Вчерашний концерт «Ногу Свело!» в «Трех оленях» напоминал, наверное, все самарские шоу этой группы в последние несколько лет. Что ни песня — хит, Покровский устраивает пинки и прыжки, от которых у других сорокапятилетних мужчин давно бы вступило в спину, а в финале музыканты вместе с залом поют «Хару Мамбуру»… Из свежего — только яйца. «Яйца Фаберже». 

После выступления «Другой город» застал фронтмена взволнованно спорящим по телефону по-английски насчет гитар и первого куплета. Вот и тема для разговора нарисовалась… Едва переключившись с двадцатиминутной словесной баталии, Покровский оказался вовлечен уже в другую беседу. И яснее ясного из нее одно — если вы долго ничего не слышал про «Ногу свело!», в самое ближайшее время ситуация изменится.

Текст, фото: Данила Телегин

— Я все ждал, когда вы что-нибудь про Олимпиаду споете или скажете. Все-таки, почти уже седьмое, а вы в свое время спели гимн Олимпиады, да еще в необычной компании…

— Не, ну это не был гимн Олимпиады — это бы какой-то прегимн. Я не очень понимаю, как спортивные чиновники подают эту информацию, и вообще чем они живут, какие у них планы… Но я был приглашен спеть несколько слов в песне, которую лично я воспринимаю как преолимпийскую. То был весьма забавный, в хорошем смысле, эпизод моей жизни, который давно прошел и остался как воспоминание.

— С тех пор как вы спели те несколько строчек, ваше отношение к Олимпиаде поменялось?

— Вы знаете, нет. Я просто до такой степени занят тем, что происходит в данный период моей профессиональной жизни, что не могу быть активным участником этого олимпийского процесса. Иначе просто потеряю контроль над ситуацией. Ну, Олимпиада… наверное, они ее сделали, наверное, как-то пройдет и все будет нормально.

— Вы сейчас с продюсером спорили?

— Нет, это был мой американский партнер. Он изначально по специализации видеопродюсер. То есть, это не тот продюсер, который делает мне песни — этим занимаются другие люди. А  обсуждали мы Have A Nice Flight, которая войдет в новый альбом, и сейчас находится на стадии микса-перемикса. Мы несколько озадачены тем, что происходит, а поскольку нахожусь я не в Лос-Анджелесе, а в Поволжье, следить за процессом весьма тяжело.

— Вы, кажется, очень маленькими порциями выдаете информацию о новом альбоме, между тем его давно не было… Пока, кажется, «засветили» только «Яйца Фаберже», если они вообще в альбом пойдут.

— Я думаю, «Яйца Фаберже» войдут в альбом, даже уверен в этом. Кроме-того, кое-какие песни выходили несколько лет назад. Например, «Марсианский вальс» — мы даже сняли на него видео. Была песня «Шоппинг», которая подавалась как моя сольная. В радиоэфире была «Чукотка»… Но это вовсе не означает, что все они войдут в новый альбом.

Вы правильно заметили, что нового давно не было. А тот последний, который выходил («Обратная сторона ноги»), состоял из серьезно переработанного старого материала. И то, что альбом имел такую специфику — для нас сигнал к тому, чтобы следующий альбом содержал как можно больше нового материала. Причем, нового в двух контекстах. Во-первых, «новый» — в том смысле, что раньше не выпускался. Во-вторых, нам хотелось, чтобы больше было продукта нашей деятельности сего дня, а не того, что за нами тащится через годы. Фанатично мы не будем этому следовать. Но то, что мы выпустили синглами раньше, не будет основной частью альбома. Мы сейчас создаем новый «боевой» материал, пребываем в обычном творческом-производственном процессе, который сопряжен с обсуждениями, с маленькими победами и разочарованиями, с буднями, с руганью…

— А зачем вообще нужна была «Обратная сторона ноги»? Сегодня же играли «классические» версии песен… 

— Давно на российском телевидении существовала такая «совковая», но забавная программа «Два рояля», где музыканты исполняли свои песни под фортепиано. И много лет назад мы поняли, что наши песни хорошо звучат в таком упрощенном виде. Мы замыслили фортепианный проект, но затем он трансформировался в некий конгломерат фортепиано-электропиано-тромбон-бас-гитара. Сделали короткую концертную необычную программу. Это не был акустический концерт, где играются обычные партии, но на акустических инструментах, поскольку мы все солидно перевернули. И когда мы поняли, что с творческой стороны это действительно интересно, мы решили сделать альбом.

В процессе записи мы поняли, что немного скучновато получается, поэтому где-то появились мягкие, но безумные синтезаторы, какие-то песни были исполнены под примитивную драм-машину… Делалось это все долго и скрупулезно, но не мучительно. Мучение было одно — когда погорел хард-диск, и все миксы вместе с ним. Ну, мы восстановили, сделали еще лучше.

— А сольный проект, видимо, вы сворачиваете, если «Шоппинг» уже влился в репертуар «Ногу Свело»…

— «Шоппинг» еще не влился, пока он не вошел официально ни в какие альбомы, мы все еще в состоянии принятия решения… Я не очень вообще понимаю, как в России развивать сольный проект. Потому что имя «Ногу Свело!» настолько тесно связано с моим (простите за самоуверенность — я просто констатирую факт), что это очень сложно. Правда постепенно снисходит на меня, некоторая неизбежность (хорошая такая неизбежность): два проекта я не потяну. Не нужно это.

Сольный проект появился, потому что я хотел поверить и доказать себе, что не являюсь придатком «Ногу Свело!». В былые времена (не буду упоминать имена и ситуации) проводилась активная культивация точки зрения, что я очень завишу от коллектива и не добился бы успеха, не окажись в такой конфигурации, которая мне, выскочке и наглецу такому, незаслуженно обласканному публикой, повезло стать фронтменом. Я к этому относился философски — работал себе и работал.

Но в какой-то момент захотелось поработать с бессловесным существом, которое не задает вопросов, почему надо играть именно так. Безусловно, это не очень хорошо с точки зрения производства музыки — когда один человек сидит-программирует. Тем более, я, с моими знаниями. Но надо было поработать именно так. И как только я нашел контакт с программируемой машиной, я позволил себе перейти на новую ступень — стал учиться взаимодействовать с другими людьми. Набирать субпроекты на запись, на продюсирование какой-то песни.

Сейчас я оказываюсь в массе интереснейших творческих ситуаций. Например, может до вас доходили слухи, что я пишу песни с поэтом Михаилом Гуцериевым, и в этом дуэте я выступаю имеенно как Максим Покровский. Там я ищу людей под каждую песню. Например, одну из наших песен «Глаза любви» продюсировал, в первую очередь, наш клавишник Саша Волков. Песню «Крокодиловый народ» мы сопродюсировали вместе с моим другом-гитаристом англичанином  — его зовут Тимми, Тимофей Стивенс (Stephens)… А только что вышедшие в эфир «Безумные ночи» спродюсирована тем самым партнером, который сию секунду работает над Have A Nice Flight — его зовут  Майкл Кэри (Carey).

Пытаюсь сейчас во всем этом разобраться, пока до конца не удается. В итоге на вершине этого процесса стоит задача поиска серьезного большого продюсера. Я вот поработал тут с человеком, который находится на вершине музыкальной индустрии в течение последних нескольких лет — его зовут Говард Бенсон (Benson), на его счету такие коллективы как P.O.D., My Chemical Romance и многие другие. Вместе мы создали самый главный сингл нашего будущего альбома, на который мы делаем все ставки.

— Но вы о нем не расскажете…

— Я скажу только название: «My name is Dick». Это — наша надежда.

— Вопрос напоследок. Вы, кажется, в рекламе чипсов снялись с обезьяной из «Мальчишника в Вегасе». Понравилось?

— Это был, как называют американцы, speck commercial — ролик, принимавший участие в соревнованиях Doritos. К сожалению, до финальной стадии он не дошел, но собрал хорошие отзывы. Продюсировал, кстати, тот партнер, с которым я был на телефоне. Мы с этим челом (хоть он меня постарше лет на десять) похожие ребята. Когда наш ролик слился, мы горевали минут десять, а потом тут же забыли о нем и пустились в дальнейшее плавание.