"ЕЁ МОЖНО БЫЛО ПОД СТАЛИНА ПОЛОЖИТЬ"

Его дом пахнет книгами. В небольшой двухкомнатной квартире по стенам разместились длинные стеллажи, где вперемешку собрана художественная и научная литература, а также альбомы по искусству и разные документы. Помимо научной деятельности Юрий Константинович Фавстов всю жизнь живо интересовался историей Самары и особенно её театральной стороной. Сам заядлый театрал, 5 марта 1942 года он слушал на сцене оперного театра первое исполнение Седьмой симфонии Шостаковича, сидя на ступеньках амфитеатра. Предыстория этого события и впечатления — в рассказе Юрия Фавстова.

Наша семья переехала в Куйбышев из Ярославля в 1929 году, когда я был ещё младенцем. Отец после окончания института получил сюда назначение статистиком. Мама работала преподавателем литературы в музыкальном училище. Отсюда и связь с искусством. В 30-е годы были очень сильные профсоюзы. И моя мама была членом профсоюза работников культуры РАБИС. Это давало возможность бесплатно ходить на концерты, на выставки, в музеи. Я этим постоянно пользовался. В войну музыкальное училище на время закрыли. И все его работники и преподаватели пошли работать в театры, кто кем. Мать, например, устроилась билетером в филармонию.

Руководителем профсоюза была мамина лучшая подруга, мама Анетты Басс. Самое любопытное, что та работала в музыкальном училище уборщицей. При этом она была очень культурной женщиной, окончила до революции гимназию. Они из купеческой семьи 1-й гильдии. Мы с Нэткой в детстве были не разлей вода. Она мне показывала очень интересные документы своего деда. Он учитывал каждую копейку, вёл скрупулёзную таблицу доходов и расходов. Что, где, почём, любые затраты. Всё записывал, это было страшно интересно, глаза на лоб лезли. Вот как вели себя купцы. А вообще до революции Басс держали магазин «Колониальные товары и чай».

О быте

Мы жили в старом купеческом доме по адресу: Галактионовская, 103, в коммунальной квартире. Наша семья занимала две комнаты. Была очень интересная планировка. Небольшая, метров 16 светлая комната и 20 метров тёмная комната, без окон. Зачем такая комната была в доме, спросите вы. Потому что в ней бывший владелец дома отдыхал. Он не любил солнца, а любил прохладу. Поэтому в северной стороне дома была построена тёмная комната, в которой так окна и не прорубили.

Я помню, как взрывали собор на площади. Хоть и маленький был, но хорошо помню, как после взрыва мы лазили по подвалам. Вот, пожалуйста, эта лампа оттуда [Юрий Фавстов указывает на массивную зелёную лампу с абажуром]. Видишь, ножка какая. Это было паникадило, только оно перевёрнутое. Пётр Иванович, друга моего Лёвки отец, сделал из него лампу. Это яшма.

Мы жили очень дружно с соседями по коммуналке. Берк Леонид Рудольфович, офицер, бывший кавалерист, участник Первой мировой войны, и его жена, Обухова Лидия, преподавательница физики.

Между нашими комнатами дверь была всё время открыта. То есть практически мы жили одной семьёй. И вот однажды сосед решил начать делать из меня мужчину. Он взял столовую ложку, бутылку с водкой и сел в кресло, по-офицерски расставив ноги. Налил столовую ложку водки и дал мне выпить. Комната у них большая была, и я по половице, выпив ложку водки, должен был идти туда и обратно, как по струнке. Если всё получалось, он давал вторую ложку, потом третью. И во время такого «мужского» воспитания входит моя мамаша. Это был концерт по полной музыкальной программе. В результате соседскую дверь заколотили крест-накрест досками. И мне строго-настрого запретили с ними общаться. Правда, всех хватило на месяц, потом баррикады разобрали.

Я учился в двадцать пятой школе. Которая на углу Самарской и Рабочей, с бабочками. До войны она была общая, а потом, в 1943 году, нас разделили. Девочек отправили в пятнадцатую школу, а нас в — шестую. Но мы всё равно с нашими девчонками дружили и на танцы ходили друг к другу. Нашей учительницей по танцам была ведущая балерина оперного театра. Не хухры-мухры. И она девочек наших страшно смущала. «Грудь – это гордость женщины, — говорила она, — а вы как ходите? Раскройте плечи!». Девочки все как одна краснели. Она нас учила многим танцам, начиная фокстротом и заканчивая вальсом.

Пол в ОДО натирался воском, был блестящий и скользкий. Танцевать на таком паркете было одно удовольствие. Это же совершенно другие фигуры. Лёгкость была! Спустя много лет мы с моей женой Аленой в Москве в ресторане танцевали, так два журналиста, которые сидели за соседним столиком, всё допытывались, в каком театре мы работаем. Они были уверены, что мы имеем отношение к труппе Большого театра. Но на самом деле это была обычная самарская школа и наши танцевальные упражнения в Окружном доме офицеров.

О войне

В войну было тяжело. Учились в три смены. Первая смена начиналась с 8 утра, вторая — с двух, третья — с 6 до 11 вечера. Нас перевели тогда в 68-ю школу, потому нашу № 6 заняли под госпиталь. Тогда все школы были перегружены, потому что помещения отдавали под госпитали.

В Куйбышев началась эвакуация заводов, и началось массовое уплотнение. К нам приходили люди с ордерами и вселялись на наши метры. Первым у нас на уплотнении был писатель Иерихонов. У него была красавица-жена, эстонка Дайна, и собака овчарка. Он писал партизанскую быль, хотя партизаном не был, но зато активно печатался с ней в газетах. Он у нас прожил три месяца в тёмной комнате.

Иерихонов был страшный авантюрист. Чтобы нас отблагодарить, он раз говорит отцу: «Константин Александрович, пошли со мной на вокзал». Отец в военной форме, Иерихонов тоже. И вдруг объявление: «Младший лейтенант Фавстов!» — «Я!» — «Идите получать продукты на роту». Как-то он так подстроил, что фамилия моего отца попала в списки по распределению продовольствия. И ему выдали три мешка продуктов. Он их взял, конечно. Голодно было…

Первым у нас на уплотнении был писатель Иерихонов. У него была красавица-жена, эстонка Дайна, и собака овчарка. Он писал партизанскую быль, хотя партизаном не был, но зато активно печатался с ней в газетах.

Потом он уехал на фронт военным корреспондентом, и больше мы о нём ничего не слышали. После писателя к нам подселили трёх работников авиационного завода. Два брата и жена одного из них. Хорошие ребята были. Нам на людей везло. Иван, один из них, спал всегда в шапке, на ночь не снимал. Привычка у него была такая. До конца войны они у нас прожили, а потом в Москву уехали, домой. Иван спекулировал всё время. Он на заводе воровал, а на базаре продавал. Деловой был человек. Моей матери как-то говорит: «Дайте что-нибудь продать». Старые консервы нашли, банку солёных огурцов. Пошли на базар. Разложил он коврик, свои вещи и банку эту. Баба подошла, смотрит и говорит: «А что ты с мухой огурца продаешь?» Он ей: «Дура баба, это и есть самый маринад, ничего не понимаешь!» И баба купила.

О Сталине

Я уверен, что в Куйбышеве Сталин был. Ведь до сих пор между краеведами идут споры на эту тему. Во-первых, у меня есть заметка в газете, в которой прямо написано, что он был здесь. Мне её прислали из Ростова-на-Дону. Это пишет мужик, который был при Сталине стенографистом. И он рассказывает, что генералиссимус приезжал сюда смотреть бункер. Сначала проект бункера утверждал, ему чертёж показали, он на нём расписался. И после этого через год, в 1941 году, приехал принимать бункер. Он два раза здесь был.

Огромный стол, карта, маршалы Василевский, Жуков, над ними сзади Сталин с указкой, которой он показывает на карте какое-то место. И окно в кабинете, за которым виден памятник Чапаеву.

И ещё есть подтверждение. Была в Советском Союзе такая студия Грекова. Обычно они писали заказные парадные портреты вождей, фельдмаршалов. В ней работали хорошие художники, но без громкого имени, ещё они рисовали батальные сцены. И вот по окончании войны была организована выставка Союза советских художников об Отечественной войне. Там много было картин. Особенно запомнился мне Жуков на коне, картина под названием «Враги улетели», где изображён пастух, дохлые коровы и вдали немецкий бомбардировщик, «Письмо с фронта» Лактионова и так далее. И самая большая картина шесть на двенадцать метров – «Сталин работает над планом разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом». Огромный стол, карта, маршалы Василевский, Жуков, над ними сзади Сталин с указкой, которой он показывает на карте какое-то место. И окно в кабинете, за которым виден памятник Чапаеву. Во-первых, чёткое место обозначено – Дом Красной армии. И памятник Чапаеву. Ну не будут они врать так нахально. Причём я уже сам домысливаю: чего Сталину в Москве делать, когда штаб командования в Самаре здесь был, здесь ставка помещалась?!

О параде 7 ноября и Седьмой симфонии

Парад 7 ноября 1941 года я смотрел. На углу Галактионовской и Красноармейской дом был двухэтажный, и вся шпана мелкая, типа меня, на крышу туда забралась. С крыши прекрасно можно было видеть площадь. Мы все с биноклями, естественно. Эпизод врезался в память: скверик дальний, там лошади стояли. И Будённый залезает на лошадь, всё никак, и его подсаживают. Лошадей они прямо на клумбе разместили, хулиганы. Что характерно: с крыш не сгоняли. Сейчас бы на ней только НКВДшники сидели… Если честно, парад не произвёл на меня какого-то особого впечатления. Чего не скажешь о Седьмой симфонии Шостаковича.

Как я уже говорил, члены союза РАБИС проходили бесплатно на все концерты. Так было и 5 марта 1942 года. Конечно, мест нам не досталось, и мы сидели просто на ступеньках амфитеатра. В зале был переаншлаг. Понятно, что в партере весь дипкорпус, сам Шостакович в первом ряду, публика шикарная. Но и все свободные пространства были заняты сидящими и стоящими людьми. Я вам так скажу: важно, не что играют, а как играют. Аранжировка, детали, манера исполнения очень много значат. Некоторые произведения можно на одной скрипочке пиликать, или квартетом сыграть. Но для таких фундаментальных вещей, как Седьмая симфония, необходим мощнейший оркестр. Тогда будет впечатление. Потому что это удар! Это всё равно, что водки стакан залпом.

Вот, представляешь, сцена театра, на сцене семь барабанов. Не один в углу, а целых семь, и все впереди, по краю сцены. Идёт немецкий марш: тра-та-та-та. Когда один барабан, его и не слышно, но когда все семь — это мурашки по коже, настолько устрашающе было слышать этот немецкий марш. Потом вступают флейты. Понятно почему: Фридрих Великий на флейте играл, и поэтому к немецкому маршу к барабанам присоединяются флейты. Флейты и остальные духовые располагались в глубине сцены, за ударными. Апофеозом действа стали духовые. Вы же знаете, на втором этаже ложи справа и слева. Там усадили духовой оркестр. И когда запели трубы… Это архангел Гавриил трубил с неба. И когда со второго этажа зазвучал победный марш, снова мурашки по коже. Больше никогда в таком исполнении Седьмой симфонии не было. Колоссальное впечатление. Оркестр Большого театра, филармонии, оркестр ПриВО и оркестр оперетты… Четыре оркестра свели в один! Я всю жизнь мечтал хоть бы раз ещё услышать Седьмую симфонию в подобном составе.

О проститутках

В каждом квартале тогда работали свои проститутки. И в нашем доме тоже была, Александрой её звали. Наши бабы хвалились перед остальными: «Саньке Сталина можно подложить. Он бы не побрезговал». Санька была краса всей улицы. Кстати, проституток никогда не осуждали, уважаемые были люди, потому что каждый зарабатывал как мог. Наоборот, даже гордились: наши лучше других.

На чердаке была устроена постель, и туда, пожалуйста, — обслуживали. Как-то раз утром иду в школу. Смотрю: мужик озирается, голый, в галстуке, больше ничего нет, портфелем прикрывает причинное место. А куда ему деваться? Так и убежал домой голый. А девки хохотали, аж стёкла звенели. Уж не знаю, зачем они так подшутили над ним. Вообще-то, наши проститутки добрые были. Если работы у них не было, вечерами собирались на чердаке, и нас, пацанов, пугали страшными рассказами про утопленников и русалок.

Кстати, проституток никогда не осуждали, уважаемые были люди, потому что каждый зарабатывал как мог. Наоборот, даже гордились: наши лучше других.

Когда в 1941 году в Куйбышев приехал Большой театр в эвакуацию, естественно, они привезли с собой костюмы, часть декораций и большой бархатный занавес, шитый золотом. Занавес, что украшал нашу сцену, естественно, сняли и на склад положили. И вот через некоторое время его местная шпана спёрла. Даже в газете написали, что было ограбление театральной костюмерной, что украдены сценические платья и занавес. Просьба тем, кто что-то знает, обратиться в милицию. Но поиски ничего не дали. Жуликов так и не нашли. А через две недели все окрестные проститутки ходили в красных бархатных юбочках и тужурках.

О пленных немцах

После войны в Куйбышеве было полно пленных немцев. С одним я познакомился и даже подружился. На Галактионовской, прямо напротив нашего дома, сломался трамвай. Чинить его направили пленного немца. Они без всякой охраны работали. Приходили-уходили… Я торчал на улице возле ворот. Гляжу, парень молодой, вроде ровесник мне. Пацаны быстро друг с другом общий язык находят, тем более что немецкий я знал хорошо. Он назвался Йозефом. Представился так: «Йозеф Сталин, Йозеф Тито, Йозеф ich, то есть я».

Я его пригласил на обед, мы разговорились. Интересно с ним было беседовать. Самое интересное, что мне запомнилось, — у него было два отца и две матери. Оказывается, у немцев при Гитлере было положено так: оптимальная семья — родители и двое детей. Если появлялся третий ребёнок, его отдавали на воспитание в другую, неполную семью. Но чтобы всё было мирно, они не теряли связи с настоящими родителями, дети просто переезжали на другую улицу и жили у других родителей.

Йозеф попал в плен в 1945 году, прямо накануне окончания войны. В Германии тогда была тотальная мобилизация и на фронт забирали шестнадцатилетних, прямо со школьной скамьи. Рассказывал, как воевал, а мне же интересно, Господи помилуй. А ещё он никак не понимал разницы между коммунизмом и фашизмом. Тоже материалистическое учение, оба режима тоталитарные, философия одинаковая. В лагере для военнопленных их содержали неплохо, потому что в них видели не врагов, а население будущей Восточной Германии, наших союзников. В 1947 году он уехал домой.

О коммерческой деятельности в СССР

После войны мы с моим другом Лёвкой занялись коммерческой деятельностью. Организовали производство дамских шпилек и снабжали ими всю область. Мы сделали пресс, купили напильник. Заготовки делали из проволоки, которую собирали на свалке. Тогда было промышленных свалок сколько угодно. На набережной, например, была свалка от станкозавода, ходить далеко не надо было. Мы отрубали мерную проволочку, сгибали, потом под прессом делали волну, кончики опускали в сургуч, потом в печной лак. И вид был, как на фабрике. Готовые шпильки заворачивали в конвертики по 10 штук и продавали. Товар был ходовой тогда, потому что все женщины ходили с длинными волосами.

Ещё мы делали иголки для примусов из балалаечной проволоки. Не гнушались ничем. Даже офицерам сапоги чистили. Недалеко от нас находился штаб армии. Офицер идёт на прием к генералу, он должен блестеть! А тут мы сидим.

Весной в марте за вербой ездили, продавали на Вербное воскресенье. На лыжах за Волгу – мешок вербы, и букетики продавали на базаре. У нас в сарае был железный бачок, в который мы деньги складывали. Когда у родителей деньги кончались, мы им помогали и очень этим гордились. Лёвка Заводчиков потом стал военным врачом, полковником, а я доктором — технических наук, профессором Технического университета.

Текст: Анастасия Кнор // Фото из архива Юрия Фавствова