ЗАБОТ-ТО ПОЛНО

Продолжаем делиться историями, услышанными от заслуженного артиста Самарской области и потрясающего рассказчика с отличным юмором Марка Львовича Когана. Начало разговора — здесь.

Не тот Коган

С Геннадием Пантелеймоновичем Провоторовым я познакомился в Саратовской филармонии. Он взял меня в класс дирижирования. А сам он, в свою очередь, учился у Александра Борисовича Гондельвейзера как пианист. И у Александра Васильевича Гаука он учился как дирижер. Недавно я прочитал книгу Гольденвейзера, который дважды был ректором московской консерватории, и он… знаете как? Как Шебуев в Самаре. Он помог искусству в городе не потерять всё то, что было до 1917 года. Он пронес искусство в себе через революцию, развил при советской власти.

В позапрошлом году, кстати, внучку Шебуева Ольгу я пригласил провести концерт «Победа. Музыка. Весна». Почему я её пригласил? По большому счету там нужен был мужской голос. Читать стихи, вести концерт. Но она же такая актриса! Я видел её в театре еще при Монастырском, потом в театре «Понедельник». Она вела концерт робко. Но когда начала читать стихи Ахматовой… Не дежурные третьесортные стихи, которые почему-то сейчас очень любят на памятных торжествах, а настоящую, искреннюю поэзию. Вот это был класс!

И говоря о Шибуеве как о мостике между прошлым и будущим, то же самое можно сказать о Гольденвейзере. Человек, который играл на рояле Льву Николаевичу Толстому и был другом его семьи. Ты же понимаешь! Но он как-то вошел в эту власть и даже получил сталинскую премию… Провоторов учился у Александра Борисовича Гольденвейзера. Взял от него необычную методику, когда с одним студентом занимаются, а остальные стоят, слушают и впитывают. Я бывал в качестве слушателя на этих уроках и понимал, что я ничего не знаю, хотя уже работал в драматическом театре контрабасистом и в симфоническом оркестре тубистом.

Геннадий Пантелеймонович сначала жил на два города – Саратов и Куйбышев, а потом выбрал для работы нашу филармонию. Потому что здесь была шикарная акустика, а еще шикарный летний театр в Струкачах, проект которого Марк Блюмин взял целиком из Юрмалы. Два таких зала было в Союзе. Бог даст, мы еще летом сыграем на этой сцене «В городском саду играет».

В Самару я приехал за Провоторовым в апреле 1973 года. Там была своя интересная история. Геннадий Пантелеймонович приглашает меня прослушиваться на программу. А одновременно со мной приезжает в Куйбышев на гастроли очень известный дирижер Семен Коган. У него единственный недостаток – он тоже Коган. Я приезжаю, меня встречает в аэропорту Волга, везет в гостиницу, потом на репетицию. Я думаю: ёлки-палки, если они всех артистов так приглашают, то это же рай. Тут приходит на репетицию заведующая концертным отделом и спрашивает Когана. Я выдвигаюсь на первый план. А она мне: «Марк, что же ты не сказал, что ты не тот Коган». Они меня с Семеном перепутали. А тот, бедный, приехал из Омска, его никто не встретил, он на автобусе добрался до города, еле устроился в гостиницу.

Рядовой сапожник

Я с удовольствием влился в коллектив филармонии, стал играть в оркестре, и тут мне повестка в армию. Ты будешь смеяться, мне директор филармонии звонил в гостиницу и говорил: сегодня на репетицию ни ногой, из военкомата придут вас искать. Меня прятали всей филармонией. Директор оркестра другой раз говорит: «Марк, собирай вещи, я тебя перевезу в другую гостиницу, потому что они знают, где тебя искать».

Но не уберегли. В оркестре была своя тусовка. И был первый флейтист. Я боюсь сказать что-то лишнее про того человека, но история такова. Мой сокурсник, флейтист по фамилии Сорокин, получил приглашение в куйбышевскую филармонию на первую флейту. Но здесь же был флейтист! И он не чувствовал, что ему пора на пенсию. Неважно, что думают коллеги и дирижер, главное — он не чувствовал! И написал этот человек в военкомат, что «товарищ Сорокин избегает службы в рядах советской армии. А вместе с ним габоист Куц и тубист Коган». И забрили всех, про кого он написал, кроме… флейтиста Сорокина.

Мне тогда было 27 лет. Но Миша Куц (там где прошел хохол, еврею делать нечего) через год приехал старшиной, а я как уехал рядовым, так рядовым и вернулся. Служил в Полтавском районе, на станции Скороходово, где Петлюра с Ворошиловым в 1920 году подписывали мирный договор – был замкомандира хозвзвода в должности «сапожника». Так и написано в военном билете.

В бровь от маэстро

После того, как я вернулся через год, мой коллега, который вместо меня работал, предостерег: «Марик, ты рискуешь здоровьем». И показывает мне на шрам на своем лбу. Там вот что произошло. У Провоторова были широченные плечи при невысоком росте и огромные ручищи. Так вроде незаметно, но он как взмахнет ими… Играли Малера, медленные вещи, анданте и адажио. Они самые сложные. Необходимо чтобы не дрогнули ни рука, ни смычок, ни дыхание. И тут Провоторов ручищу выбрасывает, у него вырывается палочка из руки и попадает тубисту прямо в бровь. У того кровища… Концерт, конечно, доиграли, но вокруг все залито было. Он мне этот шрам и показывает: видал, мол!

На мой взгляд, жизнь филармонического музыканта развивается от концерта к концерту. Есть удачные программы и выдающиеся дирижеры, а есть проходящие. Ну, как правило, полного провала никогда не бывает. Но для меня лично как для музыканта хороший профессионал, который, я вижу, как занимается с ансамблем, как настраивает, какого звука просит, — это учитель. И потом, и сейчас, работая дирижером в муниципальном духовом оркестре, я уроки Провоторова вспоминаю каждый день и жалею: почему я так мало учился! Почему я должен сейчас учиться, и мне трудно… Не потому, что тупой, а потому что много обязательств. Не всегда могу сосредоточится на важном.

Былая акустика

Я хорошо помню старую филармонию. Бюст Шаляпина, который стоял спиной к улице Льва Толстого. Слева от него была каморка тети Аси Хайкиной, которая продавала книги и альбомы. И я всё забывал спросить у нашего инспектора Семена Марковича Хайкина, не родственница ли она ему.

Что мне еще запомнилось старое здание, так это акустикой зала. Потрясающая! Я только-только вернулся из армии, и в Куйбышев в командировку приехал друг из Саратова. Встретиться всё никак не получалось, и я ему предлагаю: приходи ко мне в филармонию, у нас репетиция, а перед ней собрание, и мы с тобой заберемся на балкон и поболтаем. И вот собрание идет, мы забились на галёрку, чтобы не мешать, и шепчемся. Там обсуждают планы, берут социалистические обязательства, кто спит, кто газету читает. Вдруг председатель говорит: «Молодые люди, перестаньте разговаривать!» Мы застыли. Мы же далеко от них, реально! И шепчемся. Нас слышно было. Вот какая акустика.

Я потом специально её исследовал. Попросил скрипача играть на балконе, а сам стоял на сцене. Потом менялись местами. В каждой точке огромного зала слышимость была обалденная. Помню, готовился к сольному концерту. Что-то репетировал, и мне концертмейстер Михаил Андреевич Гуревич говорит: «Марк, это громко». Как громко? В зале две тысячи мест! Потом я слушал Эмиля Гилельса из боковой ложи, я слышал каждый шорох! А сейчас думаю, неужели это со мной было? Сейчас совсем другая акустика. Раньше было такое ощущение, что музыкант играет внутренним слухом, если понимаешь о чем речь. Публика его слышала почти без потерь.

Джаз а-ля рюс

Куйбышевская филармония была довольно прогрессивной для того времени. Там работали люди, которые жили не только сегодняшним днем. И в первую очередь я вспоминаю Марка Викторовича Блюмина, который сначала был директором, а потом стал худруком. Когда худрук встречает гостей театра у дверей — это высший пилотаж. Он знал всех завсегдатаев в лицо и по имени. Он, очень импозантный, эрудированный человек, сам писал музыку, во время войны в звании гвардии майора командовал ансамблем Орловского фронта. Впечатляющая была натура.

После него, в каком то смысле, начался спад. Но это связано еще и с тем, что здание поставили на реконструкцию. А какие у нас были творческие коллективы! Гриша Файн, молодой музыкант, только что выпустившийся из Гнесинки, создал здесь джазовый оркестр. Он свой коллектив в Союзе очень хорошо показал и прославил куйбышевскую филармонию.

Я помню его спор с Гиларием Валерьевичем Беляевым (директор филармонии — Ред.). Гиларий Файну говорит: «Русскую песню перевести на джазовую импровизацию, такого просто не может быть!». «Как не может? Давайте к роялю подойдем». Гриша начинает импровизировать на тему «Во поле береза стояла». Гиларий для виду поупирался, но разделил эту точку зрения. Далеко не во всех филармониях джаз был в чести, но здесь благодаря ГМК (городской молодёжный клуб — Ред.) и джазовому фестивалю он был очень популярен. И сейчас наша филармония одна из крупнейших по проведению джазовых концертов.

Окончание следует

Текст: Анастасия Кнор
Фото из личного архива Марка Когана

Следите за нашими публикациями в Telegram на канале «Другой город»