ПРИВОЛГА. ЧАСТЬ 3

Продолжаем рассказ о необычном кусочке Самары, альтернативе Заволге — дачах прямо в городской черте, так называемых просеках. Когда-то это была как будто одна большая коммунальная квартира. Сегодня порядки, конечно, изменились. Однако едва уловимый дух свободы в дачном воздухе по-прежнему витает.

В начале 80-х на одной из дачных просек советского Куйбышева случилось происшествие, от которого у юных дачниц в сладком ужасе сжималось сердце. Как-то июльской ночью на втором этаже своего деревянного дома непонятно от чего вдруг проснулась хозяйка — дама во всех отношениях достойная и положительная. Открыла глаза и поняла, отчего проснулась — на краешке ее кровати сидел незнакомый мужчина и молча ел ее взглядом. Ситуация, согласитесь, малоприятная, да что там говорить — с ума сойти от страха можно. Сидит чужой мужик и молчит. Впрочем, по слухам, он наконец заговорил — спросил, не подскажет ли любезная дама, где находится дача номер такой-то. Наверняка, любезная дама так же любезно что-то ответила, потому что незнакомец всё-таки ушел, не причинив вреда.

Нечто подобное произошло как-то раз и с нашим дачным семейством, когда посреди темной-темной ночи в дверь постучал бродяга и спросил, как пройти на пятый проезд. Помню, как мы все испугались и севшими голосами, с деланным энтузиазмом через запертую дверь объясняли дорогу.

К чему это я? Да к тому, что в советские годы дачные домики в большинстве своем были мечтой Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа, и маргинальным элементам или, как тогда говорили, шпане ничего не стоило перемахнуть через забор да и вломиться подобно сказочному волку в поросячьи хоромы.

Не правы те, кто считает, что самарские казаки возникли буквально из воздуха в лихие 90-е. Гораздо раньше дачные просеки украшала воинственная табличка «Дачи находятся под охраной казаков.» Никто из владельцев окрестных соток в глаза не видел ни одного секьюрити в папахе и с плетью, но на хулиганствующий элемент это должно было произвести сильное впечатление. Но, видимо, не производило, поэтому на зиму ни один здравомыслящий хозяин двери и окна не запирал. Если бы запер, к весне бы получил своё хозяйство в раскуроченном виде. А так — заходите, господа разбойнички, делайте что хотите, только окна не бейте.

Тогда было время Великих Заездов и таких же Великих Выездов. Заезжали на дачу со всем своим домашним скарбом — занавесками и посудой, стульями и бельем, бабушками и котами. Дачной мебели не держали, кроме неподъёмных железных кроватей с панцирной сеткой. И так же к осени съезжали, оголяя углы — с тем же добром плюс бесконечные банки с закатанным урожаем.

Но всё это было нипочем, ведь, открыв калитку, ты оказывался в центре личной садово-огородной собственности. Мало что тогда было личным. Разве что личное дело в отделе кадров. Квартира принадлежала родному государству, ее нельзя было продать, подарить или завещать. Твое личное мнение меркло перед мнением общественным. Личная жизнь? Пожалуй, но её желательно было растворить в жизни общественной. И только дача — о небеса! — была твоей. Ведь ты купил ее на свои кровные, заработанные, накопленные. Мои родители продали прабабушкины бриллиантовые серьги, чтобы купить ломоть дачной земли, отрезанный от генеральского участка.

Кроме того, дача была зоной определенной свободы. Начальник с полагающимся по должности пузцом, на рабочем месте запакованный в костюм и галстук, мог расхаживать между грядок в семейных трусах, расписанных петухами, выпустив на свободу номенклатурный живот. Или скромный инженер — а тогда это существительное употребляли чаще всего именно с этим прилагательным — мог по-барски раскинуться в гамаке, оставив на службе свою фирменную скромность.

Дачник волен был посадить на СВОЕМ участке цветы, какие ему по душе, и столько помидорных кустов, сколько эта его душа желала. Правда, вот построить кирпичный дом — нет, не мог, нельзя было. Государство грозило пальцем и на пальцах же показывало стандартную площадь домика — три на шесть ли пять на пять. Ну да это пустяки в сравнении с упоительной возможностью провести лето в собственной резиденции из крашенной зеленой доски.

Сегодня полюбоваться соседским пузцом, если на это зрелище вдруг найдутся охотники, вряд ли удастся. Штакетник, тын, изгородь и прочие дырявые перегородки окончательно уходят в фольклорное прошлое. «Великие китайские стены» не только загораживают картинку, но и гасят привычные дачные звуки — смех, музыку, разговоры. Тишина — вот что больше всего поражает гуляющего вдоль дачной просеки.

В советском дачном детстве между соседскими участками обязательно вырезали калитку, которая никогда не закрывалась. Взрослые и дети ходили туда-сюда, делясь клубничными усами, пробуя пенку с соседского варенья, таская яблоки и играя в прятки.

Сегодня соседская калитка исчезла как класс. А всё потому, что новые хозяева дачной земли — слишком РАЗНЫЕ люди. Классовое учение Маркса — это всё-таки не баран чихнул. Слева от вас дачу купил слесарь местной котельной и отчего-то воздвигает замок, которому позавидовал бы Брэд Питт. (И откуда у них деньги? Вечный дачный вопрос). Участок справа напоминает кладбище надежд — чудовищная свалка барахла посреди джунглей из сорняка. Портрет хозяина примерно из этой же оперы. Еще один сосед, уроженец Северного Кавказа, выстроил свою крепость по всем канонам национального домостроения — муха не залетит. Какая уж тут пенка с варенья и клубничные усы…

На советских просеках проживала та самая прослойка, которую с незапамятных времен дразнят интеллигенцией. И это тоже старая самарская традиция, на которую указывает исследователь дачной мифологии Константин Головкин. В главе «Учительские дачи» своей краеведческой картотеки он пишет: «В 90-х годах среди самарских учителей возникла мысль просить у города несколько десятин земли близ Барбошиной поляны для устройства дач… Место до того времени малонаселенное, глухое и удаленное от города, постепенно заселялось, появились небольшие дачки, а на берегу маленькие, сделанные из рогож кабинки для купания… Вначале, как передают первые владельцы дач, было всё-таки жутко и как-то неспокойно, а сообщение с городом весьма затруднительно«.

Спустя десятилетия здесь было всё так же неспокойно, и сообщение оставляло желать… По 7-й просеке дачные участки тянулись от Волги аж до Московского шоссе. И люди шли пешком до цивилизации. Раз в час ходила маршрутка — старого образца, приплюснутая и душная, вечно набитая теми, «кто успел». Её водил смуглый человек, которого, кажется, звали Али. И нутро его маршрутки всегда было заполнено не только пассажирами, но и яблоками, которыми эти самые пассажиры щедро одаривали водителя.

Учителя, врачи, инженеры, профессора, музыканты, словом, те, кто в анкетах ставил галочку против строки «служащие» — это был достаточно однородный класс, который разговаривал на одном языке.

В своей недавно изданной книге «Мой дом — Студеный овраг» Павел Покровский упоминает первых владельцев дачных участков, чьих фамилий хватило бы, чтобы составить энциклопедию самарской медицины, авиационной промышленности, вузовской науки и прочих высоких сфер. Над грядками и клумбами парило густое облако интеллекта. Более того, в те времена дача была чем-то вроде пункта внутренней эмиграции. Недаром Ростропович и Вишневская в 1969 году поселили опального Солженицына на своей даче в Жуковке.

По атмосфере дачные просеки с пересекающими их проездами и линиями напоминали коммуналку — шумно, тесно, людно, дружно. Иногда враждебно. Тридцатилетняя дружба дачных соседей прервалась навеки после того, как один спилил ветку яблони, принадлежащей другому. Она, видите ли, бросала тень на его плетень. И всё. Гоголевские Иван Иванович и Иван Никифорович просто дети в сравнении с этими шекспировскими персонажами.

Дачники любили посудачить. На просеках жили весьма известные люди, чья личная жизнь давала повод для упоительных сплетен под яблоней. Когда знаменитый самарский врач, он же местный дачный житель, совершил мезальянс, не один самовар чаю был выпит за разговорами об эпохальном событии. Случались истории и более локального масштаба. Когда почтенный отец большого дачного семейства получил бесовский удар в ребро и увлекся молодой нимфой, а потом, как водится, пришел в себя и бродил вдоль родного забора, надеясь получить прощение семьи, соседи с замиранием сердца наблюдали душераздирающую мизансцену.

Не покидая просеки, можно было выйти в свет, сменив сатиновые шорты на элегантное шифоновое платье или поплиновый пиджак. Санаторий «Волга», который местные и по сей день не зовут иначе как «ПриВО», располагал собственным кинозалом. Два-три раза в неделю здесь крутили вполне приличные фильмы и даже привозили артистов.

Евгения, дачница с 50-летним стажем:

-Мы с мамой ходили в санаторий ПриВО на спектакли нашей драмы. Еще я помню творческий вечер Натальи Радолицкой незадолго до ее смерти. Они выступали вместе с Монастырским, и было видно, что она больна, стояла на сцене в эффектном платке, видимо, волос уже не было из-за лечения. Но вечер прошел замечательно.

Сегодня найти на просеках врачей, учителей и инженеров куда сложнее. Да и сами они уже не те. Однако за заборами зеленый лук по-прежнему пускает стрелы, пионы набирают цвет, гамаки раскачиваются и дачная жизнь кипит себе потихоньку на малом огне. Посему — продолжение следует.

Текст и фото: Алла Лагайта

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»