К Генриху Вайнгартену, почетному строителю России, руководителю испытательной лаборатории «Лактест» обращаются за профессиональной помощью, когда у здания находят «онкологию IV степени». Он считается лучшим специалистом по определению качества бетона и бетонных изделий. В мире известен как фотограф, автор многих персональных выставок и альбомов.

Интервью: Анастасия Кнор

— 30-40 лет назад жить с фамилией Вайнгартен была целая проблема. Как назовешь фамилию, всех заклинивает. Всё последствия прошлого… К большому начальнику дозваниваюсь: как-как фамилия? Я иногда грубил: будем «какать» или соединять? Слава Богу, времена изменились.

Про «бетонный» геморрой

— Я человек в себе не очень уверенный, но если цель поставил, к ней  дойду. Лбом буду пробивать, чем угодно. Я думаю, что стал неплохим инженером, потому что это было моей целью. А обстоятельства были разные. Однажды про меня плохо написали в газете «Советский строитель». Что, мол,  Вайнгартен — плохой инженер, из-за него в Куйбышеве качество работы на ряде объектов низкое. Правда, какой-то коммунист позвонил потом в Главк и спросил: сколько у вас человек работает? 35 тысяч? А инженеров? 5 тысяч?  И что, только один Вайнгартен виноват? Тогда от меня отстали.

— У меня такая работа, что нужно принимать решения однозначные и уверенные. Когда строили Обком партии (здание Правительства Самарской области), все жилы вытаскивали. Меня спрашивали по любому поводу: а вы уверены? Проектировщики говорили: нельзя. А у меня была такая миссия, что от меня ждали: можно. Есть такое понятие — «действительная работа строительных конструкций». Теоретически в проектах и расчете нагрузок дельты и сигмы сохраняют, например, не допускается трещина в бетоне больше 0,3 мм., а в жизни-то все по-другому! Я одному большому начальнику так и объяснил. Говорю: у вас, наверное,  геморрой?  Он удивился: да.

«Я ему и объясняю: геморрой —  это трещина в прямой кишке, но вы, наверное, и водку кушаете, и с женщинами тоже имеете отношения. Так вот и зданию тоже можно позволить иметь трещины»

— Построили Обком, сдача должна быть. А председатель комиссии  не хочет подписывать. Что делать? Пригласили меня отдельно, в очередной раз допросили. А я к этому моменту защитил диссертацию по теме многопустотных панелей. Я им все рассказал, доказал, а они мне: распишетесь? Говорю: конечно! А у меня оппонентов было целое море, кроме проектировщиков.  Начальник орготдела Обкома КПСС всех собрал тогда на совещание и говорит: Вайнгартен уже расписался, и вы расписывайтесь, а не то положите партбилет. Так сдали самый значительный объект нашего города. Обком был построен в 88 году, и вот уже 30 лет он стоит.

Про враньё  и мат

— К начальству надо относится с уважением. Как говорит мой друг Константин Ушамирский: «начальника надо беречь». У меня другая теория на этот счет: начальники делятся на две категории: плохие — которые ко мне плохо относятся, и хорошие — которые ко мне хорошо относятся.

— В середине 90-х вокруг Белого дома сделали новое покрытие на площади. Александр Латкин тогда был министром строительства. Он говорит: нужна твоя поддержка, идем к Титову. Меня с пристрастием опрашивают, я бойко отвечаю. Титов говорит: а вы можете дать гарантию этому покрытию на 30 лет? Я говорю: учитывая мой возраст, я могу дать гарантию даже на 50 лет (Генриху Вайнгартену на тот момент было 60). Главное, удачно ответить.

— Но при всем при этом никогда нельзя врать. Если бы мы врали, то лаборатории, которой я руковожу уже 35 лет, не было бы. Я на старости лет понял:  главное — быть честным. У Черчилля есть замечательная мысль: хочешь обмануть человека, скажи ему правду. На практике проверена многократно.

— Я страшный матерщинник. На стройке невозможно без этого. Помню свой первый день на стройке. Я только из института, молодой инженер. Дают мне кабинет, а в нем дверь сломана. Вызываю бригаду починить дверь, разговариваю с ними «пожалуйста», «будьте добры», а они на меня нехорошо как-то косятся. Потом мастер не выдержал и говорит: ты со свей вежливостью нас достал. Оказалось, что у этой бригады общий тюремный стаж перевалил за 250 лет, а я им: «будьте любезны…

— Мат —  это такая тонкая вещь: иногда слушать неприятно, а иногда скажешь — и хорошо, и тебе и собеседнику. У меня стаж большой — 54 года , за эти годы я и научился говорить.

— Знаете, чего я не понимаю… Во время войны сюда переселили авиационные заводы. Первое, что они начали делать, не самолеты, —тогда о людях больше думали, — а начали формовать кастрюли, посуду. Всем выделили земельные наделы, дали лопаты, чтобы человек обеспечивал себя продуктами.

«Сейчас Московское шоссе перекрыли, там переход делают 2 месяца. Я просто возмущен: из Воронежа заводы эвакуировали в июле месяце, а 31 декабря он уже самолеты начали делать, а тут какой-то переход 2 месяца…»

— Борис Кожин мой одноклассник. Мы были недавно у него в гостях, так вот Боря прямо с ума сходит от того, что сделали с нашим городом. Он считает, что его погубили. В Самаре же центр всего на свете был, а сейчас он в Нижнем Новгороде… Я честно скажу, что больше всего за события в Украине переживаю, до боли, я не понимаю, как своих людей можно убивать. Мне многое непонятно. Кожин говорит: 400 лет, как присоединили Украину к России, и так и не смогли за 400 лет наладить хорошие отношения. Кто виноват? Я говорю: я Боря, не вникаю.  Хотя я считаю, все наши проблемы многонациональные. Самый простой пример: у меня была в свое время служебная машина и водитель татарин. Преданный, замечательный парень. И вот мы дочку выдали замуж, он мне говорит: шеф, ты такой замученный, поехали к родителям в Теплый стан. Приехали в Теплый стан,  у них 2 коровы, гусей много, куры. Врезалось в память, как его мать жарила: руку опускала в ведро топленого масла, зачерпывала большую ложку, раз — и в сковороду. И котлеты у них замечательные получались. Вышли мы вечером с Ренатом гулять, за дорогой дома стоят. Он говорит — ты туда не ходи.  — Почему?  — Там чуваши живут.

Про русскую культуру и фотографию

— Толерантность, как ценность,  я не совсем понимаю. Как можно относится толерантно к тем, кто за пазухой что-то держит? Запад сейчас почувствовал в полной мере толерантность. В Париже лица арабской крови уже на голову сели. Поэтому национальность должна быть в сердце и в доме. Я очень много думал насчет этой проблемы и пришел к выводу: нельзя гордиться национальностью, если мы хотим жить в дружбе. А сейчас по-моему всё нарушено. Ты знаешь, у нас есть Дом дружбы народов? Я не понимаю, что это такое, зачем он. А еще у нас есть Фабрика-кухня, вокруг которой была целая кампания во главе с Хинштейном, в результате которой родилась мысль  сделать в ней музей современного искусства. Я не знаю, где они найдут столько достойных экспонатов в музей… А я бы в Фабрике-кухне сделал Дом русской культуры. Почему? Потому что у нас нет русской культуры на виду. Выйдешь на улицу — чипсы, пицца, оки-токи всякие… А где наша прекрасная русская кухня? Вот я бы сделал там ресторан русской кухни. Как в Москве Славянский базар.

— Почему я занялся фотографией? Музыкой не получилось, хотя я её очень люблю. Ходил в изостудию — тоже не вышло, зато картины всю жизнь собираю. Но вот не было способностей. В студенческие годы открыл для себя фотографию. Это очень серьезная реализация, — то что думаю, могу воплотить в снимках. Меня особенно после выставок иногда спрашивают: вы творческий человек?

«Я так думаю: творческий человек это тот, кто не знает, что будет делать завтра, потому что вечером засыпаешь, думаешь одно, а утром все по-другому. Творческий человек — свободный»

— Мы вместе с Ваганом Каркарьяном задумали альбом, посвященной старой Самаре. Без него он мне так тяжело дается. Понимаешь, в чем штука: вроде бы сейчас все снимают, поэтому надо сделать особенно. Как говорил Каркарьян, ты не переживай, я тоже всё время в муках, всё мне кажется, что я делаю не то. Но в какой-то момент надо решиться и издать альбом, тем более, что материал есть.

— Я люблю Самару. У меня столько друзей уехало за границу! И что, лучше живут? Племянница переехала в Нью-Йорк, купила дом, потом у них был ураган, дом смело с лица земли, никто ничего не выплатил, никто не помог. А у нас катаклизмов никаких не бывает, климат для человека приспособленный. Или в Германии купят дом возле дома, так называемый бэк ярд, — такой клочок земли, на котором можно только шезлонг поставить. А у нас, конечно, простор. На наших шести сотках каждый японец был бы миллионером. Поэтому и мы иногда чувствуем себя миллионерами».