«Безымянка - второй город»

На самом деле на Безымянке живет не половина Самары, а две её трети. За каких-то 80 лет территорию пустырей застроили промышленными колоссами, рядами жилых домов, разбили парки, возвели дворцы. Сегодня, скорее, историческая часть Самары является придатком настоящего города. Города, который вырос с названием Безымянка.

Мы начинаем проект по истории Безымянки. И речь пойдет не столько о производственной и трудовой славе промышленного узла, сколько о традициях и историях этого «второго» города. Вместе с командой МТС мы готовим фотовыставку по истории Безымянки. И будем очень рады, если вы поделитесь с нами своими историями и фотографиями. 

Первый наш герой — заместитель председателя Правительства Самарской области Александр Фетисов.  

 Поколение безымянских ребятишек

Я родился в сердце Безымянки в 1967 году в роддоме, который тогда располагался на углу Краснодонской и Юных Пионеров. Оттуда меня перевезли совсем недалеко, до улицы Победы 104, где жили мои родители вместе с бабушкой и дедушкой.

Это был знаменитый дом, хорошо знакомый нашему поколению безымянских ребятишек, потому что это был центральный магазин игрушек.

Вот когда сейчас говорят «самарские — не самарские». Если у всех покопаться, с какого поколения вы стали самарские? Скорее всего, как у меня. Отец и мать родились в Куйбышеве. А их родители приехали в город в эвакуацию.

В 1941 году один мой дед был начальником отдела контрразведки в Белостоке, это Польша сейчас. Как только началась война, он посадил свою жену в эшелон, и она со всеми перипетиями поехала в Воронеж, домой. Дед до этого был «особистом» на авиационном заводе № 18. Она приезжает в Воронеж, а там уже никого из знакомых – все в Куйбышеве, эвакуированы вместе с заводом. Она бросилась следом. Её родная сестра уже устроилась на новом месте – их поселили в барак в Юнгородке. Дед каким-то чудом пробился с пограничниками из окружения, был ранен, долго лежал в госпитале. Естественно, они друг друга потеряли и даже не знали, живы ли. После госпиталя деда посылают в Куйбышев, на 18-й завод.

Он вышел на железнодорожном вокзале, сел в трамвай третий номер и поехал в сторону завода.  И – представляете, мистика – заходит он в первый двор в Юнгородке, а там бабушкина сестра вешает бельё. Вот как это может быть? В конце 1942 года его снова отправляют на фронт, и он заканчивает войну в Берлине замкомандира пехотного батальона.

Вернулся он в Куйбышев с группой фронтовиков, в числе которых был и будущий директор авиационного завода Виктор Петрович Земец. Конечно, не доставало образования. И вот они работали на заводе и параллельно учились. Дед в результате закончил институт, работал на Авиационном всю жизнь, уволился на пенсию с должности заместителя директора.

Когда освободили Воронеж, бабушка поехала туда. Она писала в письме: «Лиза, город весь полу-уничтожен. В нашем доме люди живут. Мы сюда не вернемся».

Есть улица Воронежская на Безымянке. Потому что там воронежские жили. Я очень хорошо помню, воронежские между собой очень дружили. То есть было настоящее землячество. И они помнили поколения довоенные. Например, могли припомнить, как в 30-м году в Воронеже кто-то повел себя недостойно.

Второй мой дед с Вологды. В начале войны был назначен командиром батальона обслуживания кряжского аэродрома. Он по возрасту был человеком зрелым, в действующую армию его не взяли. Бабушка была на аэродроме связисткой. Здесь они и познакомились. А в 1945 году родилось дитя победы – мой отец.

Родители мои познакомились в авиационном институте. Они, кстати, учились вместе с Валерием Грушиным, тем самым, в честь которого «Грушинский». Отец трудиться начал тоже на авиационном заводе, а потом перешел в военное представительство. Мама пошла по педагогической линии и всю жизнь работала преподавателем в авиационном техникуме. Она вела такие неведомые для меня предметы, как сопротивление материалов, начертательную геометрию и теоретическую механику.

 Дворец спорта, стадион и легендарный ресторан «Восток»

Безымянка – это был такой отдельный Куйбышев. Потому что всё, что является исторической частью, к нам не относилось как будто. «Ты куда поехал?» – «В город». Это значит съездить в «Треугольник» посмотреть кино или погулять по набережной. Хотя мир Безымянки на тот момент был абсолютно самодостаточным с точки зрения инфраструктуры.

Был дворец Кирова. Меня мама повела туда в музыкальную школу. Бабушка считала, что я очень хорошо пою, но меня прослушали и высказали более скептическую оценку моих музыкальных способностей (смеется). Зато в соседнем подъезде была секция бокса, и там меня приняли с удовольствием. Чуть дальше пройдёшь – «Сокол», деревянный кинотеатр, как говорили, с одной из лучших акустик. Первый раз я побывал в кино именно там, смотрел фильм «Руслан и Людмила».

Я помню, как открывался Дворец спорта авиационного завода. Дед как раз был замдиректора завода, и там резал ленточку. Рядом стоял фонтан, который мы часто использовали в качестве бассейна. Я помню запах свежей резины, Дворец в первые дни пах именно резиной. Нигде не было такого дворца спорта, и до сих пор нет. Там даже был гребной тренажёр, батут и много чего еще.  Мы там и занимались спортом, и в кино туда ходили и на дискотеки. Когда прочитали Крапивина «Мальчика со шпагой», все заболели фехтованием. Да вообще секции всегда были переполнены, особенно в сентябре.

А какой был прекрасный стадион! Я до сих пор не могу спокойно ехать мимо. Давидюку (владелец строительной компании «ДОН») говорю: ты соучастник убийства моего детства. Это варварское решение было — передать стадион под жилое строительство. Летом мы там бегали, подтягивались на перекладинах, отжимались на брусьях, играли в футбол. Зимой там была лыжня, а в середине заливалась ледовая площадка.

Среди взрослых очень популярным местом был ресторан «Восток». Там играл живой ансамбль, мы иногда подходили к окнам и смотрели. А там за барабаном сидел папа одного из моих одноклассников. Для нас это было удивительным! Наши родители преимущественно работали на заводах, а он сидел за ударными. Ресторан «Восток» был полон всегда. Основной контингент – цыгане, торговцы с рынка и лётчики. Многие из них жили здесь, многие приезжали прямо из аэропорта. Тогда на автобусах ближе всего было добраться до Ново-Вокзальной. Там стояли «икарусы», которые курсировали между Безымянкой и аэропортом. И ещё были работники милиции, как правило ОБХСС, тоже могли себе это позволить – поход в ресторан.

 Брутально-рафинированная школа №120

Когда я подрос, то пошел учиться в школу №120.

В 1 класс 120 школы сдавали экзамены. Поступать в школу я пришел с фингалом. Во дворе дома сажали деревья, мы кидались комьями земли, и одним засветили мне в глаз. И я, как Билли Бонс, пришёл с заплывшей физиономией. Видимо, не всем членам приемной комиссии 120 школы показалось, что я смогу быть достойным учеником. Но все задания я выполнил: описал картинку, прочитал текст, запомнил положение фигур. И меня приняли.

О, это совершенно уникальная история про 120 школу на Безымянке. В таком брутальном рабочем месте – и рафинированная английская школа. Во многом, конечно, она определялась людьми, которые этот дух школы и создали в начале 60-х.

Прежде всего, это легендарный директор школы Александр Корнилович Филимонов. Марья Михайловна Каменецкая – завуч по английскому языку. Именно она определяла вот эту тонкую английскую энергию. Язык мы начинали учить со второго класса. Я помню, что мы длительное время с зеркалом отрабатывали звуки, учили стихи, рисовали картинки. Даже выписывали журналы на английском. В тогда еще советской Польше издавался журнал «Маламозайка» с идеологически выдержанным содержанием. Я переводил оттуда стихотворение американского поэта-коммуниста про то, как чёрная мать качает чёрного сына, и у них чёрная жизнь впереди. Но вместе с тем были конкурсы английской песни, на одном из которых мы пели Beatles про жёлтую подводную лодку.

Так вот про учителей. Ольга Александровна Сушко, очень передовая женщина, ходила в джинсовой юбке, жевала жевательную резинку и шикарно делала сценические постановки. Одна из них – неслыханное диссидентство – на песню Аббы «Мoney Money Money». На улице Физкультурной в открытые окна в 70-е годы звучала ABBA, это, конечно… Всё это создало атмосферу некоего вольнодумства и лёгкой избранности.

Технический перевод вела у нас Софья Аббовна Ботвинник. Вместо УПК (учебно-производственный комбинат – в советские годы учащиеся 9-10 классов проходили производственную практику, овладевая азами ряда профессий) у нас был технический перевод. Софью Абрамовну мы звали Софья Бониэмовна. И она в качестве итоговой работы, типа как дипломной, дала нам переводить патенты на пожаротушение. На завод Фрунзе закупили новую систему, вся техническая документация к ней была на английском. Каждому нарезали по куску технических описаний, мы сидели, десятиклассники, и переводили.

 Фураги, дворовая романтика и запах Безымянки

Я до сих пор помню, как Марья Михайловна выстраивает нас и говорит: «И приходит он, с лицом типичного безымянского дэбила!» То есть мы не могли априори относиться к типичным безымянским дебилам. Хотя все были детьми разночинцев. В классе у нас учились и дети заводских руководителей, и дети торговых работников, и дети среднестатистических работяг. Но вся безымянская субкультура оставалось как бы вовне.

Фураги в нашей школе были, но единицы. Помню, в параллельном классе интеллигентный парень, родители – профессура одного из наших университетов, ходил в зауженных брюках  ушитых, с белым шарфом и в кепке соответствующей. Ему, наверное, сложно было возвращаться из школы в родной безымянский двор, где не со всеми можно было объясниться на английском языке. Это для него была такая защитная история.

Я всё-таки хочу сказать, что в корне не согласен про «быдло безымянское». Тогда я часть этого быдла. Я разделяю это всё. Рабочие люди, инженеры, руководители – все они создавали эту часть Куйбышева. Всех соседей мы знали и со всеми общались, вне зависимости от того, кто кем работал: водителем грузовика, рабочим на заводе или начальником цеха.

В подъезде у нас, допустим, жила Вербицкая Лидия Борисовна, она возглавляла администрацию Промышленного района какое-то время. С ней на одной площадке жили водитель и маляр. И все мы относились друг к другу по-человечески. У кого был телефон, те считались счастливчиками. К ним приходили звонить со всего подъезда, и отказать было нельзя. Занимали деньги до получки — трёшки, пятёрки, десятки.

Мой друг Олег Белов жил в двухкомнатной коммуналке. Одна комната у семьи из 4 человек, и у них так же. Отец у Олега выпивал, а мама вкалывала. С тремя сумками домой шла, чтобы детей прокормить. Я помню, Олег мне рассказывал: мама после работы придёт, ноги полчаса в холодной воде держит, потому что они у нее отекают от долгого стояния за станком. Мы с ним делили всё. Хлеб под кран, и сверху сахар. Он это ел, и я с ним.

Мы вместе дрались плечом к плечу. Кстати, драки в нашем детстве были совершенно рядовым явлением. Чуть на чужую территорию зашел – сразу начиналось. Повода особенного искать не нужно было, чтобы почесать кулаки. Парк «Родина» был местом побоищ. Если ты хотел подраться, то там такая возможность всегда была обеспечена. Причём собирались команды, стенка на стенку. Назначались бои. Бывало, какой-то боец появлялся, тут же находился соперник, желающий помериться с ним силами. Разговор был такой: «Сведи меня с ним, я хочу выяснить отношения». То есть дрались по вдохновению, а не по причине. И я хочу сказать, что зверской жестокости никогда не было. Если упал, никто ногами не добивал. Если говорил стоп, больше не трогали.

Это было абсолютно счастливое детство, я Безымянку чувствую по запаху, там он особенный. Это такой букет, где пахнет тополями, немножко пылью и старыми домами.

Текст записала Анастасия Кнор 

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте, Facebook и Instagram