ВОСКРЕСНОЕ ЧТЕНИЕ
«Поэтика городского пространства Самары» Сергея Малахова. Продолжение
614
,
18 апреля в 14:00 в музее Алабина состоится презентация трех монографий самарского архитектора и профессора СГАСУ Сергея Малахова, одна из них — «Поэтика городского пространства Самары». ДГ приглашает на презентацию всех горожан, интересующихся архитектурой, Самарой, исторической средой, фотографиями, графикой и литературой, и продолжает публикацию книги. Первая глава «Поэтики» и эссе № 1 — «деревянный дом» были опубликованы ранее.
Книга издана в 2013 году небольшим тиражом и сразу стала библиографической редкостью. «Поэтика городского пространства Самары» — это узнавание Самары, создание целостного эмоционального полотна города из сотен сюжетов и историй, сиюминутных и вечных, реальных и фантастических.
границы – эссе №2
Самара – это треугольник земли, омываемый двумя реками – Самарой и Волгой. Основание треугольника, обращенное на северо-восток, сомкнулось с бесконечными новостройками, а раньше там были леса и сады. Жизнь все изменяет, и вот теперь мы свыклись с идеей, что за улицей Полевой снова длится какой-то город, по имени совпадающий со старинным. Но я всегда на Полевой торможу и начинаю искать поворот в обратную сторону. Нет необходимости двигаться в Никуда. Старый город предопределенно, когда-то, давным-давно, занял именно ту территорию, за которой дальнейшее его присутствие сводится к едва ощущаемому следу. За улицей Полевай Самара заканчивается почти однозначно. Теперь быстро перемещаемся влево на юг, достигаем Самарки (уменьшительное имя довольно большой реки), и здесь, вдоль полузаброшенных территорий поймы – путешествуем до Старого автомобильного моста. Наш голландский друг архитектор Марк а Кампо остановился как-то на этом мосту и указал на чугунную черную картуш, где значилась рельефная дата – «1954». Это был год его рождения. С моста видно уходящую под углом панораму той части Самары, где всегда занимались хлебом, а именно – мукой и зерном, поэтому все еще высятся теперь, увы, пустующие элеваторы и даже старинная мельница Субботина, именно здесь – на фоне элеваторов под мостом – находится любимое место тусовщиков и перформансистов. А слева – та самая Стрелка, когда-то отделявшаяся проливом, а ныне – непонятное место. Появимся на Стрелке глубокой осенью, если проспят сторожа, охраняющие портовые краны и втертую в берег баржу, увидим камни, березы с золотом сверкающей на солнце листвой, дойдем до самой последней точки, где «Треугольник» исчерпывает сам себя и превращается в две набегающие друг на друга волны. Понятно, что Волга – это нечто более серьезное, чем Самарка, и перед этой рекой встаешь как перед выбором. Волга проверяет тебя на всякого рода свойства: на настроение, на идеи, на предчувствия всего, что может с тобою произойти. Стоишь на волжском берегу – на кромке холодного уже замерзающего песка и стылой по особому прозрачной воды – и недоумеваешь, зачем пришел: чтобы что-то решить? Волга – это правая граница Самары, правая сторона всей этой треугольной фигуры, хребет загадочной рыбы, ну и, в общем, предел для сухопутного обхода границ.
одной линией – эссе №3
Когда рисуешь с натуры, то сама реальность доминирует настолько сильно, что у вас не остается времени и возможности сконцентрироваться на самой технике изображения. От живой реальности трудно оторваться, мания обязательного подражания божественному мирозданию не оставляет выбора: воспроизвести, приблизиться, прикоснуться! Можно сказать, что реальность прекрасна настолько, что использование в этюдах и набросках условных графических и живописных систем непосредственно на пленере всегда оставляет осадок надуманности. В случае, когда мы работаем с фотографией, многие воздействия реальности становятся более опосредованными, и это позволяет больше внимания уделить технике, условной системе изображения. Между живым миром и нашим рисунком теперь располагается фотография, а это означает, что мы можем сконцентрироваться на воображаемых конструкциях и мирах. Изображение Самары теперь становится творческим процессом, опосредованным через условные графические системы и их собственные эстетические мотивы. Одной из таких условных систем является прозрачный рисунок, неточно воспроизводящий оригинал, но создающий собственное графическое пространство. Линия в изображении трех объектов, приведенных в этом эссе, как бы живет своей жизнью: она движется, следуя форме окна, затем подхватывает наличник или карниз, выстраивает изображение этажа, доходит до периметра дома, потом устремляется вниз, возвращается к первой точке изображения… Линия здесь более методично обследует каждый видимый элемент, чем в рисунках с «пятном- иероглифом», но при этом она как бы сочиняет собственную графическую историю, «прозрачную графическую вязь», свое распределение кривизны, свое соединение криволинейных перспектив, но – заметьте – от этого преобладания «своего» линия не утрачивает связь с прототипом, а делает ее – как это ни странно звучит – еще более очевидной. В этом и сила условных систем искусства: чем меньше попыток «скопировать» реальность, тем ближе мы оказываемся к ее настоящим свойствам.
рисуем толстым маркером – эссе №4
Если начинаем рисовать толстым черным или серым маркером (раньше мы все подобные инструменты, независимо от толщины пишущего стержня, называли «фломастерами») с круглым стержнем , то приходится быть вдвойне осторожным, так как в данном случае только одна лишняя линия может испортить все впечатление. На небольших рисунках подобная толстая линия просто не в состоянии уместиться. Минимальный формат – А4. Представленные в этом разделе рисунки (кроме заглавного ) были в свое время опубликованы в одном из журналов, в котором работала Татьяна Самойлова. Благодаря ее соучастию, удалось опубликовать в разные годы несколько важных текстов и изображений. Небольшая подкраска может осуществляться вдоль черного контура или светло-серым фломастером, или просто – слоем воды,
затуманивающим линию и придающим прозрачному рисунку большую телесность. Для настоящей публикации был придуман новый текст, подходящий по смыслу к «картинкам в рамках». Текст было решено сделать в виде манускрипта, с тем чтобы создать единство картинок и строчек. Без текста изображения, сделанные толстой линией, неуютно ощущали себя на белом фоне.
возникновение архитектурного иероглифа – эссе №5
В процессе отработки технологии графической интерпретации фотографии мы пришли к выводу, что вполне возможна такая технология, когда вначале вы смотрите на фотографию, потом создаете монохроматическое пятно, и далее – поверх этого пятна наносите линейное изображение. В примере с изображением улицы Молодогвардейской представлены стадии интерпретации фотографии. Собственно, здесь всего три ключевые стадии: фотография, пятно и линии поверх пятна. Все эти действия, как выяснилось, могут иметь самостоятельную ценность. Как мы уже упоминали выше, для нашего подхода – не принципиально: рисуем ли мы с натуры или используем фотографию. Фотография воспринимается нами иногда в качестве документа, но чаще всего – в ней возникает собственный художественный предмет. Наш принцип заключается в том, чтобы весь процесс передачи впечатлений о городе сделать максимально открытым. На иллюстрациях, посвященных разработке изображения улицы Молодогвардейской, вы можете увидеть все стадии этого процесса и оценить, насколько эта работа была успешной. Для работы над изображением была взята старая фотография – контактный отпечаток с негатива «6х6». С нашей точки зрения, в выбранной технологии нужно как можно больше доверять быстрому впечатлению и не стремиться к точному воспроизведению фотографии. Технология, когда пятно идет первым слоем изображения, ориентирована как раз на приблизительный характер формы. Однако это не означает, что автор не использует сознательное усиление самых выразительных качеств прототипа. Но это уже проблема догадки. Догадка о том, что является самым характерным для прототипа, должна опередить на какое-то мгновение разработку первого слоя, то есть пятна. Само пятно может быть сделано тушью или акварелью: главное, чтобы кисть смогла осуществить это быстро и сохранить тональный диапазон. Проще говоря, движение руки (кисти) должно быть быстрым, и рядом должен располагаться стакан с чистой водой, чтобы в густое по тону пятно можно было, не раздумывая, добавить воды и размыть край темной зоны к периферии – в сторону чистого фона. Акварель более всего подходит для этой технологии, так как позволяет больше рассчитывать на эффект прозрачности и позитивную роль влажной бумаги, чем при работе с тушью.
Самое интересно, что выяснилось в процессе общения с данной техникой, это эстетическая самоценность пятна. Возможность отвлечения от точного воспроизведения фотографии привела к перераспределению 
художественной энергии внутрь самой технологии, или техники. Движение рукой перестало играть инструментарную роль, приблизившись к технике танца. В результате пятно стало напоминать иероглиф. Забавным итогом этого этапа работы над изображениями может явиться «таблица иероглифов» под собственными именами , совпадающими с именами домов: иероглиф «Дом-музей Горького», иероглиф «Улица Молодгвардейская», иероглиф «Дом Чаковского» и пр. Таким образом, можно про всю Самару создать такой псевдо-каллиграфический перечень иероглифов –своеобразных «протообразов» , а это будет означать, пусть и на уровне игры, – что наши самарские дома становятся элементами «забытого» языка и этот язык может быть воспринят как феномен культуры. Второй этап – не менее интересен, и он связан с нанесением линейного рисунка быстрой вибрирующей линией, иногда проходящей еще по сырому пятну. Здесь также важно предугадать наиболее выразительный росчерк, серию «неровных» движений, следующих принципу «почти бессознательной » интерпретации самой сущности прототипа.
дворы – эссе №6
По-настоящему Самара отличается от Европы и всего горнего мира своими дворами, которые напоминают корабли. Идешь вглубь двора – и ощущение, что двор движется по океану, не оставляет тебя. Какие моря и океаны встречают экипаж каждого такого ковчега? Какие тернии, какие звезды? Во двор ведет путь через арку или тоннель. А можно просто войти в ворота или пустоту (gap) между домами.
И получается, что ты проникаешь к кому-то непрошенным гостем и до определенного момента движешься как в покинутом корабле-лабиринте, не зная, что тебя ждет. Двор – это внутренняя палуба ковчега, обитатели – странствующие твари земные, люди – каждый со своей биографией. Человек сидит, например, на перилах ограждения крыльца, рядом мурлычет кошка, под ногами треснувшие доски, текстура – серо-серебристые волокна, занозы давно никому не грозят, все разверзсто и сглажено одновременно, в доски вглядываешься как в трофейный ковер с лебедями, сочиняешь истории про высохшие потоки, здесь будто бы жили охотники на носорогов, прошло с того времени четыреста лет, и даже египтяне не застали живой воды, а лишь только песок, песок, песок… Двор вовлекает тебя мимо сидящего человека внутрь своего корабельного нефа, предстоит знакомство с мужчиной и женщиной, предотвращающих распад небольшой вселенной за счет строительства микромира. Допустим, ее зовут Софьей Павловной, а его – Олегом , он бывший летчик: вот так! Нужно только вот так, когда в самой глубине самарского двора живет бывший летчик, и стоит перед тобой, застенчиво, а может быть, угрожающе сжав кулаки. Летчик, когда его лишают права летать, становится одним из самых опасных представителей нашего грешного социума. Не трогайте Летчика! Пусть он сам когда-нибудь упадет. Олег стоит поодаль от Софьи. Влево от этой пары – японский сад, построенный летчиком на месте помойки. Олег и Софья считают, что это японский сад. Вообще-то сад сооружен в форме беседки с баскетными ограждениями между столбов, и уже завивается виноград, уступами – камни, между камнями – всякие анютины глазки и львиные зевы, пол вымощен специально наколотой плиткой, нет только ручья, потому что во дворе вообще отсутствует водопровод, но это вопрос – политический, Олег это знает, осведомлен, натерпелся, все будет в порядке, -улыбается Софья. Именно в этом месте, за домом Софьи и Летчика, двор заканчивается тупиком. Ковчег обретает корму. Вообразите, как тянет заглянуть вниз, где под звездами стелется пенный след – разрез воды ахтерштевнем, вода-океан, судьба – все еще впереди. Узкое пространство двора-корабля не такое простое, как в церкви, и в этом смысле – в ковчеге как в таковом. Самарский двор выстроен зигзагами, лабиринтом, но наклоняется именно как корабль, большой деревянный ковчег в библейские времена; не трудно представить, какие тогда были волны: огромные, пологие, а ковчег представлялся щепкой, но все же он держался и выжил. Дворы многократно умножают ассоциативный сценарий: они то плывут по морям, то прижавшись боками стоят в неведомых гаванях еще не забытого острова, городского квартала, города, состоящего из одних дворов-кораблей, в каждом из которых странствуют свои экипажи.