонке. А на эфир вечно собирала кофточки у подружек. И курила (да, я тогда курила) «Приму».  Киттер увидел, прислал нам коробку, набитую блоками «Президента». А потом подарил мне шикарный пистолет. У меня его потом Николай Пантелеевич выменял на хреновенький револьвер.  И однажды я его дочери в ранец засунула. Весь колледж стоял на ушах: дитё с оружием по коридору ходит. Ну, а что ещё делать бедному ребёнку, если мама — криминальный репортёр. Это, на минуточку, 90-е…

—  С  сыщиками Киттера мы  в засадах сидели, ночами дежурили. Даже убийц вместе брали. Моя помреж (помощница режиссёра) звонила в дверь подозреваемого, а мы с оператором стояли наготове и ждали, когда дверь откроется, чтобы сразу начать снимать процесс задержания. Такое трудно забыть: оперативники врываются в квартиру преступника, скручивают его, выволакивают из двери, следом бежит старенькая мама, причитает: «Сынонька, сынонька», а я ей, совершенно взвинченная, ору: «На сыноньке твоём два трупа!!!»

— Что касается «Алекс-информ»: мне вспоминается конфликт, возникший между этой газетой и «Буднями» в 93-м году. Помню, что «Алекс» вовсю атаковал Александра Князева, главреда «Будней»… В чём было дело?

— С Сашей Князевым я знакома с детства, с 13 лет, вместе  росли в пресс-центре… Но он тогда повел себя по-свински:  они опубликовали  на первой полосе портрет дочери журналистки Людмилы Бородиной с какими-то паскудными комментариями.

Есть такой неписаный, но всем известный закон: каким бы ни был конфликт (а в журналистской среде бывает всякое), родственников (особенно детей) он касаться не может. Между нами, взрослыми профессионалами, могут быть любые информационные войны, но детей в них никто не впутывает, таков кодекс профессиональной этики. Князев этот кодекс нарушил, мне пришлось заступиться за Людину дочку и ввязаться в бой, публично разорвав отношения с ним. Война получилась грязная, с серией судебных тяжб. При этом когда я доказала, что всё, что опубликовано Князевым, ложь и клевета, и суд принял мою сторону, то отказалась от публикации опровержения в «Буднях», поскольку прекрасно понимала, что можно написать такое «опровержение», которое будет хуже любой лжи и клеветы.

— Как лично на Вас отразилась перестройка?

— Она сломала мне карьеру. Она убила мою страну. Она досыта напоила меня  воздухом свободы. Которого вам никогда уже не глотнуть.

Текст: Станислав Фурман