НОВОГОДНИЕ ЧУДЕСА В САМАРЕ. ПОКА ТРИ. Колонка Натальи Апрелевой

Колонка Натальи Апрелевой о первых днях нового года.

1. Фирменный поезд «Жигули», известный своей зажиточностью, отправляется в столицу чуть позже шести вечера. Московские гости загрузились в купе повышенной комфортности, разложены нарядные чемоданы, выяснено расположение вагона-ресторана и основные пункты меню; модных расцветок спортивные костюмы надеты, сапоги сменены на породистые тапки и гремит оглушительно местный вроде бы гимн «Самара, Самара, Самара! Любима на все времена!», что-то такое. В это же время и под эту же музыку продолжается посадка в другой поезд Самара-Москва, 209-й, предельно-скромный и населенный в основном плацкартниками. Из переполненных вагонов пахнет густо жизнью. Свет еле теплится в потолочных светильниках, желтый и мутный, он причудливо искажает пространство и действительность. Какая-нибудь неприметная сумка с трендовой надписью «спорт» кажется последним приютом расчлененного трупа, например.

Но ничего, никаких трупов, провожающих просят выйти из вагонов, молодой муж в десятый раз умоляет молодую жену поменьше слезать с верхней полки, сумку держать под головой и ни с кем не разговаривать.

Замотанная мать с двумя младенцами ловко жонглирует горшками к неудовольствию соседей, супруги ожесточенно продолжают прокисшую ссору, проводница готовно объясняет, что электрических розеток в плацкарте не предусмотрено, и нечего тут, а любителям электрических розеток следует путешествовать спальными вагонами. «Или самолетом», — радостно информирует проводница.

Грязноватый самарский перрон продувается ветрами, заносится мелким сором, откуда-то окурки, хоть курить запрещено и об этом постоянно булькает громкоговоритель. Провожающие авансом машут руками, культурная старушка достает целый носовой платок, клетчатый. Люки задраены, поезд всем телом вздрагивает, вздыхает, но не трогается, а как-то замирает. Минута опоздания, две, три, пять, вокзальное радио уже списало рейс, но состав стоит, и проводницы недоуменно переглядываются, высовывая головы в ушанках наружу из тамбуров.

Вдоль вагонов пытаются бежать двое мужчин: куртки расстёгнуты, пуговички у рубашек оторваны, шарфы волочатся, портфели заляпаны мокрым снегом и солью с гололеда. Лица красные, носы еще красней. «Где восьмой?», — обессиленно спрашивают мужчины, икая, они устали. Возможно, пешком преодолели расстояние от Негритянского поселка, или даже из Сызрани, хотя зачем из Сызрани, там же будет остановка. «Туда, туда восьмой, это двенадцатый!» — всполошенно кричат проводницы, надо бежать. Бегут, хрипло выдыхают клубы пара, и поезд опять вздрагивает, но ждёт, ждет! Мужчины со второй попытки взбираются по повторно спущенному трапу, и утирают, наконец, мокрые счастливые лица.

2. В недавно открытом модном кафе заняты все столики. Напротив завистливо светит пустыми залами одна японская забегаловка «Васаби» и другая тоже. В демократичной пельменной поварята шипят жидким тестом на раскаленных промышленных сковородках. В соседней кофейне с посетителями побогаче, там заваривают сезонный чай с розмарином и грушей, но это нисколько не привлекает семью из энергичной мамы, вполне истерзанного каникулами папы и двух братьев, по виду 14 и 12 лет.

Очевидно, что мальчики были оторваны от всемирной сети интернет, крутящихся кресел, компьютерных столиков с дополнительными полочками, где еще две недели будут отдыхать учебники математики вечного Моро и контурные карты по географии. Очевидно, что энергичная мама, размашисто жестикулируя, расписывала прелести модного «молодежного» местечка с волшебными коктейлями и чудо-мороженым. «Не исключено, — интриговала мама, — что там подают также митболы». Очевидно, что подростки с отвращением вышли из дому с родителями; папино сопротивление было сломлено маминой зарукой не бухтеть насчет пары пива. Раздраженные беседы в лифте, короткий бросок к остановке общественного транспорта, малая драка братьев по неизвестному поводу, дребезжание мобильных телефонов, гололед на главной улице; светофор пищит, пьяненький добрый мужичок бормочет про новое счастье, влюбленная девица прыгает у народного кинотеатра, модное кафе безнадежно переполнено.
«Я так и думал», — сердито говорит младший мальчик, «Идиот», — немедленно отзывается старший мальчик, и каждый злобно пихает брата локтем в бок. Мама в полной растерянности закусывает губу, ей так хотелось милого семейного досуга, чтобы рассеянный свет ламп, уважение официантов, таинственные митболы и ощущение полноценно проведенного вечера.

Внезапно к расстроенному семейству прибивается администратор-не администратор, но кто-то обличенный небольшой ресторанной властью. «Вот юноша в углу не возражает, чтобы вы подсели к его столику», — говорит этот человек, и семья идет, идет! Дальше все просто: милый семейный досуг, в сущности, чудо.

3. Та самая влюбленная девица, что мерзла, прокатываясь вперед-назад по ледяной улице под афишами народного кинотеатра, и на лице которой выписана каждая буква стиха «если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви», та самая девушка продолжает оставаться на своем посту. Но возлюбленный девушки неизвестно где, он недоступен как абонент, и девушка звонит уже, кажется, всему городу, и срывающимся голосом спрашивает «а не видели ли вы?..», но никто не видел. Девушка все стоит, и глаза ее индевеют в уголках. Голые пальцы сначала краснеют, потом белеют, и слегка светятся в темноте города. Внутри девушки тоже тьма, она двигает холодными губами, тренируясь в короткой речи «прощай навсегда».

И тут, из ниоткуда, из ничего образуется худой и очень высокий парень, в расхристанном коротком пальто, сбитой набок меховой фуражке. «Уффф, — говорит этот высокий парень, — я весь день спал, кретин. Пятнадцать минут назад проснулся, прости, а?».

Внутри девушки тьму мгновенно съедают разом загоревшиеся лампочки – праздничные гирлянды, должно быть.