ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ

У Оли Князевой врожденная ломкость костей. Она не ходит, у неё маленький рост, слабые руки и бесчисленное количество переломов. На долю девушки выпало множество испытаний: трагическая смерть родителей, потеря квартиры, приют для бомжей, пансионат для инвалидов с казарменными порядками.

Несколько лет назад Ольга встретила Сашу и обрела с ним любовь и свободу. Но злоключения на этом не закончились.

На втором этаже старой высотки на окраине города, в которой живут Оля с мужем Сашей, в подъезде невыносимо пахнет помоями. Длинный тёмный коридор, третья дверь слева. Они только что переехали в Самару из Тольятти, сняли квартиру и пытаются начать жить заново.

Почти всю маленькую прихожую занимает огромный дребезжащий холодильник. Двери в ванную нет — разобрали, чтобы проходило инвалидное кресло. 28-летняя Оля сидит в центре разложенного дивана, и, если не смотреть на её лицо, кажется, что это трёхлетний ребенок.

В комнате кавардак — вещи на полу, диване, в коробках и пакетах. В них постоянно исчезает пугливая Олина кошка.

Саша суетливо пытается расчистить для меня место на диване. Ему 58 лет, он переживает, как бы про их странную пару не написали лишнего. За годы совместной жизни они с Олей наслушались от людей всякого и с опаской принимают чужаков.

— Я родилась в Новокуйбышевске, — рассказывает Оля мягким, детским голосом. — Жила в семье — мама, папа, брат. Родители меня очень любили и делали всё, чтобы я была счастливой. Почему я такая, никто не знает. В семье все здоровые, а я вот такая. Всё моё детство мама водила меня по врачам — самым разным, даже в Москву возила к какому-то профессору. Они разводили руками и ничего толкового сказать и сделать не могли. Мама ушла с работы, чтобы всегда быть со мной рядом и беречь. Я постоянно что-то себе ломала, чаще всего руки, то неаккуратно просуну между прутьев кроватки, то упаду. Однажды сломала руку, просто запутавшись в одеяле. Чаще всего я играла в куклы ногами, потому что руки всегда были забинтованы…

Мама всегда плакала, когда приводила меня к врачу, потому что на меня пялились в очередях, а доктора смотрели как на непонятный экспонат.

— Из-за людской бестактности самым страшным всегда был поход в поликлинику. Мама всегда плакала, когда приводила меня к врачу, потому что на меня пялились в очередях, а доктора смотрели как на непонятный экспонат. Однажды очередной доктор поглядел на меня и сказал: «Я такого никогда не видел!» Я расстроилась, но собралась и пошутила: «Рада, что ваш профессиональный день прожит не зря».

Как-то я спросила у мамы, не хотела ли она оставить меня, когда я только родилась, ведь со мной так трудно! Она ответила, что я — смысл ее жизни и о том, чтобы от меня отказаться, она не думала.

В детстве, да и потом у меня не было подруг. Если и приходили к нам девочки из школы, то больше из любопытства. Я много читала и училась. До шестого класса ко мне ходили учителя и репетитор по английскому. А потом мой класс расформировали, и меня никуда не взяли. Из-за постоянных переломов я не всегда могла заниматься, учителей это раздражало, и, исключив меня, они решили проблему. Четыре года я не училась, а потом поступила в вечернюю школу и закончила с отличием. После окончила колледж с красным дипломом и решила поступать в институт.

В России человеку с первой группой инвалидности очень трудно жить. Куда ни сунься — везде тупик, начиная от ступенек в подъезде и отсутствия пандусов до невозможности получить высшее образование. Даже если учишься заочно, на экзамены и зачёты нужно приезжать. Но я так сильно хотела учиться, что написала письмо в Москву, в Министерство образования, и меня взяли в Современную гуманитарную академию на дистанционное обучение, на юридический факультет. Каждые полгода мне домой привозили сервер с загруженными экзаменами и зачётами, так я их сдавала. Я проучилась на одни пятерки до третьего курса. А потом не стало родителей, и вся жизнь перевернулась.

~

— Мама очень боялась, что я могу остаться без них с папой. Всё говорила: «Не дай бог что-то случится с нами, как ты одна останешься?» И вот, случилось… Родители поехали на машине в Краснодарский край и, когда ехали обратно, на них налетела фура. Ничего от них не осталось, хоронили в закрытых гробах. Мне было 23 года.

Брат сразу уехал в Москву, бросил меня одну в беде. Но я не держу зла, ухаживать за мной очень сложно, я ведь сама не могу даже крутить колеса инвалидного кресла. Какое-то время я жила с бабушкой. Ей со мной, конечно, было трудно, и, когда я стала жить с мужем, теперь уже бывшим, она тоже уехала.

Про бывшего мужа Оля говорит мало и неохотно. Отбывал наказание на зоне, познакомились по телефону. Был ласковый, говорил много хорошего. И когда вышел, они стали жить вместе в её квартире.

— Я не знаю, любила ли его. Казалось, что да. Думаю, это от недостатка внимания. Мне просто надо было кого-то любить, — признаётся Оля.

У мужа были долги, он попросил Олю продать квартиру. И она продала. Потом он сел за наркотики, и Оля оказалась на улице.

Меня определили в приют для бомжей. Когда я туда приехала, подумала, что всё, там и умру.

— Меня определили в приют для бомжей. Когда я туда приехала, подумала, что всё, там и умру. Я же таких мест даже не видела никогда! Комната на четырёх человек. Кровати и тумбочки, больше ничего нет, даже розеток. Люди с физическими и с умственными отклонениями, все вместе. Одна женщина разговаривала сама с собой без начала и конца, другая была без ног — ползала на руках. Всем, кто со мной жил, была нужна помощь, поэтому носить меня в туалет было некому. Одну из проживающих приюта, здоровую женщину, попросили за мной ухаживать, но желанием она не горела. Как-то, когда я очень хотела в туалет, она сказала мне: «Некому тут выносить за тебя судно. Унесу его, и сиди, как хочешь». Про помыться и почистить зубы я и не заикалась.

— Через месяц из этого приюта меня определили в другой, в посёлке Поволжский. Там хотя бы были санитары, которые иногда меня мыли. Оттуда меня должны были отправить в пансионат для инвалидов, но никак не отправляли. Я, наверное, наложила бы на себя руки, если бы не подхватили волонтёры самарской общественной организации «Домик детства». Они приехали, привезли средства гигиены, еду и даже телефон. Звонили мне постоянно, поддерживали. Они же помогли мне написать письмо в Министерство социально-демографической и семейной политики, в котором я попросила определить меня в пансионат для инвалидов. И меня определили. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не волонтёры…

Нас перебивает Саша, приносит поднос с чаем, бутербродами и пирожными.

— Мы едим прямо на кровати, — извиняется он. — Так Оле удобнее.

И пока пьем чай, он рассказывает, как у них всё так вышло.

~

— Я развёлся с женой, оставил ей квартиру. Жил один, снимал жильё. Устанавливал сигнализации разным компаниям, все самые крупные банки оборудовал в 90-е годы. А когда случился дефолт, фирмы начали разваливаться, я остался без работы. Устроился в приют в Поволжском, там жил и работал, электрику, сантехнику, всё делал. И подрабатывал дежурным администратором в приюте «Московский». Принимал посетителей, следил за порядком.

И вот в один прекрасный день в Поволжский приют привезли Олю. Сидит такая маленькая, глаза большие-большие, смотрят жалобно.

Её определили в женскую палату. С утра соседка мне жалуется: новенькая-де ночью по телефону разговаривала, мешала спать. Вот, думаю, такая-сякая, только приехала, а уже борзеет. Захожу в комнату, чтобы её отчитать. Думаю, сейчас начнет пререкаться. А она так тихо: «Хорошо, извините, я больше не буду». И тут я начал потихоньку таять.

Я за Олю очень переживал. За ней ведь нужен постоянный уход. Одну ходячую я определил, чтобы она за ней присматривала. И всё боялся, что она её уронит, когда в душ несёт. А у Оли ко мне возникла неприязнь, потому что я был своего рода блюстителем порядка, строгий очень. А потом у неё сломалась зарядное устройство. Я увидел, что она мучается, взял и подобрал ей зарядник. Она удивилась такой доброте. Я начал к ней в гости заходить, стали общаться. Потом её отправили в Сызранский пансионат для ветеранов труда, и она мне оттуда каждый день звонила. Разговаривали мы так, разговаривали и решили жить вместе. Но не тут-то было.

— Сызранский пансионат считается очень хорошим по сравнению с другими. Там евроремонт, чистота, с виду все очень хорошо. А на деле — тюрьма, — продолжает Оля. — Чтобы уехать по делам, надо писать заявление. В девять вечера ворота закрывают, если опоздал, назад не попадёшь. Можно уходить в отпуск — тоже по заявлению, и не когда вздумается, а в положенные сроки. Подъём, отбой — распорядок, как в армии.

— За них там трясутся и не выпускают, — говорит Саша. — Не потому, что очень волнуются, а потому, что забирают 75% от пенсии. Оля раз заявление на отпуск написала, чтобы ко мне съездить, два (когда отпуск, пенсия остается на руках), на третий раз ей заявили: «Запрём тебя в комнате, и никуда не пойдешь». Но она же взрослая и дееспособная, сама может решать, где и с кем жить!

Поняв, что из Сызранского пансионата так просто не выбраться, Саша и Оля обратились в прокуратуру. Просто пришли и рассказали о том, что им не дают жить вместе.

— Прокурор со мной очень долго разговаривал, всё расспрашивал о правилах и порядках, — говорит Оля.

— Поделился, что как-то они проверяли один пансионат и нашли комнату-карцер, куда сажали провинившихся. И что с тех пор пансионаты боятся проверок. Не знаю, что именно он сделал, но Саше не без скандала позволили меня «выкрасть».

— Я решил уйти из приюта, там очень маленькая зарплата была, а у меня же появилась семья, — говорит Саша. — Уволился, переехали в Тольятти, там у меня оставались связи, можно было халтурить на частных заказах. Тогда я сделал Оле предложение, сыграли свадьбу.

~

Когда все трудности, казалось бы, были преодолены, у Оли и Саши начались другие проблемы — бытовые. Устроиться на постоянную работу Саша не мог, надолго Олю одну не оставишь. Пробовал халтурить по несколько часов, и однажды, пока его не было, у Оли случился приступ, едва не задохнулась. Так и осел дома.

— Так мы и живем, — вздыхает Оля. — Я зарабатываю деньги, а Саша ведет хозяйство и ухаживает за мной. Он очень переживает из-за того, что не может нас обеспечивать, но другого выхода мы просто не нашли.

— Когда я еще жила с родителями, вела курсы английского на дому, немножко зарабатывала. Я и сейчас очень хочу работать репетитором. Не знаю, как буду находить учеников в новом городе и получится ли, но на всякий случай регулярно читаю английскую литературу, чтобы не забыть язык. А так всё время работаю удалённо. Что только не перепробовала! Даже «холодные звонки» — это когда обзваниваешь случайных людей и предлагаешь, например, подключить Интернет. Очень неблагодарное дело, столько негатива слышишь в ответ! Сейчас я работаю диспетчером в питерском такси. И ещё модерирую один юридический сайт. За квартиру я плачу 15 тысяч, а пенсии по инвалидности в России сами знаете, какие. Некогда отдыхать.

~

Оля и Саша переехали из Тольятти в Самару потому, что Саша болеет и переживает, что если с ним что-то случится, Оля останется одна. Всё-таки в Самаре волонтёры пропасть не дадут. А ещё из тюрьмы скоро должен выйти бывший Олин муж, и хочется быть от него подальше.

— Жильё в Самаре мы искали долго. У нас «странная пара», как сказала риелтор. Да ещё и кошка… Но вот на окраине Самары все-таки нашли. Квартира неуютная, маленькая, на коляске мне совсем не развернуться. Мы мечтаем о своей квартире, чтобы не надо было бесконечно переезжать, это для нас кошмар. Вот только ипотеку мне никто не даст. Ни первого взноса нет, ни нормальной работы… Но пусть в съёмной и плохой, зато мы вместе.

Каждый раз, когда мы выходим из дома, я ужасно боюсь, что Саша меня уронит. Потому что если упаду, сразу сломаюсь.

Саша берёт Олины руки в свои и произносит:  «Посмотри, какая она у меня хрупкая. Ты видела её детские ручки?» Задирает рукав Олиной кофты и аккуратно трогает её за предплечье. Тонкая кожа обтягивает криво сросшиеся кости – последствия переломов. «Я ей перед свадьбой несколько колечек подарил – еле подобрал».

— Каждый раз, когда мы выходим из дома, я ужасно боюсь, что Саша меня уронит, — ёжится Оля. — Потому что если упаду, сразу сломаюсь. Последний раз я сломала руку в прошлом году, наехала на торчавшую плитку и перевернулась на коляске. Заработала ещё один криво сросшийся перелом.

Олины переломы срастаются дома. Она, как побитая собака, зализывает раны самостоятельно, вдали от людей. Потому что от их вмешательства, по её словам, только хуже.

— К врачам я обращаюсь в крайних случаях, — объясняет Оля. — Хватило за детские годы. Они меня не понимают, даже рентген сделать не могут. Гипс на переломы никогда не накладывали: «Идите отсюда, у вас тут криво всё, не получится». А как у меня однажды взяли кровь из вены, не забуду никогда! Расковыряли обе руки так, что сплошь были кровавые синяки. Медсестра была неопытная, испугалась и залила раны спиртом. А у меня же очень тонкая кожа, спирт ее сжёг. Она залепила всё пластырем и перебинтовала… И потом очень долго у меня были ужасные синяки, всё болело. В общем, не люблю я ходить по врачам.

Зато Оля любит ходить в библиотеку. В этот раз мы идем вместе, сдавать прочитанные и выбирать новые.

До библиотеки минут десять пешком, которые с Олей превращаются в полчаса. На каждом шагу — ямы, выбоины и очень высокие бордюры. Библиотекари Олю уже знают, открывают заднюю дверь. Там нет порога, и можно спокойно заехать внутрь. Оля долго перемещается между полками, выбирая книгу, многое уже читала. Саша молча ходит следом, как телохранитель.

Выбор падает на роман Дины Рубиной. Оформляем и идём обратно. Через те же кочки и те же бордюры. Прохожие оборачиваются на Олю, так происходит всегда.

— Надо мной часто на улице смеются дети. Тычут пальцем. Взрослые реагируют менее бурно, но всё равно разглядывают. Я всё понимаю, как же на меня не смотреть! Но всё равно так и не научилась относиться к этому философски. Обидно, когда над тобой хихикают. Обидно всякий раз.

Я на людей не злюсь, не подумайте. Понимаю, что это от незнания, от того, что таких, как я, не видно, они лежат по пансионатам или сидят дома. А я вот лезу: учиться мне надо, гулять, книжки читать. Вот, может быть, вы напишете — и люди всё поймут…

У подъезда Саша берёт Олю на руки и аккуратно поднимается по ступенькам. Заношу в подъезд коляску, Оля садится, и они, с трудом протискиваясь, исчезают в лифте.

Через две недели после нашей встречи хозяйка попросит их освободить квартиру. Им снова придётся искать жилье, складывать вещи в коробки и переезжать.

---

Этот материал был написан для сайта Такие Дела. Вскоре после публикации у Саши Князева нашли рак кишечника – в жизни Оли наступил ещё один переломный момент.

15 февраля Саша ложится на операцию. Сколько он пробудет в больнице, никто не знает. И сколько после операции проведёт в стационаре – тоже. Время может растянуться до полугода, а то и дольше.

Оля совсем не может быть одна, поэтому если мы не поможем, её снова ждёт тюрьма пансионата.

Волонтёры общественной организации «Домик детства» сейчас собирают деньги на сиделку, которая будет помогать Оле жить, пока Саша не поправится. А ещё на дорогой подъёмник для инвалидов, при помощи которого сиделка сможет перемещать Олю по дому. И, конечно, понадобится очень много медикаментов. Поэтому если вы хотите помочь Оле и Саше пережить очередную беду, можете перевести любую посильную сумму по этим реквизитам.

Фото: Аля Шарипова