ИЗ ТАГАНКИ В ЛИНДОВ ГОРОДОК

В год, отмеченный 75-летним юбилеем победы в Великой Отечественной войне, мы публикуем истории людей, переживших эти тяжелые годы в Куйбышеве.

Надежда Михайловна Волкова родилась в 1932 году в Москве. В Куйбышев ее семья была эвакуирована из Москвы осенью 1941 года. В нашем городе Надежда Волкова закончила среднюю школу. После окончания физического факультета Московского государственного университета работала радио-инженером в КБ авиационного профиля, преподавала физику и логику в Самарском государственном аэрокосмическом университете. В годы перестройки получила второе высшее образование психолога и проводила занятия в вузах Самары по практической психологии. Имеет более 30 научных и методических печатных работ, а также троих детей и семерых внуков.

В 2012 году Надежда Волкова издала книгу «Как мы жили в советское время».

Отрывками из нее, посвященными периоду Великой Отечественной войны, мы сегодня делимся с вами. Комментарии к авторскому тексту даны курсивом.

---

Предчувствие войны и первые бомбежки

В мае 1941 года я закончила 1 класс. Хотя отец ещё в марте был мобилизован военкоматом на строительство предприятия по добыче и переработке вольфрама в городе Улан-Удэ, мама с бабушкой решили детей, как обычно, вывезти на дачу.

Обстановка в Москве была напряженная – все чувствовали, что будет война, хотя был заключен договор с Гитлером о ненападении. Вывезти детей из Москвы решили по соображениям не только оздоровительным, но и с целью безопасности. Считали, что промышленную Москву в случае войны будут бомбить в первую очередь, а в деревне будет спокойнее. Но далеко забираться не стали – сняли «дачу» в деревне Каменка между станциями Сходня и Крюково по Ленинградской (Октябрьской) железной дороге, в 35 км от Москвы.

В деревне Надежда Михайловна жила вместе с бабушкой и младшим братом Леонидом. Там же, в Каменке, их настигла весть о начале Великой Отечественной войны:

В воскресенье 22 июня ждали маму с 11-часовой электричкой и играли на опушке, недалеко от дорожки, идущей к станции. Мама появилась внезапно, нагруженная сумками. Только выйдя из леса, она стала что-то нам кричать, а потом даже побежала к дому. Вид у неё был очень возбужденный и растрепанный. Мы с испугом смотрели на неё. «Может на неё напал волк?» — подумала я. Но вот стали слышны слова: «Война! На нас напали немцы!».

В Каменке Надежда Волкова прожила до середины августа 1941 года, успев понаблюдать  сражения советских зенитчиков с Люфтваффе, а также пережить в самодельном блиндаже не один авианалет. После этого она вместе с бабушкой и братом вернулась в Москву. Мама Надежды Михайловны работала металловедом в отделе Главного металлурга на Государственном подшипниковом заводе, который уже начали готовить к эвакуации.

Подготовка заключалась в том, что в цехах выкорчевывали зацементированные станки, отлаживали их, смазывали и упаковывали в деревянные ящики с запасным имуществом. В маминой металловедческой лаборатории особенно тщательно упаковывали дорогие цейсовские микроскопы, таблицы, справочники по металлу, эталонные образцы шлифов. Уже отправили первую партию оборудования и людей в Томск и теперь готовят следующие в Новосибирск, Саратов и Куйбышев. Составляют списки отъезжающих работников, пока по желанию. Мама не хотела эвакуироваться, так как предчувствовала, что можно потерять квартиру и московскую прописку во время переселения, а к тому же она была уверена, что Москву не сдадут немцам.

Тем не менее покинуть столицу пришлось. Как оказалась — навсегда. Дом, в котором до войны жила Надежда Волкова, не сохранился. Сейчас на его месте элитный ЖК (Брошевский переулок, 6). Но вернемся в осень 1941 года. Тогда перед семьей Надежды Михайловны стоял выбор, в какой из городов отправиться вслед за эвакуированным заводом.

В итоге остановились на Куйбышеве. К тому же он ближе всех городов к Москве и легче будет возвращаться назад. «И пешком дойдем! Это не Сибирь!» — говорила мама. Может и дошли бы, но выехать из Куйбышева в Москву до 1950 года можно было только по пропуску или командировке, которые почти невозможно было получить для личных целей. Уезжающие из Москвы были уверены, что война продлится недолго и все вернутся обратно, как утверждало руководство завода.

Эвакуироваться семье Волковых предстояло речным путем с пристани в городе Химки 4 октября 1941 года. В тот день им повезло дважды. Они все смогли попасть на один пароход и, кроме того, пережить налет немецкой авиации.

Знакомство с городом-курортом

12 октября днем мы прибыли в Куйбышев, пришвартовались где-то в районе Полевого спуска. Никакой набережной тогда не было. На берегу стояли какие-то серые хибары, берег завален бревнами и мусором. Дороги нет – камни и песок. Много малых причалов, у которых стоят баржи. Грузчики с широкими брезентовыми поясами и деревянными упорами (уголками) на пояснице бегают по пружинящим доскам с баржи на берег – что-то грузят и выгружают. Выхода к воде нет – все свободные проходы занимают большие смоленые весельные лодки, наполовину вытянутые на берег.

Мы спустились на берег, сбились в кучку. Нас было 10-15 семей. Пароход тут же поплыл дальше – в Саратов. Скоро за нами приехала грузовая машина и нас повезли на станцию Безымянка, в другой конец города, куда приходили эшелоны с эвакуированным оборудованием.

На станции Безымянка

Станция Безымянка – небольшая платформа километрах в двенадцати от центра города. На все четыре стороны от неё ровная степь. Никакого жилья поблизости, только одноэтажное деревянное здание вокзала. Зато много железнодорожных путей. Всё забито товарными вагонами и платформами, с которых по наклонным доскам, прямо на землю, сгружают ящики с заводским оборудованием и станками. Все торопятся – вагоны надо быстро отправлять назад. На Безымянке разгружают вагоны не только с Московского «Шарикоподшипника», а и с авиационных заводов Москвы, Минска, Воронежа и других городов. Каждый завод старается собрать свои грузы в одном месте. Кроме работников заводов, здесь много членов их семей со своим скарбом. Нас подвезли к площадке, где было оборудование маминого завода.

К нам сразу же подошел высокий мужчина в ватнике и охрипшим голосом стал выкрикивать: «Есть тут кто-нибудь из 1-го цеха? А из 2-го?» и так далее. Если такие находились, то он отмечал их в своей тетрадочке. Выкрикнул он и мамин «отдел Главного металлурга». После переклички он подошел к маме и спросил, сможет ли она опознать ящики с оборудованием своего отдела. Мама ответила утвердительно, так как на ящиках ещё в Москве прикрепили бирки и сделали надписи. Тогда он назначил её ответственной за погрузку оборудования отдела на машину, которая прибудет ночью. Мама пыталась отказаться: «Мы только приехали. У меня дети и старая мать. Уже темнеет, а мы не знаем, где ночевать! Мы ничего не ели с утра!» «Загрузишь машину, тогда и займешься семьей! Может, к утру и найду тебе замену», — сказал мужчина.

Две машины с оборудованием ГПЗ были отправлены в Линдов городок. Мама Надежды Волковой вернулась к семье и все вместе они отправились к своему новому месту жительства.

Линдов городок

Через проходную нас завезли на территорию городка и ссадили где-то в его центре. Пока мы ехали с Безымянки, бабушка внушала маме, что нельзя так самоотверженно заниматься «железками» — надо заботится и о детях, которые в таких условиях долго не протянут. Мама учла замечания бабушки и сразу же, как ступила на землю, стала искать «главного» и требовать от него, чтобы помог детям и старушке обрести крышу над головой. Сделать это было очень трудно, так как первые эвакуированные приехали сюда ещё в сентябре, да и здания в городке предназначались для станков и оборудования, а не для семей. Но мама всё же своего добилась – нам выделили место в конюшне. Целое отдельное стойло! Это была классическая конюшня – посередине, вдоль здания проход, а по обе стороны от него – стойла с деревянными перегородками и маленькими оконцами на улицу. Пол был наклонный, чтобы моча лошадей стекала в канавку. Кругом полумрак и запах навоза, настоянный десятилетиями. Мы принесли несколько досок и положили на пол, на них – сено, которого было много в конце коридора. Сложили в угол вещи и не раздеваясь (помещение не отапливалось) легли на сено и крепко уснули, не обращая внимания на шум и плач детей в соседних стойлах.

Еще одна первоочередная задача: получение карточек на хлеб и другие продукты. Это было сделано незамедлительно, без каких-либо проволочек.

Нормы отпуска хлеба выдерживались даже в самое трудное время, но качество хлеба в 1941-42 годах было низкое. Хлеб выпекали только черный, в формах, так как от различных добавок он растекался в печи. Основная добавка – картошка. Разрежешь кирпичик, а срез черный, липкий, с белыми картофельными горошинками. И очень тяжелый – кирпичик весил более 2-х килограммов.

Впрочем, карточки нужно было еще отоварить, что было делом нелегким. Еще более печальным было то, что конюшня, в которой жила семья Надежды Волковой, не отапливалась, а на дворе стояла уже глубокая осень.

Сначала стали шмыгать носами, а потом у Леонида поднялась температура. Лечить было нечем, его растирали спиртом, который по маленькому пузыречку приносила мама с работы. Скоро у него появился сухой кашель и в груди стало хрипеть. В заводском медпункте детей не принимали, но маме удалось уговорить главврача осмотреть ребенка. Чтобы не было прецедента для других, заведующая сама пришла к нам в конюшню. Она сразу определила, что у Леонида воспаление легких, выписала какие-то порошки и велела ставить горчишники и компрессы. Мама заплакала – в этой сырости и холоде ничто не поможет. Врач согласилась и обещала что-нибудь придумать.

Доктором была жена директора 4 ГПЗ Якова Юсима. Вполне возможно, что именно по ее просьбе семью Надежды Волковой переселили в корпус №10 Линдова городка — бывшую артиллерийскую казарму.

В казарме на 1-м этаже шла установка станков, некоторые из которых уже работали, а на 2-м и 3-м этаже временно жили люди. Наш второй этаж был одним большим залом – типичная спальня в казарме. Посередине был оставлен проход, а слева и справа от него каждая семья отгораживала себе «комнату» с помощью одеял и простыней, повешенных на веревку. В таком зале размещалось более 100 семей.

Конечно, в казарме было лучше, чем в конюшне: было светло – днем и ночью горел свет; сухо и теплее, но не от отопления (батареи были холодные), а от скопления людей. На этаже работали два «титана» — что-то вроде электрических чайников, литров на двадцать каждый. Но горячую воду брали только для питья. Помыться, по-прежнему, было негде. Еду готовили на улице, на кострах, а мы в своём самоваре.

В этих тяжелых военных буднях было совсем не до образования. А ведь Надежда уже была второклассницей. В свою первую куйбышевскую школу она попала, можно сказать, случайно, совершая привычную прогулку по ближайшим магазинам с целью отоварить карточки. Маршрут был таков: улица Мичурина — Полевая — Ново-Садовая — Челюскинцев.

Нечаянное попадание в школу

Однажды утром, в середине ноября, двигаясь по своему маршруту, я обратила внимание на школьников с портфелями. Я вспомнила московскую школу, интересные уроки, друзей и поплелась за ребятами. Они шли в школу № 29, которая была рядом с аптекой. Я зашла вместе со всеми в школу и остановилась, озираясь по сторонам, в вестибюле. Прозвенел звонок, коридор опустел, а я всё стояла в растерянности. Ко мне подошла дежурная учительница: «Ты, наверное, новенькая? Из эвакуированных? Какой класс?» «Второй», — ответила я. Она взяла меня за руку и повела по коридору.

Школа №29 в те годы располагалась в здании духовной семинарии на улице Свердлова (ныне — Радонежская). Учение, конечно, было светом, но кто-то должен был отоваривать карточки.

Потом я научилась делать письменные уроки сразу после школы очень быстро, а иногда на переменке в классе, чтобы успеть до темноты обежать магазины. С собою в сумку всегда брала какой-нибудь учебник, по которому был задан устный предмет – «Родная речь», «Естествознание» и т.д. Училась я только на пять.

Прощание с Линдовым городком

Освоившийся на самарской земле 4 ГПЗ стал наращивать темпы производства, что потребовало освобождения площадей, занятых под жилье. Линдовский городок должен был стать чисто заводской территорией, а тем, кто там жил, стали искать новые квартиры.

Была произведена ревизия городского жилья, и если площадь в квартире была более 4-5 метров на человека, то подселяли эвакуированных. В конце ноября 1941 года нам выдали ордер на подселение в дом № 82 на улице Буянова.

Было уже жалко покидать освоенное место, где быт постепенно налаживался: на заводе, рядом с проходной на Челюскинцев, открыли баню с санпропускником, которая работала на пару, получаемом от списанного паровоза. Ещё несколько старых паровозов, размещенных на территории завода, стали давать пар для производства и отопления корпусов. Штамповочный цех стал выпускать тарелки и ложки для столовой. На заводе был организован ОРС (отдел рабочего снабжения), который на деньги завода закупал в деревнях продукты для столовой.

Но это всё было потом, а сейчас мы должны были опять приживаться на новом месте, среди чужих. В Линдовом городке мы были среди своих, таких же, как мы, эвакуированных, которые сочувствовали и помогали друзьям по несчастью. Городские жители, которых ущемили с жильём, а таких было большинство, относились к нам открыто или скрыто враждебно, считая не Гитлера, а нас – «понаехавших сюда, когда их не звали», причиной своих неудобств и страданий».

Жизнь на улице Буянова

На втором этаже дома по адресу Буянова, 82 в трехкомнатной квартире проживала жена священника. Городские власти оставили в ее распоряжении спальню, а оставшиеся комнаты были переданы двум эвакуированным семьям. Вместе с семьей Надежды Волковой в квартиру жены священника заселились беженцы из Воронежа, мать с двумя малолетними детьми. Хозяйка  была негативно настроена к советской власти в целом, а уж к «непрошенным гостям» тем более.

Когда мы стали заносить свой скарб в зал – обшарпанный сундук, закопченный самовар и нашу гордость – диван, который побывал с нами в конюшне и казарме – хозяйка пришла в ужас и стала быстро убирать свои вещи из комнаты – стулья, диванчик, портьеры, некоторые картины и занавески.

Коммунальный быт и необходимость делиться кровными квадратными метрами с эвакуированными, давались супруге священника нелегко.

Она кричала, что если придут немцы, попросит их расстрелять нас у дома на её глазах. Но скоро стала угрожать, что сама расправиться с нами – нальёт отраву в кастрюлю или выколет ночью глаза. В ярости она один раз сбросила на пол горящие керосинки с кастрюлями. Огонь еле затушили. Потом с рыданиями она убегала в свою комнату, откуда через некоторое время кричала: «Помогите! Мне плохо! Я умираю!» Бабушка и беженка отпаивали её валерьянкой, ставили холодные компрессы, укладывали в постель. Она успокаивалась. Но бабушка говорила, что ночью она боялась уснуть и прислушивалась, не крадется ли «психа», как она её называла, к нашим постелям. Еду готовили теперь не отходя от керосинки.

Проблем на новом месте хватало. Хотя для большинства жителей старой Самары того времени это были обыденные вещи: отсутствие центрального отопления, водоснабжения и канализации. К отовариванию карточек прибавился дополнительный нелегкий квест — поиск дров.

В классе было печное отопление – стояла печка голландка. Порядок был такой – каждый должен был на занятия приносить полено. Пока печка топилась – было тепло и шли уроки, когда все дрова сжигали – занятия кончались. На три-четыре урока дров хватало. Местные ребята жили в частных домах и дрова у них были заготовлены ещё с лета и стояли поленницами во дворах. Когда меня донимали просьбами: «Дай списать решение задачки!», я говорила: «А полешко за меня принесешь завтра?» Все охотно соглашались на такую сделку. Но за полешко я не только давала списать, но и оставалась после уроков и объясняла задачи, хотя торопилась домой — надо было идти искать, где можно отоварить карточки.

Ближайший к дому Надежды Михайловны хлебный магазин располагался на Клину, т.е. на пересечении улиц Ульяновской, Ярмарочной и Арцыбушевской.

Если там хлеба не было, путь лежал к гастроному у кинотеатра «Фурор» на улице Садовой. А оттуда рукой было подать до Воскресенского базара.

По его периметру были расположены палатки, почти такие, как и сейчас, только деревянные, в которых продавалось много всякой мишуры – ленты, заколки, перья для ручек, мочалки и т.п. Были ряды молочные, мясные, овощные, но они были пустые. Где-то у входа была небольшая толкучка, где предлагали из-под полы хлеб, водку, подсолнечное масло в поллитровках, кусочки сахара. Целый ряд был отдан торговкам семечками. Обычно у входа, в центре круга из зевак, сидел безногий или слепой мужик и играл на баяне, иногда он пел народные или советские песни. Рядом лежала бескозырка. Монеты бросали часто. Я иногда до посинения стояла в толпе на жгучем морозе, слушая музыку и песни.

Училась Надежда Михайловна неподалеку от Клина в железнодорожной школе №20 на улице Арцыбушевской. Сейчас ее здание занимает дневной стационар психиатрической больницы.

Деликатесы из центра города

Необычные продукты по карточкам можно было иногда купить в центре города и в окрестности гостиниц «Националь» и «Жигули». Например, пирожные на хлебную карточку, шоколадные конфеты на сахарный талон или красную икру на талон «мясо-рыба», и всё по государственной цене. Но ходить на улицу Куйбышева пешком было далеко. Автобусов и троллейбусов в городе не было, ходили только трамваи №№ 1, 3, 5. Появлялись они очень редко, двигались медленно и были облеплены людьми со всех сторон. Висели не только на подножках, так как дверей у вагонов не было, но и между вагонами и на крыше. Трудно было как влезть в вагон, так и вылезти из него, поэтому основными пассажирами были мужчины и подростки.

В поисках новых магазинов я посещала центральные районы города, запоминала расположение улиц и их названия. Особенно меня привлекали красивые дома, где были расположены посольства. Я останавливалась на противоположной стороне улицы и смотрела на них, как на сказочные замки. Всё было таинственно – гербы и надписи на незнакомом языке, зашторенные окна и мелькающие за ними тени, красивые автомобили и элегантные мужчины, выходящие из них. Но долго стоять не разрешали – подходил мужчина в черном пальто с поднятым воротником и в черной шляпе, и говорил по-русски: «Девочка, проходи, не задерживайся!»

Пиво и вобла

Трудно представить, но даже в военное время в Самаре продавался прославленный пенный напиток.

Около нашего дома, на углу Ульяновской, стоял пивной киоск. Пиво было бочковое, и местные брали его не меньше, чем ведро, а чаще носили по два ведра на коромысле. Тут же с телеги или саней продавали сухую тараньку (воблу) по 3 рубля за килограмм. На 10 рублей почти мешок получался – она была очень легкая. Но бабушка считала, что пиво пить для женщины неприлично, а давать детям – вообще недопустимо. Из-за этих убеждений мама и бабушка лишали себя ценного питательного продукта. А вот рыбу покупали, если удавалось протиснуться к телеге через толпу мужиков.

Если попытаться перевести те военные цены на современные, то получится, что килограмм воблы стоил всего 150 — 200 рублей. Что и говорить, неплохое подспорье для получения калорий, каждая из которых в зиму 1941-1942 года была на счету.

К Новому году и в январе перешли почти на один хлеб с чаем. У меня стали пухнуть руки и ноги. Пальцы раздулись, лопались, и из трещин сочилась жидкость. Бабушка говорила мне, что это от холода – и сшила мне теплые рукавицы, а на ноги – бурки.

Были, однако, и радостные моменты. Отец Надежды Михайловны, работавший в Бурятии на предприятии по добыче вольфрама, разыскал адрес своей семьи в Куйбышеве и отправил им почтовый перевод на 700 рублей.

Помню в этот день, так совпало, в кинотеатре «Фурор» показывали киносборник № 12 «Разгром немцев под Москвой». Вечером я радостно рассказывала дома, что наши победили, сама видела. Теперь всё будет хорошо. Вот и папа нашелся. На 700 рублей мы купили ведро картошки и несколько ледышек молока. Молоко в деревне заливали в миски и выставляли на мороз, а потом ненадолго заносили в избу и они вылетали из формы белыми дисками. Их складывали в мешок и везли на рынок продавать.

Весна 1942 года и походы в Загородный парк

Теперь мы каждое воскресенье, все вчетвером, ходили (не ездили!) в Загородный парк собирать крапиву, почки и листочки липы, сыть-траву.

Шли по Буянова до трампарка, потом по Мичурина до Масленникова, затем наискосок в Овраг Подпольщиков, а там уж и рукой подать. Леонида я и мама поочередно несли у себя на спине. В Овраге Подпольщиков на рынке, который называли «Вшивый», потому что он был маленьким по сравнению с Воскресенским на Самарской площади или Троицким, покупали «калёных», т.е. жареных, семечек, которые стоили недорого – 15 копеек стакан. В войну семечки были питанием, а не забавой, и их грызли (лузгали) в больших количествах на улице и дома. Осмотрев все проталины слева и справа от центральной аллеи парка и набрав зелени, мы выходили на крутой откос Волги. Там, сидя на скамеечке, любовались прекрасным видом Жигулей и лузгали семечки. Дома варили щи из крапивы.

Огороды для работников 4 ГПЗ

Тогда же, в 1942 году, работники куйбышевских заводов стали получать от своих предприятий участки земли под разбивку огородов. 4 ГПЗ не стал исключением. Первых огородников-подшипниковцев привезли к нынешнему скверу «Дубовый колок», что в 12 микрорайоне.

От пруда по тропочке, гуськом, пошли к месту, где теперь стоит торговый центр «Колизей». Здесь нас встретили представители парткома, а может, профкома, вручили, в качестве подарка от завода, лопаты и указали каждому его участок, отмеченный по углам колышками с фамилией. Землю, похоже, вспахали трактором в прошлую весну, ещё до войны, но не засадили ничем. Земля лежала глыбами, как отворачивал плуг. Мы взяли лопаты и рьяно принялись за работу. Но с непривычки и от слабости, приблизительно через час, сели уже отдыхать. Тут обнаружилось, что натерли большие мозоли, до волдырей. Перчаток у нас не было. Пришлось разорвать мамин головной платок и перевязать руки.

Вот так нелегко давался семье Надежды Волковой первый урожай картофеля. Помимо самой работы в огороде, нужно было еще как-то вернуться обратно в город.

Взвалив на плечи лопаты и доедая на ходу хлеб, мы бросились догонять ушедших огородников. Когда мы вышли на Кировское шоссе, уже стало темнеть. Внизу на Безымянке зажглись огоньки, а наверху, на Семейкинском шоссе, была сплошная темнота. Еле передвигая ноги, мы добрались до Кировской площади.

В трамвай набилось много народу, но через 2-3 остановки все вышли и мы ехали почти одни среди полной темноты за окном. Первые дома появились только около улицы Революционной. <…> Вдоль трамвайного пути пылила грунтовая дорога. Павильонов на остановках не было, только одна вывеска на столбе, около которой толпился народ.

Вскоре у семьи Надежды Волковой появился и второй огород. Он был не так далек от цивилизации, как первый, туда можно было напрямую добраться на трамвае.

Две недели мы лечили свои мозоли на руках и ногах, а потом поехали осваивать свой второй огород на остановке «Детсад» (теперь «Улица Карбышева») по улице Гагарина. В районе пересечения её с улицей Аврора стояли высокие красивые сосны, которые сохранились до 60-х годов 20 века. Они тянулись аллеей до улицы Антонова-Овсеенко. Слева от трамвайной линии росли яблоневые и грушевые сады, а справа почти до Самарки – вишневые. Среди вишневых деревьев вниз от улицы Авроры был сооружен каскад прудов. Когда таял снег, наполнялся верхний пруд. Излишек воды из него по деревянным и каменным желобам стекал во второй пруд, расположенный ниже, и так далее, как по ступенькам.

Огород находился на территории вишневой части Черновских садов, рядом были пруды, место было куда более обжитое и цивилизованное, нежели просторы будущих номерных микрашей.

Участок засеяли морковью, укропом, чесноком и посадили много помидоров сорта «Бизон», а ещё огурцы и даже капусту. Рассаду, вроде, выдавали на заводе бесплатно. Урожай был очень хороший, но солить было не в чем и хранить негде. Поэтому ели овощи в больших количествах.

Здесь выяснилось, что бабушка умеет ловить рыбу. Мы купили крючки – поплавки и бабушка сделала нам удочки. Быстро полив огород, мы садились на берегу под ивами и рыбачили. Рыба была непуганая, и каждый раз мы возвращались с уловом карасей, а иногда и со щуками. Карасей жарили, щуку иногда дарили беженцам, нашим соседям.

Мужские и женские школы

В 1943 году в крупных городах СССР прошла школьная реформа. Как при царском режиме, появилось разделение на мужские и женские школы.

То, что нас разделят после зимних каникул, в школе объявили уже в сентябре и стали составлять списки. Девочки нашей школы переводились в школу № 24 на улице Братьев Коростелевых. Почти всем ученикам такое деление не понравилось. Даже в газетах были статьи о том, что это искусственное деление, уход от реальной жизни, где мужчины и женщины всегда вместе в семье и на работе.

К Новому году надо было сшить форму: коричневое шерстяное платье с белым воротничком и два фартука – черный и белый. В косы вплетать теперь можно было только темные ленты, а чулки носить только коричневые или черные, туфли должны быть на низком каблучке. При общем обнищании за годы войны эти новации подрывали бюджет каждой семьи. А, главное, реформа была поверхностной. Учебники и методики преподавания остались прежними в мужских и женских школах, только на уроках труда у мальчиков изучали «Военное дело», а у девочек – «Санитарное дело».

Школа № 24 занимала здание дореволюционной гимназии и была более просторной и приспособленной для занятий, чем железнодорожная школа № 20.

Мне показалось, что в новой школе половина преподавателей осталась от старой эпохи, и они были очень рады возвращению старых порядков в стены школы. Именно эта часть преподавателей принялась рьяно требовать неукоснительного выполнения новых, а по сути старых, требований и ещё вдобавок тех, которые они помнили от старых времен. <…>

<…> Но дышать стало легче уже на следующий год, когда в 5-ом классе появились спецпредметы и занятия стали вести несколько преподавателей. Среди них были такие, которые не одобряли реформу и держали себя с нами очень демократично. У таких преподавателей (по истории, литературе, естествознанию) я была любимой ученицей.

Новый дом

Осенью 1943 года последовала реакция на заявление мамы в профсоюз об улучшении жилищных условий в виде конкретных предложений. Сначала предложили дом на Поляне Фрунзе. Доставка на работу обеспечивалась заводским автобусом. После смотрин мама приехала очень расстроенная. Дом принадлежал репрессированным хозяевам, возможно немцам Поволжья.

«Я не стану там жить, среди брошенных детских вещей, фотографий, оставленных лекарств. Мне по ночам будут сниться люди, которых насильно выгоняют из родного дома», — сказала мама и отказалась от варианта.

Другим вариантом был двухэтажный дом, где-то между улицей Луначарского и проездом Масленникова. Район был неблагоустроенным, не было уличного освещения, и мама Надежды Волковой отказалась от этого варианта. А вот третий вариант ее устроил.

Это была комната в трехэтажном кирпичном доме в Линдовом городке, почти напротив проходной.

Комната в 18 квадратных метров была угловая, на первом этаже. В квартире были ещё две комнаты, с выходами в общий коридор, который заканчивался небольшой кухней. Когда-то это был дом для семей офицеров, которые служили в Линдовом городке, а во время войны здесь поселили семьи «командиров производства». Все считали, что нам очень повезло. Наверное, это так. Комната была изолированная, а не проходная. В доме был водопровод и туалет, вместо керосинки – электрическая плитка. Правда, туалет и центральное отопление временно не работали.

Ленд-лиз

В это время много говорили о возможной помощи наших союзников, ждали открытие 2-го фронта. Но помощь вначале пришла в виде консервов из свиной ветчины и плавленого сыра. Эти продукты по карточкам не выдавали, а распределяли в виде гуманитарной помощи. На рынке эти баночки с ключиком на боку бойко продавали и меняли на отечественные продукты. Стоили они сравнительно недорого, считались деликатесом, которым можно было побаловать себя, но не наесться. Приходила помощь и в виде одежды. Маме досталось шерстяное платье из Англии, очень добротное, но замысловатого покроя, которое она стеснялась носить и, в конце концов, обменяла его на сахар. Один раз ей выдали армейские ботинки желто-коричневого цвета. Это были прекрасные ботинки из мягкой кожи, высокие, со шнуровкой, и с толстой подошвой. Мама отдала их мне. Я их носила несколько сезонов и в грязь, и в снег, пока они не стали малы. Они были теплые и непромокаемые. После меня их долго донашивал Леонид.

Путь в особняк Наумова

Несмотря на то, что обучение в школе было раздельным, на праздничные вечера можно было приглашать мальчиков из соседних школ и даже из только что созданного Суворовского училища. Загвоздка была в том, что у суворовцев в программе были бальные танцы и от девочек тоже требовали умения их танцевать. Кружок бальных танцев был в городском Дворце пионеров на улице Куйбышева. Туда Надежда Волкова и отправилась в компании своей одноклассницы Нади Шестоперовой.

Когда мы пришли туда, то один только вид здания Дворца пионеров уже настроил нас на возвышенное и прекрасное. А внутреннее убранство дворца нас просто ошеломило: блестел натертый узорчатый светлый паркет, коридоры были устланы ковровыми дорожками, на стенах висели старинные картины в тяжелых рамах. Во многих залах были мраморные колонны и античные скульптуры. Большие венецианские окна были задрапированы шелковыми портьерами, которые волнами спускались до самого пола, сверкали красивые люстры. Всё это великолепие не было тогда ещё растащено и поддерживалось в хорошем состоянии многочисленной обслугой. Обувь в раздевалке снимали и ходили по дворцу либо в носках, либо в мягких тряпочных тапочках. Дети двигались по коридорам и залам степенно и говорили тихо.

Никаких бабушек и мамочек, ожидающих у раздевалки своих чад, не было. В прекрасном зале на скользком паркете мы научились плавно ходить под музыку, приседать в реверансе и величественно двигаться в падекатре. Ну, тут я быстро про себя отметила, что запомнить позиции и их последовательность, это ещё не значит, что ты умеешь танцевать. Нужно что-то ещё, данное от природы – пластика, грация. А обладающих такими качествами было мало. То, что показывала учительница, в нашем повторе было пародией, шествием слонов. Было смешно и стыдно. Потом мы разучили мазурку и вальс-бостон, и с тем же успехом.

И вот на Новый год к нам в школу, наконец, пришли суворовцы. Сверху, перегнувшись через перила второго этажа, мы смотрели, как внизу, у раздевалки, они медленно снимали белые перчатки и неспешно поправляли прически перед зеркалом.

В зале они рассредоточились небольшими группами и, стоя, тихо между собой беседовали. Девочки, наоборот, были возбуждены, громко оживленно разговаривали и смеялись, стреляя глазками в их сторону. После небольшого приветствия директрисы заиграла музыка, и начались танцы. Приглашая девочек, суворовцы говорили им «вы» и щелкали каблуками, приводя нас в смущение. Выполняя, видимо, данные им наставления, они не танцевали более одного раза с одной и той же девочкой и не допускали, чтобы кто-то из девочек во время танца стоял у стенки. Я довольно удачно прошлась в падекатре и даже весело летала по залу в вальсе-бостоне со своим партнером, который поставил себе целью налетать, как бы нечаянно, на какого-то рыжего суворовца и наступать ему на ноги. А в мазурке моя партия давалась мне труднее – не хватало живости и легкости.

Во время вальса я сама попросила партнера отвести меня на место, потому, что почувствовала, что не слушаюсь его, а всё норовлю сама его «водить». Потом суворовцы вышли на сцену и хором спели походную песню «несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед» и что-то ещё, и строем, прямо со сцены, ушли в раздевалку со своими дядьками-офицерами. Мы облегченно вздохнули, радиола заиграла фокстрот, и девочки друг с другом стали лихо его вытанцовывать, смеясь и кривляясь.

Победный май

Рано утром 9-го мая диктор Левитан объявил о капитуляции Германии. Мама побежала митинговать на завод, а я – в школу. На домах и в открытых окнах развевались красные флаги, звучала музыка. Транспорт не ходил, и народ шел по всей ширине улиц. У некоторых домов стояли женщины с бутылями самогонки и открытыми банками соленых огурцов и всех угощали от души, бесплатно, «за победу!» Людей в военной форме было мало, но если таковой встречался, то его «качали» — подбрасывали над толпой и ловили на руки.

В школе митинга не было и занятий тоже. Все обнимались и целовались, громко играла радиола. День был солнечный, ясный и теплый, цвели деревья и вишни. Мы с девчонками решили идти на площадь. На углу Ленинградской и Чапаевской, около Военторга, был госпиталь. Все его окна были открыты, и на подоконниках сидели забинтованные раненые. Внизу собиралась большая толпа, все кричали и поздравляли больных, бросали им букеты цветов. На площади Куйбышева из больших рупоров неслась музыка, некоторые танцевали.

Мы в тылу почувствовали конец войны, когда стали возвращаться демобилизованные. Они были сильные, смелые, счастливые. Они соскучились по мирной работе. Они стали входить в нашу жизнь, как новая свежая кровь, как новая сила. Образно выражаясь, они подхватили знамя, выпадающее из рук измученных войной женщин, подростков и стариков.

---

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город» и ВКонтакте