Здесь был Шостакович

Всё лето рабочие заглядывали ко мне в окна. Сначала они поставили длинные леса и обхватили ими всю фасадную часть дома, а потом  «зашторили» наши окна от мира белой непрозрачной тканью. Через месяц я уже привыкла к топоту по деревянным доскам и грустила лишь о том, что нельзя даже щелочкой запустить в дом свежий воздух, потому что вместе с ним в квартиру тут же проникнет тяжелая пыль от старой штукатурки.

Но вот всё закончилось, и в один прекрасный день в квартире появилось солнце: рабочие сняли ткань и даже помыли стекла снаружи. Теперь я хожу и любуюсь на наш дом, специально перехожу дорогу, чтобы во взгляд уместились все  пять этажей.  Дом, в котором жил во время эвакуации Дмитрий Шостакович, второй раз за свою жизнь переживает капитальный ремонт.

Кстати о Шостаковиче. Когда мы только переехали в «полосатый дом», то тут же перезнакомились со всеми здешними бабушками. Как только начинает пригревать весеннее солнце, они превращаются в неизменный атрибут детской площадки. Вечером, чтобы покатать ребенка на качелях, приходится просить уступить место, тут и начинаются разговоры.

«Интересно, в какой квартире жил Шостакович», — один раз бросила я вопрос коренным жительницам. «Да в моей!» — тут же откликнулась одна из них, Тамара, и рассказала мне, как еще девочкой вместе с мамой они пришли смотреть комнату в этом доме: «Дмитрий Шостакович уже уехал из Куйбышева, но внутреннюю обстановку пока не тронули. И я помню огромный рояль в комнате, а возле окна в кадке разлапистый фикус. Маму настолько поразила эта картина, что мы тут же согласились на эту комнату, а потом она купила нам рояль. Не знаю, зачем он был ей нужен, потому что музыкантов в нашей семье сроду не водилось, но рояль и фикус так и стояли в комнате до ремонта».

«Да, до ремонта здесь были сплошь коммуналки, — подхватила  другая соседка. — Шостакович еще роскошно устроился, у него была собственная кухня и две комнаты. В одной он жил, а в другой занимался. Окна во двор выходили, и, говорят, седьмую симфонию здешние жители услышали задолго до премьеры в оперном театре. А остальные, как все, имели комнату на семью».

Дом изначально был непростой и строился для партийной элиты, но партийная элита жила в тех же коммуналках. Светлана Капкова-Ремезенцева поселилась в нашем доме в 1938 году. Её отец был партийным чиновником, которого пригласил работать в Куйбышев первый секретарь куйбышевского обкома ВКП(б) Павел Постышев. Она вспоминает: «Нам дали квартиру с соседями в доме напротив драмтеатра, Фрунзе, 146, в цокольном этаже. Комната была полностью меблирована, но на всех стульях, шкафах и этажерках стояли инвентарные номера, потому что всё это было казенным. Мы пожили там всего несколько лет. В 1941 год нас всех оттуда выселили, потому что пришлось расселять много москвичей. Под них освободили весь дом. А мы переехали в дом специалистов на Галактионовскую». 

Дом на Фрунзе не всегда выглядел так, как сейчас. Его запроектировал архитектор Петр Щербачев вместе со всем ансамблем площади Чапаева. В двадцатых-тридцатых годах именно она была центральной площадью города, там проходили парады, а возле здания обкома (нынешнего главного здания института культуры) устанавливали трибуны, куда водружалось партийное руководство. Петр Щербачев сделал архитектурное решение в прогрессивном на тот момент стиле конструктивизма. Ему принадлежит проект надстройки с 2 до 4 этажей бывшего губернаторского дома под нужды Обкома ВКП (б), комплекс зданий Приволжского военного округа с часами и жилой дом крайисполкома — так назывался «полосатый дом» в документах 30-х годов.

Проект датируется 1929 годом, введен в эксплуатацию дом был в 1932-м. Сложенный из кирпича, он имел печное отопление и межэтажные деревянные перекрытия. Петр Щербачев возвёл дом на пустом месте. Откуда это стало известно? Дело в том, что до революции в Самаре было не так много привлекательных видов, и традиционно все фотографировали городской драматический театр. Вместе с ним иногда в объектив попадали окрестные территории, в том числе и этот угол. На фотографиях отчетливо видно, что он пуст. До революции владельцем участка в 1144 квадратных саженей на углу Почтовой и Саратовской была потомственная почетная гражданка Самары Александра Семеновна-Шумова. По данным складной книги 1902-1907 годов на её участке размещался двухэтажный каменный дом, одноэтажный каменный флигель, погребница, каретник, кладовая и конюшня.

Самое любопытное, что двухэтажный дом Шумовой жив до сих пор, только узнать его нет никакой возможности. Он, кстати, имел полицейский адрес: Саратовская, 146. После революции дом был «муниципализирован» и передан Горкомунхозу. До 1954 года в особняке почетной гражданки Шумовой располагалась гостиница облисполкома для командировочных, но потом в ней отпала необходимость, и было решено вернуть здание в жилой фонд.

Современный дом № 146 на самом деле состоит из двух самостоятельных зданий. Первое – построенное Петром Щербачевым в 1932 году, которое имело всего три подъезда, два из которых вытянулись по улице Рабочей, один выходил на Фрунзе. Дальше был прогал в десять метров, и стоял тот самый шумовский особняк. Архитектор Мошкова в 1954 году соединила эти два здания. Она спроектировала надстройку двух этажей над особняком, и между ним и щербачевским домом сделала вставку, куда втиснулся еще один подъезд. Полностью дом был сдан в эксплуатацию в 1954 году. Именно в том году из роддома сюда младенцем принесли Аллу Дёмину.

Алла Дёмина:

— Улица Фрунзе, дом № 146 – мой первый адрес. Моей маме как молодому специалисту дали комнату в пятикомнатной коммунальной квартире в цокольном этаже этого дома. Здесь мы жили чуть больше пяти лет. Мои родители, бабушка, я, мой младший брат и немецкая овчарка Джильда.

В два года я заболела коклюшем, и хорошо помню, как меня заворачивали в красное ватное одеяло и подносили к открытому окну (по рекомендации врача). В окно видны были только ноги прохожих. В общий коридор нас не выпускали, потому что одна из соседок была не вполне адекватной и вела себя агрессивно. Зато двор был уютный, тихий, на входе были красивые чугунные ворота с калиткой (не сохранились, прим.ред.).

У меня была подружка, про которую взрослые говорили, что ее отцом был композитор Григорий Федорович Пономаренко. Гулять нас водили в Пушкинский скверик, в Струковский сад, где было столько всего интересного! Зимой катание на коньках и санках. Летом цирк Шапито, всякие заповедные уголки, а еще стук костяшек домино. В Струковском в одной из аллей постоянно стояли столы и лавки, и там играли в шахматы и домино.

Помню, как отец купил домашний телевизор. Это стало событием для всего двора. Тогда телевизор был редкостью, и к нам на просмотр телевизионной программы приходили соседи. Вещал один канал, и только вечером. Через дорогу, рядом со штабом ПРИВО, где работал мой отец, во дворе дома №161 в двухэтажном здании, которое сохранилось до сих пор, располагался мой детский сад. Как я узнала потом, в него ребенком ходил и Олег Николаевич Сысуев.

Елена Ерофеева:

— В дом номер 146 по улице Фрунзе моя семья переехала в начале семидесятых. Мы жили во втором подъезде, который построили в 1956 году. Восемь подъездов было в нашем доме. Первый – маленький, аккуратный, там жил веселый дед, который как-то вынес во двор небольшую клетку с синичками и раздарил их детям.

В нашем подъезде тоже жил ветхий дедушка Петр Васильевич. Всеми брошенный, он совершенно не следил за собой. За это взрослые его не любили, а дети — совсем наоборот. Он всегда был ласков к нам, часто рассказывал стихи на разных языках, и тут же переводил их… «Я не хотел бы жить в клетке, пускай бы она была золотая»… Образованный, интеллигентный и очень одинокий человек.

Напротив  жила актриса театра драмы Антонина Дерябина. Статная, очень взрослая и важная дама. Третий подъезд считался «крутым». Хотя на первом этаже там по-прежнему была коммуналка, и периодически из низкого окна во двор доносились отзвуки семейных скандалов и звон бьющейся посуды. Зато на втором  жила семья, владевшая единственной на весь двор машиной. У них была четырехкомнатная квартира с двустворчатыми дверями и начищенным паркетом. Как-то они устроили для дворовых детей елку на новый год, пригласив всех нас к своему сыну. Остались ощущения каких-то дореволюционных рождественских открыток: огромная елка, фуршет, домашний театр.

Самым маргинальным в нашем доме считался седьмой подъезд, где были сплошь коммуналки. Недалеко от него стояли хозяйственные постройки – сарайчики всякие, кладовки, и – курятник. Да-да, посреди города, в трех шагах от обкома партии — настоящий курятник с курами и петухом, который выводил на зорьке звонкие рулады.

Дом почти сразу же после нашего заселения принялись реконструировать – я тогда впервые услышала слова «капитальный ремонт». Всех выселили в какой-то «временный фонд», жить там практически было невозможно, поэтому мы использовали комнатку как склад для мебели и крупных вещей, а  сами переселились к родственникам. Но некоторым соседям идти было некуда, и они на тюках жили в 6-метровых кладовках два года.

В 1974 году дом 146 отправили на Капитальный ремонт. Пишу с большой буквы, уважительно, потому что это такой Капитальный ремонт, что не чета сегодняшнему. Во-первых, провели перепланировку квартир и лестничных клеток. После реконструкции квартира, в которой жил Шостакович, прибавила десяток квадратных метров. Убрали длинные коммунальные коридоры, нарезали отдельные изолированные квартиры. Поменяли все перекрытия, заново покрыли крышу, провели новые трубы, в том числе газовые. Словом, не тронули только внешние стены. И спустя два года жители въехали в новый дом.

Сегодня в моей квартире сохранился короб бывшей печной трубы, в котором предприимчивый предыдущий хозяин разместил сейф. Кое-где просматриваются признаки прежних кухонь, странные хитросплетения труб и подводов, но в целом дом крепок и величав. На почти метровых подоконниках приятно развалиться с книжкой, подложив подушки, а сын полюбил, лежа на них, рисовать Драматический театр, выводя на бумаге завитки каменного пряника.

Во дворе-колодце нет прежнего простора, где дети играли в лапту и салки, сейчас там плотной шеренгой выстроились машины владельцев, опоясав неказистую детскую площадку. Сараи стоят, служа пристанищем продовольственным запасам и всевозможной рухляди.

Но в этом году строители из фонда капремонта в спокойное течение времени внесли ожидаемый беспорядок. Целыми днями во дворе, ворча мотором, присутствовал грузовик, который сначала завозил стройматериалы, а потом вывозил мусор. Сдружившись с прорабом, я узнала, что только с крыши было спущено 60 мешков мусора. Нет, не вещей прежних хозяев, всё намного прозаичнее – голубиного помета. 40 лет птицы обсиживали уютный чердак, оставляя людям продукты своей жизнедеятельности. Ржавые кровельные листы заменили новенькими, с красивым стальным блеском, и покрасили фасад. Обещали было начать менять стояки, но то ли руки не дошли, то ли деньги кончились. В 43 миллиона встал ремонт дома – отрапортовали специалисты Фонда капремонта.

В минувшем году отреставрировали здание Института культуры – в прошлом обкома ВКП(б) и губернаторского дома, покрасили всю махину комплекса ПРИВО. И если встать возле пока еще нетронутого руками реставраторов Чапаева спиной, то можно представить себе, что ты в Самаре начала 30-х годов, когда на театральной площади Петр Щербачев заканчивал свои проекты и ходил с заложенными за спину руками, творя авторский надзор.

Текст: Анастасия Кнор
Фотографии: Нина Дюкова

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»