КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ

Мы совместно с Институтом Города проводим аудит территории, выявляя культурный потенциал старой Самары. Нас интересует всё, что может представлять ценность: архитектура, события, истории, легенды и люди, населяющие наш замечательный город, — современники или давно ушедшие, но оставившие след.

В первой части гида, посвящённого усадьбе архитектора Зеленко, мы копались в её истории и разбирались в нелёгкой судьбе дома, расположенного на второй линии и скрытого от глаз нелюбопытных прохожих.

Возвращаясь к истории, стоит еще раз упомянуть о дворянке Анне Александровне Слободчиковой, владевшей усадьбой с 1902 по 1916 год. Дело в том, что при подготовке материала чудесным образом нашлись воспоминания её сына Владимира Александровича Слободчикова, родившегося в Самаре в 1913 году. Человек удивительной судьбы, переживший эмиграцию в Китай, похищение советскими спецслужбами, арест по ложному обвинению и несколько лет в застенках НКВД, в своей книге «О судьбе изгнанников печальной» делится воспоминаниями, в том числе о Самаре и событиях, последовавших после революции.

Небольшая цитата из книги Владимира Слободчикова позволит почувствовать дух того времени:

“24-25 октября в Петрограде произошло восстание, в результате которого было свергнуто Временное правительство и установилась власть большевиков. Повсеместно началось уничтожение помещичьих усадеб, разграбление складов продовольствия, амбаров с зерном. Мы получили сведения, что наш хутор Благодатный подвергся разгрому, наши мельница и складские помещения захвачены были бунтарями, разгромлена была усадьба Александровка, и породистые рысаки уведены в неизвестном направлении. Остававшаяся в Александровке мамина сестра Нина была арестована как дочь помещика и вывезена неизвестно куда; усадьбы соседей, в том числе Чичеринка и Бурцево, сожжены. Церковь в Духовницком полностью разграблена”.

Много воды утекло с тех пор. После известных событий усадьба была национализирована, а в домах размещены коммунальные квартиры. А дальше — обычная история, характерная для жилища, пережившего революцию и Советский Союз.

Но нашим домам повезло чуть больше, чем многим их ровесникам в старом городе. В особняке Зеленко завелись общественные организации журналистов и писателей, и лет 10 назад в нём провели капитальный ремонт. А в доме, расположенном во дворе, спустя 70 лет после ликвидации собственников как класса вновь поселились мелкие домовладельцы. Возможно, история их не учит ничему, но эти люди точно не позволят дому просто так взять и умереть.

В один из зимних вечеров мы и наведались к новым хозяевам. На просторной кухне Нины, хозяйки квартиры, расположенной на втором этаже дома, нас поджидали три очаровательные соседки. На обеденном столе по традиции, сложившейся между жильцами исторического центра и журналистами, стопочками разложены архивные справки-документы, письма-запросы и ответы-отписки из всевозможных инстанций, управлений городских департаментов и региональных министерств. Тут же небольшая инсталляция из артефактов, доставшихся по наследству или добытых при разборе подвалов, чердаков и окрестных сараев.

Разговор начинается сразу по существу, без преамбул и вступлений.

Татьяна:

— Наш дом всегда относили к усадьбе Зеленко. При приватизации всем нам — новым собственникам -вручали обременение, копию паспорта объекта культурного наследия и акт историко-культурной экспертизы, в котором красиво было написано о том, что все здания создают единый комплекс городской усадьбы и подлежат государственной охране в равной степени.

Теперь нам говорят, что дом больше не объект культурного наследия, хотя еще год назад числился в списках таковых. Я не пойму логику. Что произошло? Почему он перестал быть памятником? Может, потому что он имеет не самый презентабельный вид?

Я живу в доме с самого детства и не помню, чтобы кто-то, кроме нас, здесь делал ремонт.

Елена:

— Не так давно мы в очередной раз обратились в городской департамент имущества с вопросом, почему у нас не делают ремонт? Ответ звучал примерно так: вы там живете. Довели до такого состояния, вы и делайте.

При этом вы сейчас можете оценить состояние квартир собственников, но если вы зайдете в одну из четырех коммуналок, принадлежащих, кстати, департаменту имущества, вы ахнете.

Рушатся потолки и стены, батареи, поэтому зимой эти помещения не отапливаются. Комнаты пустуют — жильцы, получившие эти помещения по соцнайму, живут где-то в другом месте, но комнаты “держат” в надежде улучшить свои жилищные условия. Более того, в октябре 2014 года в одной из коммунальных квартир произошел пожар — выгорела стена и пожарные выбили стекла. Так их до сих пор никто не вставил.

А недавно мы узнали, что по инициативе департамента имущества наш дом признан аварийным. Понимаете смысл? Собственник коммуналок, который фактически ухудшает состояние дома, предлагает: “А давайте признаем его аварийным!”

Нина:

— А мы не согласны. Мы тут жить хотим. Мы собственники — все активные, настоящая команда. Собираем деньги, сами все делаем, что не можем — нанимаем. Вызвали независимого эксперта, заплатили ему денег, а это не дешёвое удовольствие. Он указал нам слабые места и дал рекомендации, с чего начать. Мы сделали ремонт в подъезде, забетонировали пол под теплоузлом, утеплили канализацию, покрасили фасад до второго этажа, обработали все деревянные конструкции противопожарной жидкостью. Во дворе со времен войны оставались дровяные сараи, так мы все расчистили. В следующем году будем делать электрику.

Кстати, дерево сохранило свои свойства. Когда мы делали ремонт в квартире, приглашали опытного плотника. Он вскрыл полы, зовет меня и говорит: «Послушай, дочка, как звенит дерево, ты больше такого не услышишь». И ударил топором по балке перекрытия. Оно звенело. Такого дерева больше нет.

У нас самый настоящий клубный дом. У нас отличные соседские отношения, встречаемся каждый день, отмечаем праздники и так далее. Мы все друг друга знаем, как и с кем как поговорить, на кого “поднажать”, кого построить, например, алкоголикам, которые живут в соцнайме, не даём разгуляться.

У Лены вот сын во второй класс пошел, а она дома сидит. Так мы ей предлагаем: выходи на работу, а мы будем сына из школы по очереди встречать. Вот так и живём.

Татьяна:

— Теперь получается, что нас, жителей, отправят в гетто, а этот квартал отдадут в качестве компенсации за обманутых дольщиков, чтобы построить здесь жилье премиум-класса.

Знаете, сколько мы проектов видели? Это же бумага. Главное — расчистить квартал. Кстати, собирали нас в “Трансгрузе” как-то в июне 2014 года. Шикарный офис, вежливо разговаривают. Спрашивают: чего хотите? И видимо посчитали все “хотелки” за целый квартал и решили действовать другим путём.

Но я здесь родилась и никуда отсюда не хочу. И люди купили здесь квартиры, вкладывают свои средства потому хотят жить в городе, а не в поселке Винтай. Просто не трогайте нас, мы готовы свой дом содержать.

За разговорами незаметно прошёл весь вечер. Хозяйки долго не отпускали нас, устраивая экскурсии по своим квартирам и выкладывая из тайников свои сокровища, например, остатки сервиза, доставшиеся семье Елены от прабабки, служившей гувернанткой у Альфреда фон Вакано, или обширную коллекцию старорежимных открыток Татьяны и фотогалерею её предков.

Вот оно, настоящее жилье премиум-класса. Небольшой крепкий дом на десяток квартир, расположенный в центре города, со сформировавшимся локальным сообществом, которые так стремятся зафиксировать и описать отечественные урбанисты, словно речь идет о редких или вымирающих видах млекопитающих.

Вот она, живая, не музейная история дома, Самары, России, которую словно сто лет назад можно послушать, так сказать, в устной традиции, сидя у хозяйки на кухне за чашкой чаю. Причем хозяйка, как и другие жители, собирающие историю своего дома буквально по крупицам, сами становятся её героями.

Еще одной находкой можно назвать воспоминания самарской писательницы и журналистки Натальи Фоминой о своей семье, которая, по удивительному совпадению, в свое время жила в этом доме:

— Первой в Самаре обосновалась прабабушка. Ее звали Анна Войцеховская, в 1914 году с двумя братьями она чуть не пешком пришла в Самару из Гродно. Бежали от голода. Первое время ей приходилось непросто – русского она почти не знала, белорусский и польский.

Как она познакомилась со своим будущим мужем, я не знаю. Он был видный жених, служил на железной дороге, имел неплохое жалование, казённое обмундирование и считался отличной партией. Вполне возможно, что начали общаться они из-за общности прошлого – дед тоже был выходец из Западной Белоруссии. В Самаре он окончил реальное училище, получил профессию и вот, влюбился в бабушку. Они женились, и среди семейных документов хранится свидетельство о браке и ордер, подписанный городской управой, с «ятями» и гербами.

И въехали они в большую, удобную трехкомнатную квартиру на улице Самарской, дом 179А, первый этаж. На Самарской в конце XIX века селились в основном люди со средними доходами, и преобладали деревянные дома, изобретательно украшенные резьбой. Но бабушке с дедушкой повезло оказаться в доме с особой историей — флигеле особняка, спроектированного городским архитектором Зеленко. Все знают Зеленко как автора дома Курлиной; здание на Самарской много скромнее, но с изящной колонной у парадного входа.

Сейчас там расположился Дом журналистов, а в конце пятидесятых годов прошлого века квартировал знаменитый в городе детский врач Шапиро, он вел негласный приём, и во дворе часто выстраивалась небольшая очередь из озабоченных матерей и детей, закутанных в пуховые платки. Денег доктор Шапиро не брал, брал продуктами – с тех, кто мог что-то дать. Могли не все.

Квартира прабабки находилась в доме, расположенном во дворе, имела два входа, печное отопление, просторную кухню и была превращена в коммунальную — по нормам времени военного коммунизма — в 1919 году. Через пять лет родилась моя бабушка, девочка Лёля. Больше детей у прабабки не случилось, дочку она любила суровой и дисциплинарно выдержанной любовью.

Лёля была обязана быть первой ученицей, после блестящего окончания девятилетки поступила в Плановый институт. Прабабка оставалась домохозяйкой, но для поддержания определённого уровня жизни семьи шила на заказ мужские брюки, имела успех, с молчаливого одобрения мужа-железнодорожника торговала на Цыганке. Цыганка, огромнейшая вещевая барахолка, располагалась в районе сегодняшней улицы Дачной. Там можно было купить всё – от подставки для яиц до фисгармонии. Если, конечно, кто-то в фисгармонии нуждался. У прабабушки наличествовало свое место, и к ней ходили люди по рекомендациям.

В июле сорок первого года арестовали прадеда – за переписку с родственниками из Белоруссии, которая уже была оккупирована. Полгода прабабка не знала о его судьбе ничего, а потом он в ночь, совершенно неожиданно, появился на пороге, где упал, едва дождавшись, когда откроют дверь. Совершенно был больной, какой-то скоротечный рак, мгновенно умер, кажется, в мучениях – никаких ведь обезболивающих, только редкая порция спирта, возможно.

Прабабка начала свою честную жизнь вдовы. Ей очень пришлась эта роль, будто бы специально для неё писанная. Продолжала шить, увеличила количество заказчиков, кормила дочь. В обрезанной наполовину квартире превратила прихожую в кухню-столовую, стоял обязательный круглый стол, готовилась простая еда.

Моя бабушка заканчивала институт в сорок пятом году институт, когда на танцах в Доме офицеров познакомилась с моим дедушкой. Дом офицеров тогда был самым модным местом. Самые красивые девочки бегали туда на танцы, перешив на платья ситцевые занавески и старые наволочки. Дед был военный летчик, командированный на роль военпреда при заводе имени Фрунзе. Красавец, конечно. Фамилия – Цыганков, и внешность имел такую… цыганистую. Кудри из-под фуражки, гордый профиль, хороший рост, крепкая рука. Фронтовик, герой! Иван Аверьянович Цыганков. Бабушка его звала: Ваник.

Что касается прабабки, она была совершенно не рада появлению в доме зятя. Казалось бы, такое трудное время, мужчины на вес золота – и хромые, и гнойные. Но – выказывала недовольство, заносилась, чванилась. Польский гонор, говорю же! Молодые недолго прожили в примаках, дед поступил в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского, и почти на десять лет увез семью в Харьков. Бабка стала прекрасной офицерской женой, славилась добродушием, приветливостью. Её все любили, даже склонные к истерии коллеги-женщины по экономической работе.

В пятьдесят первом году бабка приехала рожать в Куйбышев мою маму. Окончательно в Куйбышев семья вернулась в пятьдесят седьмом, деду предложили место на военной кафедре Авиационного института. Через несколько лет бабка возглавила там же плановый отдел, а мама пошла в двадцать пятую школу – потрясающей красоты здание на пересечении Самарской и Рабочей.
За продуктами ходили на Воскресенский рынок – сейчас это Самарская площадь. Прабабка привередливо пробовала творог, сметану. Долго ходила по мясным рядам. ёе окликали: хозяйка, отличная говядина! Она чуть склоняла голову.

Из праздников совместно теща с зятем отмечали только Пасху. Прабабка выпекала куличи, красила яйца, в церкви, конечно, не святила, но мыла весь дом и в воскресное утро встречала папу рюмкой водки и куском кулича. Они чинно целовались, трижды – как положено. В кухне-прихожей стоял всё тот же круглый стол, собирались гости.

Все окрестные дома купеческой постройки были заселены с подвала до чердака. Вот славное здание желтого кирпича, выстроенное по соседству. От улицы его отделяла чугунная ограда. Этот дом называли домом нефтяников, там жил начальник управления нефтяной промышленности Средне-Волжского совнархоза Виктор Муравленко. Позже в его честь назовут один из городов Тюменской области. У начальника управления был сын. Моя мама с ним очень дружила в детстве, как-то он подговорил ее лизнуть ту самую чугунную ограду на морозе. Язык отливали теплой водичкой. Сейчас Сергей Муравленко — депутат Государственной думы, занимает хорошее место в списке богатейших людей России по версии журнала Forbes.

Что касается меня, то я поселилась на Самарской в середине семидесятых и жила пять хороших лет.