ТАЛАНТ ИЗ ЗАПАНСКОГО

На заре его литературной деятельности критики писали о нём: «Это один из наиболее талантливых и многообещающих пролетарских писателей вообще и, пожалуй, самый сильный и оригинальный стилист среди них». А через несколько десятилетий после его смерти поэт Николай Асеев назвал его «одним из лучших писателей советского времени».

Самарец по рождению и по духу, Артём Весёлый (настоящее имя – Николай Иванович Кочкуров) появился на свет в нашем городе 120 лет назад, 29 сентября 1899 года, и всегда помнил свои корни, а его жизнь и творчество множеством нитей связаны с Самарой и Самарским краем.

Горчишник

Отец Николая Кочкурова, крестьянин Симбирской губернии, с ранних лет жил в Самаре, в Запанском посёлке, работал извозчиком и грузчиком (крючником) у купца Сапункова. Образ родной рабочей слободки часто фигурирует в его произведениях: тяжёлый труд от зари до зари, беспросветная нищета, пьянство и уголовщина как единственные способы вырваться из этой безрадостной реальности.

«Кирилка, как большой, матюкнулся и, сплюнув, отвернулся в сторону. Поглядел на Волгу, на синие дремучие леса и с напускной беззаботностью сказал:

– С отцом разодрался… Домой больше жить не пойду.

– Та-ак, в какую же путину ударишься?

– Воровать пойду…

– И думать забудь, – сказал Игнат, – воровство самое распоследнее дело.

– Как-никак, а все лучше, чем христарадничать идти… – В его памяти всплыли завидные картинки сытой и пьяной жизни слободских воров. – Вон Афонька Булыга, Мишка Горбач по ширме ударяют, а живут как? Распишутся по разу и неделю гуляют» («Первая получка»).

Запанской известен как родина великого и ужасного племени самарских хулиганов-горчишников. Кочкурова тоже одно время увлекала уголовная романтика. Один из первых его рассказов был посвящён жизни жуликов и воров и отправлен в журнал «Жизнь и суд»: журнал с таким названием, по мысли начинающего автора, должны были издавать сами преступники.

Ответ из редакции пришёл лишь в 1917 году, когда голова Николая была занята уже совсем другими мыслями. По скользкой тропе героев своего рассказа он не пошёл, но до конца своих дней сохранил внешний облик и манеры типичного парня самарской рабочей слободки: носил косоворотку и шнурок-пояс и за словом в карман не лез, нередко шокируя знакомых нарочитой прямотой и грубостью выражений. А своими предками считал разбойников, которые в стародавние времена жили на берегах Волги, грабили богатых и делили добычу между бедными. Их-то удаль молодецкая и вдохновила Николая Кочкурова взять себе литературный псевдоним «Весёлый».

Большевик

Артёма Весёлого, «волжанина с азиатчинкой в крови», легко можно было, по словам его знакомых, представить себе на одном из стругов Стеньки Разина. Легендарный атаман волжской вольницы был для Кочкурова кумиром с юных лет. Отсюда уже недалеко до политического бунтарства. В 1914 году, в начале Первой мировой войны, Николай уже знает, что нужно «на золотобрюхих злобу калить», а не на немецких солдат, и мечтает по примеру Степана Тимофеевича собрать «ватагу удалых».

Неудивительно, что с такими настроениями молодой рабочий Трубочного завода поначалу примыкает к анархистам. Но затем попадает под влияние мощной заводской организации большевиков, в составе которой были Куйбышев, Шверник, Галактионов и другие в будущем известные деятели. В партию Кочкуров вступает в марте 1917 года, после свержения самодержавия, и сразу же активно включается в бурлящую политическую жизнь Самары.

«Завертелся Алёха в работе, как щепка в весенней реке. Днём все бегал, по ночам часто дома не ночевал.. Собрания, заседания, туда мотнёшься, сюда — глядишь, и день весь. А вечером надо на городскую площадь, где происходят уличные митинги.

Горяч был Алёха в спорах — беда. Охрип кричавши, но всегда, бывало, под утро последним уходит с площади; ежели увидит двух-трех оставшихся солдат, то и их проагитирует» («Судьба и книги Артёма Весёлого», из рассказа «Депутат Алёха»).

Согласно воспоминаниям его самарских знакомых, Кочкуров, помимо устной агитации, выполнял самые разные партийные поручения: закрашивал меньшевистские граффити на стенах домов, разносил листовки и газету «Приволжская правда». Редактор газеты Алексей Митрофанов привлёк молодого способного активиста к написанию заметок и статей, и Николай поселился в помещении ресторана «Аквариум», где находилась редакция и городской комитет большевиков.

Участвовал он и в знаменитом заседании Самарского Совета 26 октября 1917 года в цирке-театре «Олимп», где была провозглашена Советская власть, причём в порыве эмоций чуть было не заехал по физиономии контрреволюционно настроенному соседу. Вообще большевик Кочкуров отличался радикализмом и в беседе с Ярославом Гашеком весной 1918 года призывал отправить на свалку истории Пушкина, Толстого и всю прочую «господскую» культуру. Правда, впоследствии раскаивался в этих словах, а томик стихов Пушкина возил с собой в мешке на всех фронтах Гражданской войны.

Красногвардеец

Вскоре после того самого разговора с Гашеком Николай Кочкуров, ещё в декабре 1917 года записавшийся в Красную гвардию, идёт защищать Самару от мятежных войск Чехословацкого легиона. В составе боевой дружины коммунистов он принимает участие в решающей битве разрозненных красных отрядов с белочехами у Липягов 4 июня 1918 года. Небольшая группа из его дружины вместе с Северным летучим отрядом моряков с Балтийского флота были единственными из советских частей, кто не обратился в бегство. Моряки погибли все до одного, сам он был ранен и спасся, добравшись до Самары вплавь через Татьянку, Дубовый ерик, Орлово озеро, Говнюшку и Сухую Самарку («Судьба  и книги Артёма Весёлого», из очерка «Бой под Самарой»).

Второй раз Николая ранят в оборонительном сражении у Самары накануне взятия города, 7 июня. За несколько часов до этого Кочкуров сфотографировался в красногвардейской форме в Соборном садике (ныне сквер памяти парада 1941 года на площади Куйбышева). Через год этот эпизод своей биографии он отразит в очерке «Сильнее смерти»: ощущение того, что «смерть вот совсем близко», и желание защитить «призрак революции, светлый, как утренняя заря», от «полчищ прислужников капитала».

В текстах Артёма Весёлого есть и описание памятного для Самары дня её взятия войсками Чехословацкого корпуса 8 июня 1918 года:

 «Весть о неприятеле искрой просверкнула по всей линии фронта от завокзальных позиций до косы, образуемой слиянием Волги и Самарки.

Взыграла паника.

Из окопов выпрыгивали и бежали сломя голову оробевшие, увлекая за собой отважных.

Минута, другая – и с угла Заводской и Уральской улиц, по квадратам кварталов, чехи стали быстро распространяться по городу. На подмогу им из тёмных щелей вылезли лабазники, эсерствующие юнцы, чёрная сотня и офицеры подпольной организации…

Волна террора обрушилась на город.

Захваченных в плен бойцов пачками расстреливали на косе, у плашкоутного моста, у вокзала, в Запанской слободке; топили в Волге и Самарке, вылавливали по дворам и предавали самосуду» («Побратимы»).

Сам Кочкуров, лежавший после ранения в больнице, чудом избежал расправы, когда туда пришли чехи: раненых красноармейцев они вытаскивали во двор и тут же расстреливали. Бинтов на нём не было, и он сказал, что болен малярией. Офицер велел ему засучить рукава рубашки, потом штанины. На счастье, штаны были узкие и не поднялись выше колена. Вечером того же дня отец вывез его из больницы, и несколько месяцев Николай, залечивая рану, скрывался на Красной Глинке, на даче у знакомой актрисы Эмилии Мундецен, жены местного партийного работника, а потом перешёл линию фронта.

Журналист

Вернувшись в Самару в октябре 1918 года вместе с Красной Армией, Кочкуров берётся за журналистскую работу: пишет в газетах «Приволжская правда», «Солдат, рабочий и крестьянин», объединившихся затем в «Коммуну», и других изданиях. Быть журналистом в те годы означало занимать весьма ответственный политический пост, нередко сопряжённый с партийной работой. Большевистский губком делегирует 19-летнего Кочкурова для организации уездной газеты «Знамя коммунизма» в Мелекесс (нынешний Димитровград), там же он вскоре избирается во главе уездной партийной организации. Затем редактирует вечернюю газету уже губернского уровня – «Красный листок».

На страницах самарской прессы Кочкуров беспощадно разоблачает как классовых врагов, так и нерадивых или злоупотребляющих своим положением советских и партийных работников:

«Рабочий или крестьянин, всю жизнь работавший на капитал, теперь вдруг попадает к власти и у него является стремление пожить «на широкую ногу» — хлебнуть из чаши наслаждений…

Долой привилегии! Долой мещанский коммунизм!

Все коммунисты, все советские работники должны встать на одну доску со всей беднотой города и деревни. Должны вместе с трудящимися массами делить радость и горе, нести тяготы и лишения, вызванные хозяйственной разрухой» («Судьба и книги Артёма Весёлого», из статьи в «Коммуне»).  

Будучи в Мелекессе, Николай инициирует расследование беззаконий местной уездной ЧК, в немалой степени спровоцировавших «Чапанную войну» – антибольшевистское крестьянское восстание весной 1919 года в Мелекесском и Ставропольском уездах Самарской губернии. В результате настойчивости Кочкурова весь состав ЧК был отдан под суд, а сам он направлен губкомом в ЧК с функциями контролёра. Впоследствии колоритный образ «примазавшегося к революции» авантюриста будет создан Артёмом Весёлым в рассказе «Филькина карьера».

Писатель

Летом 1919 года Кочкуров покидает родную Самару и, после скитаний по фронтам Гражданской войны, обосновывается в Москве, как и многие самарские писатели. В Москве он, собственно, и начинает заниматься литературной деятельностью уже не эпизодически и между делом, а регулярно. И впечатления бурных лет революции и Гражданской войны в Самаре становятся одной из главных тем его творчества. На самарском материале создаётся повесть «Страна родная» (1926) – о противостоянии города и деревни в период «военного коммунизма», в том числе об уже упоминавшейся «Чапанной войне»:

«За окнами – головы в шапках и без шапок, над головами – колья, вилы, косы, дула охотничьих ружей…

Из распахнутых пастей лился слитный рёв!

– Сдавайся!..

– Выходи, кармагалы, на суд-расправу!..

– Попили-поели, пора и бороды утирать…

Из темных окон поповского дома засверкали выстрелы, полетели бомбы. А дверь уже гремела под ударами топоров, и через минуту – сопящие, воющие, – как прорвавшаяся вода, хлынули в дом.

За ноги, за волосы продотрядники были выволочены на улицу и злой казнью расказнены.

Лунная ночь застонала набатом. Волость понесла, как развожженная лошадь…  («Хомутово село»).

В образе города Клюквина из «Страны родной» соединяются черты Самары и Мелекесса, а в одном из героев, председателе уездного комитета партии большевиков и редакторе местной газеты Павле Гребенщикове, угадывается сам автор. Глухая провинциальность и революционное прожектёрство, товарный дефицит и культурно-просветительские начинания  – все эти узнаваемые черты самарской реальности 1918-1919 годов изображены выпукло, наглядно, с поистине гоголевским мастерством. «Страна родная» впоследствии вошла в качестве составной части в главную книгу Артёма Весёлого – роман «Россия, кровью умытая», уникальную книгу о революции и Гражданской войне как народной стихии, написанную языком самой этой стихии.

Артём Весёлый, хотя и стал москвичом, связей с малой родиной не порывал: время от времени приезжал в Самару в журналистские командировки, пропагандировал здесь «устную газету» (сценические постановки на актуальные темы) и даже организовывал по собственному почину сельскохозяйственную коммуну в Бузулукском уезде. Много общался с местными писателями, помогал начинающим литераторам.

Волгарь

Как и всякий настоящий самарец, Артём Весёлый был влюблён в Волгу – настолько, что назвал Волгой одну из своих дочерей. Он долго вынашивал замысел большого историко-художественного произведения о Ермаке и волжской казачьей вольнице, ушедшей на завоевание Сибири. Роман назывался «Гуляй Волга».

Чтобы написать его, Артём Весёлый не только работал в архивах и библиотеках, но и сам ходил на лодке «маршрутами Ермака» по Волге, Каме, Чусовой, Уралу, Иртышу, однажды чуть не утонув во время шторма. Изучал нравы, занятия, фольклор жителей разных мест. Легенда из «Гуляй Волги» о Девьей тропе в Жигулёвских горах вошла впоследствии в известный сборник фольклора «Жемчужины Жигулей», неоднократно издававшийся в Куйбышеве. Описывается в книге Артёма Весёлого и «промысел» казаков на Самарской Луке:

«С криком, гаем бросились на приступ. Кто взбирался по рулю, кто по горбам товарищей.

Расшиву завернуло, паруса заполоскали.

Подлетели остальные струги.

— Сарынь! – Шары на палы!

— Дери, царапай!

— Шарила!..

Взмах

     и удар

          брань

              и стон.  

Расшива была взята и разграблена, защитники её перебиты… Медленно поплыла расшива по воде, завёртываясь в полотнища пламени и в клубы смолистого дыма. На высокой мачте раскачивался удавленный купец, над купцом поскрипывал и бойко вертелся жестяный ветряной колдунчик».

В 1935 году Артём отправился в путешествие по волге вместе с дочерьми Гайрой и Фантой и писателем из Ставрополя-на-Волге Виктором Баныкиным, чтобы собирать фольклор речников – рыбаков, плотогонов, бакенщиков. Путевые впечатления, зафиксированные на плоту около Жигулей, отражены в очерке «Дорога дорогая».

Около Самары путешественники остановились на песчаной Аннаевской косе выше города. Туда приезжали местные писатели, рыбачили и вели литературные беседы, были и журналисты. На фотоснимке, опубликованном в «Волжской коммуне» вместе с очерком «У костра Артёма», дочери Артёма Весёлого чинят рыбацкие сети, причём фото не постановочное. Гайра впоследствии вспоминала, чему они с сестрой научились за время путешествия:

«С одной спички в любую погоду разводить костёр; быстро ставить палатку и залезать в неё, не затащив с собой комаров; ловить бреднем рыбу и варить двойную или тройную уху; дружно делать любую неприятную работу (чистить рыбу или драить закопченный котел); по закату предсказывать погоду; красиво грести — это значит, вёсла проносить над самой водой и не зарывать их глубоко; главное, не жаловаться на усталость, царапины и другие неприятности. Всему этому терпеливо, но требовательно учил нас отец».

«Враг народа»

В 1937 году сборник «Частушка колхозных деревень», изданный Артёмом Весёлым после поездок по Средней Волге, в советской прессе назвали «подделкой, подчас играющей на руку классовому врагу», а его роман «Россия, кровью умытая», – «клеветнической книгой» (автора обвинили в очернительстве коммунистов и превознесении партизанщины). «Они, чую, нас оседлают и взнуздают, как необъезженных диких коней», – говорил он как-то раз своему другу, красному партизану, по адресу «брюхолазов» и «выползней», заполнивших коридоры государственных учреждений. Предчувствие оказалось пророческим.

Уже ясно предвидя свою судьбу, летом 1937 года Артём дарит дочерям прощальный подарок – последнее путешествие по Волге. В Самаре и на других больших пристанях в этот раз старается не останавливаться. К этому времени на столе у наркома внутренних дел Ежова уже лежит разрешение Сталина на арест Артёма Весёлого, который, «по последним агентурным данным, тесно связан с контрреволюционно настроенным писателем Багровым (г. Куйбышев)».

Близкое общение Артёма Весёлого с представителями литературной общественности нашего города сослужило плохую службу и им, и ему. Его арест в октябре 1937 года положил начало грандиозному «делу куйбышевских литераторов». По версии следствия, в «террористическую организацию» во главе с Весёлым и Багровым, входили Влас Иванов-Паймен, Иосиф Машбиц-Веров, Лев Финк, Арсений Рутько, Лев Правдин и другие известные в Куйбышеве поэты, прозаики и литературные критики. Пройдя лагеря, они в 1950-е годы будут реабилитированы и снова вернутся к творческой деятельности. Артёма Весёлого, как и Виктора Багрова, расстреляют весной 1938 года.

Как водится, репрессии затронут и родных. Заяра и Гайра Весёлые, как «дочери врага народа», в 1949 году будут направлены в ссылку и по пути туда окажутся в родном городе отца в качестве заключённых пересыльной тюрьмы:

«Несколько длинных деревянных бараков. Внутри – дощатые голые нары в два яруса. По доскам над головами клопы бегали даже при свете дня, но пол в бараке был идеально чист; некрашеный, он ежедневно оттирался голиком с песочком и отмывался до матовой желтизны, как стол у хорошей деревенской хозяйки…

По счастью, прямо против нашего отсека общих нар располагалось широкое окно с решёткой, но без намордника и без стекол; через него, особенно по ночам, к нам лился свежий воздух… Лёжа на нарах, я подолгу смотрела на проплывающие облака, вечером любовалась освещенными окнами: за тюремной оградой виднелась крутая гора, а на горе – два жилых дома, покрашенных светло-желтой весёленькой краской, один немного – на этаж или на два – выше другого. По вечерам в окнах домов зажигались разноцветные огни (в моде были шелковые абажуры), самих домов в темноте не было видно, казалось, огни висят в воздухе» (воспоминания Заяры Весёлой).

Пройдёт несколько десятилетий, и Заяра Весёлая снова окажется в Куйбышеве. На этот раз – в качестве почётного гостя на открытии Музея писателей Средней Волги (он был создан по инициативе Маргариты Лимаровой в здании мемориального музея Максима Горького на Степана Разина, 126). Артём Весёлый к этому времени уже давно реабилитирован и признан классиком советской, в том числе куйбышевской, литературы.

Здесь Заяра встречается с людьми, знавшими отца, записывает их воспоминания, а заодно пытается отыскать памятное ей здание пересыльной тюрьмы. Два тех самых дома она находит (очевидно, это дома 216 и 218 по улице Молодогвардейской), а на месте снесённой тюрьмы, оказывается, теперь стоит гостиница «Волга», в которой и живёт Заяра.

***

Повесть о взаимоотношениях Артёма Весёлого с Самарой, однако, на этой вроде бы оптимистической ноте не заканчивается. Пройдёт ещё время, история сделает крутой поворот, и  память о средневолжских рабоче-крестьянских писателях, певцах «простонародной революции», окажется ненужной, как и посвящённый им музей, здание которого займёт коммерческая фирма. Нет в нашем городе ни улицы, ни памятника, ни хотя бы мемориальной доски – ничего, что напоминало бы о талантливом уроженце Запанского, внёсшем самарский колорит в большую литературу, о бескомпромиссном приверженце «босой правды» в творчестве и в жизни.

Но написанные им строки остаются и побуждают задуматься:

«Не десять, не двадцать и не тридцать годов живет каждый из нас. Десятки, сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч веков за нашими спинами… И наши предки в своих натурах уже носили нас, и мы сейчас носим зёрна их характеров и привычек. 

В мирозданьи всё проходяще, всё текуче и всё вечно.

Мы пылинки мирозданья, звенья бесконечной цепи бытия; во тьме близкого и далекого прошлого наши физические и духовные корни, и в близком и далеком будущем семена каждого человека-творца.

Жизнь человека – мгновение во времени.

И как ничтожны и слепы те люди, лица которых недвижны, как болота, и души которых не озарены ослепляющим огнем Величественного.

 А для тех, чьи души разверсты для прекрасного, жизнь – это цветущий сад!»

---

Текст: Михаил Ицкович

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город», ВКонтакте и Facebook