Живые мертвецы и мертвые души

Совершенно не согласна с худруком Самарского театра драмы Валерием Гришко в том, что зритель не готов ходить на серьезные классические спектакли.  Якобы подавай ему только легкие комедии.  Я иду на спектакль, прежде всего, чтобы подумать. Мне интересно разгадать режиссерский замысел, увидеть, как актер выписывает рисунок роли. И в этом смысле мне гораздо ближе как раз классические постановки. И вот наконец-то долгожданный «Иванов» в СамАрте…

Кладбище человеческого духа

Долгожданный, потому что спектакль поставлен давно – еще пять лет назад. Он должен был выйти первым на новой сцене (после реставрации СамАрта). Но произошла заминка длиною в несколько лет: театру, чтобы запустить  пристроенный корпус, нужно было решить вопрос с электрическими мощностями. Так «Иванов» «лег на полку» в ожидании своей участи. И вот 27 февраля состоялась премьера.

Режиссер спектакля Анатолий Праудин увидел Чехова в депрессивных коричневых тонах. Полукруглый амфитеатр, сложенный то ли из ящиков, то ли из гробов, то ли из футляров, из которого появляются, а потом исчезают персонажи. Тема кладбища как будто витает над действием. Кладбище человеческого духа, человеческой добродетели, созидательного отношения к жизни. Персонажи повторяют друг за другом: скука, скука. Но ровным счетом ничего не делают, чтобы выйти из этого состояния.

Николай Иванов, главный герой пьесы Чехова, когда-то яркая личность и деятельный предприниматель, предстает пред нами эдаким полутрупом. Актер Дмитрий Добряков за весь спектакль не улыбается ни разу, и постоянно твердит, что потерял вкус к жизни. Черный костюм, который он надевает на свадьбу, также похож на обряд покойника. Собственно, самоубийство в финале постановки – единственный логичный выход из этого морального тупика.  У меня остался вопрос к герою: за что же такое его любят две женщины вплоть до самоотречения? Лично у меня Иванов не вызвал ни секунды симпатии.

Впрочем, прочтение Праудиным личности Иванова имело некое предвестие. В середине 70-х годов сразу два ведущих московских театра ставили «Иванова». В Ленкоме Марк Захаров назначил на главную роль Евгения Леонова, МХАТ же ответил Иннокентием Смоктуновским. Это были настолько два разных персонажа, что потом критики написали: Леонов играет Ивано́ва, а Смоктуновский — Ива́нова.

Спектакль — проповедь

Как считает художественный руководитель театра «СамАрт» Павел Маркелов,  режиссер очень хорошо понимает Чехова. «Праудин называет Чехова богословом. Поэтому спектакль «Иванов» в каком-то смысле проповедь. Классик убежден, что вера — есть огромная ценность, которой надо пройти через тяжкие испытания. Поэтому для меня спектакль светлый. Да, мрачный, но с отражением света».

«В церковь мы не ходим, а если забегаем-ничего не понимаем. Чехов же, его пьесы и проза — это литургия для «трудных». Вот и «Иванов» — это проповедь о духовной катастрофе и причинах, породивших ее. Про нас, про калек. «Иванов» к звёздам кино никакого отношения не имеет. Посмотрите на рядом живущих мужчин «среднего возраста» — вот они наши Ивановы, Петровы и, конечно, Сидоровы», — говорит режиссер спектакля.

Зеркальность, о которой говорит Павел Маркелов, отражается в постановке.  Символы раскиданы по всему спектаклю, и разгадывать их — одно удовольствие. Начнем с того, что на сцене всего три посторонних предмета. Это кровать, на которой умирает от чахотки жена Иванова Анна, анатомический  скелет прямо напротив кровати и на самом нижнем ярусе микрофон. Они образуют треугольник, фигуру, символизирующую триединую природу и в том числе и святую троицу. Микрофон становится трибуной, к которой герои подходят, чтобы акцентировать какую-то свою важную мысль.  Например, Иванов советует доктору Львову: «Запритесь в свою маленькую раковину и делайте свое маленькое дело, так будет честнее». Этот прием становится отсылом к бесконечно пошлым телевизионным ток-шоу, где любят перемывать чужие косточки и копаться в грязном белье. Скелет, конечно, символ смерти, которая пронизывает весь спектакль. Рядом с ним появляются вроде бы живые люди, но они почти как скелет,  всего лишь заполняют пространство, но не наполняют его смыслом.  То ли живые мертвецы, то ли мертвые души.

И еще один предмет, который появляется к середине спектакля, — плюшевый мишка. Мы видим десятки плюшевых игрушек, которыми заваливают в день рождения Сашеньку Лебедеву. Самого большого из них 20-летняя барышня не выпускает из рук. С ним в обнимку она объясняется в любви Иванову. И мы понимаем, что для неё эти два образа сливаются. Она гладит попеременно то одного, то другого, и готова отдаться этой игре, не задумываясь о последствиях.

Можно продолжить далее, обстоятельно раскладывая образы персонажей, каждый из которых уникален, даже если не произносит ни одного слова за весь спектакль. «У Анатолия Праудина нет лишних персонажей», — справедливо замечает ассистент режиссера, исполнитель роли Дмитрия Косых Алексей Елхимов. Но, да простит нас читатель, делать мы этого не будем.

Считывать режиссерские метки, ловить параллели в «Иванове» можно бесконечно. Спектакль весьма непростой, глубокий и многослойный.  После него осталось насыщенное послевкусие, которое способен  дать только качественный творческий продукт.

Автор текста — Анастасия Кнор

 Фото предоставлены театром «СамАрт»

Следите за нашими публикациями в телеграме на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook